Разумеется, единственный оставшийся керамбит был потерян, а само тело изнывало от агонизирующей боли настолько, что сознание то и дело исчезало, чтобы вновь вернуть в реальность боли и страданий, в которой я услышала довольное: – Так, так, так, – через призму боли и бешено стучащего сердца, распознала я, словно издалека, и с трудом сфокусировала взгляд на возвышающимся надо мной высшим. – Как и предполагалось, ты оказалась слаба, – гордо произнес он, но я даже в своем состоянии различила отдышку. Пусть мудак храбриться, а схватка со мной заставила его попотеть. – Довольно хороша, для недавней человечки, Доминик потрудился на славу. Но все же – недостаточно, – повторил он слова, которые я слышала непозволительно часто. Настолько, что они уже даже не казались импровизированной похвалой. Скорее – плевком в лицо. – И, пока ты не подохла от полученных ран, – произнес он выразительно, обхватив мою шею, а после поднял на вытянутой руке, словно трофей и, без лишних промедлений, всадил в мою грудь сохраненный им керамбит. – Моя взяла, – услышала я, прежде чем боль достигла пика, распространяясь по телу вместе со стихающими ударами безошибочно раненного сердца. Тьма поглотила сознание и настало знакомое – ничто. *** На разрушенной площади из-за колонны появилась красноволосая девушка. Она была такой реальной, что плененный высший почти поверил в то, что она настоящая, и в груди его расползлась эмоция, которую прежде он игнорировал и не замечал. Чувство, которое сковывало мышцы, сводило внутренности, а сердце отправляло в галоп. Тишина, окутывающая его, только в ее непосредственной близости, как никогда оглушала, и он почти пожалел, что в этот момент вынужден остаться один на один с этим кошмаром наяву. А после она заговорила. Пораженный высший не сдержал восторженной усмешки и стал внимательно наблюдать за происходящим. Вероятно, никто, кроме него, не заметил, как потянувшейся проверить один из керамбитов советник внезапно изменил своим привычкам и выбрал клинок в другой руке. Этого не заметил даже сам Гавриэль, благодаря умелой провокации нарочито грубой девушки. Никто не заметил, когда полоснули девушку по лицу, с щеки потекли густые, почти черные капли, которые так предусмотрительно были прикрыты красными волосами. Когда же прошлись когтями по груди, девчонка так необдуманно подставилась под удар, позволив отбросить ее тело на террасу и нанести ей серьезные увечья. Но никто не заметил, как за мгновение до приземления, еще недавно изрядно раненная девушка внезапно лишилась большинства кровавых потеков. Тогда же Гавриэль из злости смошенничал и призвал магию, чтобы разрушить террасу, ни он, никто другой не увидел, что на окровавленном лице феникса, среди множества ран, отсутствует один, но самый важный. Тот самый, который никогда полностью не исчезнет. Ни Гавриэль, ни оставшиеся советники, которые смотрели за самим Домиником, не заметили происходящих изменений среди рядов гвардейцев, настолько они были поглощены схваткой и неминуемой гибелью последнего живущего феникса. Он знал, что будет дальше. Его сон, который преследовал последние восемь лет, вот-вот осуществится. Мужчина видел этот момент так много раз, что и не сосчитать. Но теперь, к знакомому чувству волнения и отчаяния, примешалось нечто иное. И все же видеть это было невыносимо. Казалось бы, он изучил каждую черточку ее лица в этот момент. Он запомнил мельчайшую деталь и отображал этот момент на бумаги тысячи раз. От мрачной решимости, до удивленно-агонизирующей боли и страдания, а затем мертвецкое спокойствие, которое сменило любые эмоции, унося с собой и жизнь из тела девушки. Как и три года назад, несмотря на то, что это было иррационально, он ощущал, как с жизнью из глаз феникса, отмирает что-то внутри него. То, что, казалось, никогда живым и не было. Потому ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать произошедшее, находясь, словно в трансе. Тем временем, окрыленный успехом и победой, Гавриэль отбросил уже безжизненное тело девушки, с по-прежнему проткнутой когтем феникса грудью. Советник обернулся на Доминика, желая закрепить свой триумф и посмеяться в лицо своего главного врага. Он желал увидеть на лице Коллекционера боль, страдания, отчаяние, ярость, скорбь. Советник бы упивался этими эмоциями, которые презирал. Но в этот раз он собирался сделать исключение и мрачно порадоваться поражению такого могущественного высшего, которым был его давний соратник, но и противник. Расправив плечи, опьяненный предвкушением Гавриэль не ожидал, что, обернувшись, увидит стоящего на коленях Доминика в человеческом обличье. Голова его была низко опущена, отчего неровно срезанные пряди испачканных грязью и спекшейся кровью волос закроет его лицо. И он был спокоен… Ненормально спокоен, для подобной ситуации. Не признающий до этого момента человеческих эмоций, советник вознегодовал, ощущая гнев и злость. Никто не смеет пренебрегать его заслугами. Никто не станет игнорировать его могущество. И, тем более, он не позволит Доминику испортить его триумф и историческое убийство феникса. Гавриэль был поглощен этой потребностью к признанию и сосредоточился на своем узнике. Он, Гавриэль, и только он был старшим советником. Но, отчего-то, именно Коллекционера боялись и уважали в большей степени, чем того, в чьих руках была реальная власть. Все помнили, что изначально именно Доминик должен был занять пост главы Совета. И только из-за его добровольного отказа от подобной чести, эту должность возложили на плечи Гавриэля. Словно подачку. Это было унизительно и никто, никто не забыл, кто был первым. Этого не забывал и Гавриэль. Никогда не забывал. Настало время закончить это и доказать всем, кто именно здесь главный! – Я убил ее, Доминик, – давая последний шанс, произнес Гавриэль, решив, что это – только очередная странность сумасшедшего. – Ее больше нет. Вы проиграли. В ответ плечи Коллекционера дрогнули, что приободрило высшего советника. – Есть что сказать? – подначивал Гавриэль, сложил окровавленные руки за спиной и встал перед пленником, наблюдая за ним с высоты своего роста. Но Коллекционер молчал. Вместо этого его плечи сначала едва заметно, а затем и более очевидно затряслись, а сам он начал издавать хрипящие и сдавленные звуки. Слегка озадаченный, но уже удовлетворенный Гавриэль вначале решил, что это – банальные и ничтожные рыдания. – Как низко ты опустился, – нарочито пренебрежительно скривился высший. – Не переживай, старый друг, – со вздохом милосердия, добавил он. – Я избавлю тебя от этих страданий… – высокопарно вещал он, пока не стал различать в хрипах нечто иное. Догадка вынудила его оборвать фразу и дернуть голову своего пленника за волосы, чтобы посмотреть в неконтролируемо смеющееся лицо. Доминик смеялся без остановки, а в глазах его было безумие. И этому Гавриэль также нашел оправдание: – Удар потери был для него слишком сильным, – вздохнул высший с легким сожалением и досадой, что момент признания упущен, а его противник не оценит заслуг Советника. – Он окончательно лишился рассудка. Его убийство – станет милосердием, – разжал он кулак на волосах Доминика и отступил, позволив тому убиваться хохотом, который становился все более раздражающим и неконтролируемым. – Но прежде… – в жестокой жажде мести, советник все же хотел прежде исполнить свое обещание и продемонстрировать Коллекционеру сердце его женщины в своей руке. Тогда и только тогда Гавриэль сможет считать, что эпоха Коллекционера – подошла к концу. И позволит ему умереть. – Итак, господа, настало время эпохального момента! – громко провозгласил он, осматривая гвардейцев и двух советников. – Начинается новая эра, – сделал он шаг в сторону трупа девушки. Слишком поздно он заметил странности в поведении высших. Если бы не потребность Гавриэля в одобрении своих солдат, быть может, он и не обратил внимания на гробовое молчание, прерываемое лишь истеричным хохотом Доминика. – Я сказал: новая эпоха! – в злости повторил он, внимательнее и с угрозой посмотрев на гвардейцев, которые стояли вытянувшись и не произнеся и слова. Даже не моргнули! Слишком поздно Гавриэль обернулся на оставшейся совет. Лишь краем глаза увидел, как второй по старшинству советник, с которым он правил множество столетий и в чьей преданности был необычайно уверен, оборачивается к младшему и с пустым выражением на лице, запускает острые трансформированные когти в тело новенького. Тот задохнулся от боли и неожиданности, но среагировать не смог: на него же сверху набросился мохнатый монстр огромного размера с телом волка и головой медведя: ибрид. Он вгрызся в голову младшего советника, не оставляя тому и шанса на отпор. Через секунду ибрид просто отбросил в сторону оторванную обезображенную голову и принялся драть остальное уже обезглавленное тело, чтобы лишить даже малейшего шанса на регенерацию. Так же, на глазах Гавриэля, после убийства младшего советника, его друг освободил Доминика от магических силков и покорно замер возле него. Его взгляд ничего не выражал, а после прямо из его тела выплыла… девочка-подросток и яркими, сияющими в тени фиолетовыми глазами. На лице ее была неприятная усмешка, которая была направлена на одного Гавриэля. Тот дернулся в сторону феникса, но понял, что в его горло впился керамбит из когтя феникса, раня кожу и причиняя боль, к которой высший не привык. Кровь в месте неглубокого ранения закипала, что только причиняло больше дискомфорта на грани терпения. А ухо советника опалило зловещим шепотом: – Ты даже не представляешь, как прав, Гавриэль. Новая эпоха начинается. И начнется она с твоего трупа, – зло и с угрозой прошипел мужчина. – Демьян, – нарочито невозмутимо хмыкнул Гавриэль, не показывая своих реальных опасений. Умирать советник не хотел. Тем более, когда так близко подобрался к исполнению своих целей. – Какая встреча, – хохотнул он. – Жаль только, ты опоздал. Феникс – мертва, а Доминик окончательно спятил. Если ты убьешь меня – совершишь серьезную ошибку. Я – последний, кто в силах управлять нашей расой. Без управления наступит анархия и от нашего могущества не останется и следа. – Ты в этом уверен? – неожиданно весело и издевательски уточнил Демьян, удерживая своего заложника, а после измененным голосом добавил: – Подумай еще раз, выблюдок, – произнес полукровка женским знакомым голосом и слегка ослабил хватку, заглядывая в лицо пораженного высшего, чем позволил увидеть на своей щеке красноречивый порез, который залил кровью часть лица, шею и порванную когтями рубашку. – Это – ничего не меняет, – отказываясь удивляться и осознавать, что его одурачили, грозно настаивал Гавриэль. Не важно, кто с ним сражался. Главное лишь то, что он убил феникса. Только это – важно! – Феникс – мертва. Я не промахнулся. – Верь во что хочешь, мудила, – внезапно отступился Демьян и обошел старшего советника, угрожая ему керамбитом в вытянутой руке. – Ты не убьешь меня? – лишь сейчас искренне озадачился советник, наблюдая, как девочка переносит не прекращающего смеяться Доминика на ибрида. К ним же направился и Демьян. – Мне не нужна твоя смерть. Напротив, ты нужен живым… Она будет голодна, очень. Я не отниму у нее лакомство, – загадочно хмыкнул он, а после хищно оскалился и вслед за ибридом скрылся на верхних ярусах крепости. С их уходом весь оставшийся в живых отряд словно очнулся от транса и в недоумении осмотрелся. Заметив смерть советника и пропажу Доминика, среди рядов прошелся ропот. И только взирающий вслед беглецам Гавриэль пытался понять, где именно просчитался. Догадка пришла одновременно с первыми криками волнения, а затем и боли. Вместе с этим пространство вокруг озарилось ярким светом, а воздух в мгновение накалился. Уже зная, что он увидит, высший обернулся, чтобы окинуть взглядом корчащихся гвардейцев в адском, словно живом пламени, который точно и безжалостно, словно живая змея, настигал тех, кто рискнул убежать и не пощадил более смелых, решивших сражаться. А в эпицентре, там, где должен был лежать труп с проткнутым сердцем, ревел столб огня, из которого медленно и величественно вышла женская фигура, объятая огнем. Огонь был повсюду: ее волосы развивались в воздухе, точно танцующее пламя, ее золотые глаза переливались в отблесках царящего пожара, огонь же заменял ей одежду. Выйдя из столпа пламени, она жадно вдохнула раскаленный воздух и блаженно прикрыла глаза, словно звуки агонии, окружающие ее, были музыкой для ушей. Второй советник, еще не понимая своего поражения, в отчаянной и бессмысленной попытке двинулся в ее сторону, стараясь не обращать внимания на то, что, в отличие от обычного пламени, ее – магический, как воплощение истинной и первородной стихии – причиняет ему вред, жадно облизывая одежду и кожу, не останавливаясь на достигнутом. Девушка даже не открыла глаз, но, точно предчувствуя угрозу, развела вытянутые руки по сторонам, напрягая пальцы с небольшими, но заметными когтями. В ответ на ее волю, и без того разрушительный пожар разгорелся с новой силой, взвиваясь высоко вверх, топя в нем и своих обреченных жертв, коим стал и второй советник, который не дошел до феникса всего несколько шагов. Затем огненная дева сжала кулаки и резко свела локти за спиной. В ее пальцах проявились золотистые нити, которые она держала в кулаках и направляла в себя. По мере того, как девушка впитывала в себя чужую жизнь, стихало и пламя, точно волна во время отлива, оставляя вместо себя лишь обугленные тела. Но был последний выживший: – Это невозможно! Я убил тебя! Убил! – в истерике и отчаянии закричал высший советник, привлекая к себе внимание. – Ты не могла переродиться! Я проткнул твое сердце когтем феникса! Но девушка, если и слышала его слова, то не понимала их. Единственное, что она точно знала – у него есть то, что ей нужно: теплая, пульсирующая и вкусная… жизнь. Огненная дева остановилась в нескольких шагах от трансформирующегося высшего, который отказывался отдавать свою жизнь так просто. Однако он понимал, что против феникса во время перерождения, с уже полученной ею силой, он не сможет ничем противостоять. Потому хотел просто улететь. И, взмахнув перепончатыми крыльями, он взмыл в воздух, надеясь отлететь подальше от крепости Доминика, где перестанет действовать ограничение на порталы. И уже там перенестись в другой мир. Там он сможет восстановить силы, нарастить мощь, заручиться поддержкой, а уже затем… затем он отомстит… Эти мысли почти успокоили его и подарили надежду, пока он не почувствовал резкий жар, который становился все нестерпимее. Мужчина обернулся, завис в воздухе и увидел парящую на огненных крыльях девушку. Она не нападала, а просто ждала, внимательно смотря в побагровевшее лицо устрашающего демона, который стал задыхаться. – Ты… Никто так и не узнал, что он хотел сказать, так как после единственного слова захрипел и стал раздирать на себе кожу. Сил не хватало даже на крик, потому что из глотки вырывался раскаленный воздух, опаляя гортань. Огонь словно был внутри, проник под кожу как червь и разъедал плоть, кипятил кровь, отчего и без того серая кожа высшего, стала черной, некогда темно-синяя радужка стала наливаться пурпурным, а затем из глаз потекли кипящие кровавые слезы. Черно-пурпурные глаза посерели, словно сварились изнутри. Кипящая кровь лилась отовсюду: из глаз, носа, рта, ушей и густела, собираясь в спекшийся ком на подбородке. Какое-то время высший пытался сопротивляться, предпринял жалкую попытку оторваться от феникса, но его сил хватило лишь на несколько безнадежных и отчаянных взмахов крыльев, прежде чем и они перестали его слушаться. Затем, выжженный изнутри труп высшего советника, камнем рухнул к земле. И только золотистые нити соединяли его тело с девушкой, которая бесстрастно смотрела за тем, как от столкновения со скалой разлетается на куски некогда опасный и сильный демон. Интерес к уже ненужному трупу она потеряла лишь после того, как впитала последнюю кроху жизненной энергии и обвела взглядом пространство невероятной крепости, вытесанной прямо из скалы. Она должна была что-то чувстввоать, но ничего не ощущала и все же, почему-то продолжала рыскать взглядом в поисках чего-то… кого-то… кажется, важного. И нашла… Он ждал ее. Сам не приближался, словно опасался спровоцировать, и взывал к чему-то издалека, что было скрыто внутри нее. В душе она это знала. Внутри нее что-то стремилось приблизиться… Но, в последний момент, девушка-феникс мощно хлопнула крыльями, распространяя в стороны волны пламени, а когда те рассеялись, ее уже не было. Мужчина задорно помахал на прощание рукой с обзорной площадки, а его губы прошептали: – С первым полетом, Птаха… *** Среди выжженной земли и поваленных мощным взрывом деревьев, прямо в эпицентре воронки, посреди кострища, сжавшись в комок, лежала обессиленная и полностью обнаженная девушка с длинными красными волосами, которые укрывали ее почти до пят, как шелковистое одеяло. Она была так обессилена, что с трудом распознала чужое присутствие. Девушка слышала голоса, но не узнавала их. Кто-то, много голосов, кричали, и переругивались, кто-то командовал. Она слышала слова, но не понимала, не вникала в их смысл. Хотелось просто смертельно лишь одно – спать. Веки были невыносимо тяжелыми, но все же, когда она ощутила, как кто-то трепетно и нежно приподнимает ее, девушка приоткрыла глаза, с большим трудом сфокусировав взгляд. Единственное слово, которое она произнесла, прежде чем окончательно лишиться чувств, было: – Папочка… Эпилог Эпилог Я наблюдала за закатом солнца, сидя на заснеженной крыше лишь в брюках и рубашке. Отросшие волосы были заплетены в сложную косу, которая спускалась до середины бедра. Несмотря на мое желание избавиться от подобной ноши, мать категорически запретила это делать. Чтобы сделать ей приятно, я согласилась временно сохранить эту гриву, которая серьезно оттягивала голову своим весом. И все же, ее длина вынуждала задуматься, что даже это неудобство можно использовать с пользой. Благо, опыт сдохшего Гавриэля доказывал, как опасны бывают заколки… Изо рта вырывался пар, а в воздухе искрились маленькие льдинки из-за небывалого мороза для начала зимы. Но я не ощущала холода. Больше нет. Я чувствовала в себе магию, она текла по венам, разнося тепло, как небольшая печка, которая грела меня одну. Вспоминая пройденный день, поджала губы, а после с тоской проводила последние лучи закатного солнца. Значит, скоро нужно будет уходить с крыши. Родители… не понимают моей хандры и желания побыть в одиночестве. После почти шести лет разлуки – это было вполне объяснимо, ведь они остались прежними: любимыми, заботливыми, только чуть-чуть постаревшими. Мое сердце разрывалось каждый раз, когда я видела полностью поседевшие волосы отца, глубокие и скорбные складки на его некогда моложавом лице. Фигура матери хоть и не сильно изменилась, но после моего исчезновения, былая стать исчезла из ее облика. Мама была сломлена потерей. Каждый раз, смотря в их глаза, в которых читалось недоверие и страх, словно они боялись, что я – всего лишь мираж и исчезну на их глазах вновь, осознаю их боль и то отчаяние, которые они испытывали все эти годы.