– В будущую субботу. Мы, знаете ли, с женой не любим справлять личные праздники в ресторанах, у нас все по-простому, по-домашнему. Приезжайте к нам в дом. С ночевкой, на весь уик-энд. Вы же сможете? И с девушкой приходите. – С той же самой? – хохотнул Богоявленский. Помнил, какую неадекватную реакцию вызвал актер у Кристинки. – Это вы как хотите. Можно с той же, можно с другой. Можете и в одиночестве, я своих сокурсниц на «днюху» приглашаю. – Намек более чем прозрачный: приезжай, мол, сможешь заодно за актрисульками приударить. Понятно, зачем нужен Грузинцев Богоявленскому: из-за перстня. А зачем поэт понадобился артисту? Почему тот его вдруг в дом зовет? Неужели так верит в главную роль в сериале «Мушкетер его величества»? Или ему льстит, что столь известный человек может у него запросто бывать? Впрочем, нечего себя тешить: известным и популярным Богоявленский был четверть века назад – а сейчас, когда в чести Даня Милохин, Моргенштерн или Нойз Эм-Си, кто про него знает? Впрочем, на этот счет актер вдруг проговорился – одному богу известно, намеренно или случайно: – Моя теща, Елизавета Васильевна, от вас, Юрий Петрович, без ума. Просто мечтает с вами познакомиться и бредит, что вы ей можете книжку подписать или даже пару стихотворений на нашем вечере прочесть. «О, Андрей! – захотелось завопить Богоявленскому. – Да я ради того, чтобы оказаться рядом с перстнем, готов твоей тещеньке хоть все собрание сочинений автографами изрисовать и весь вечер свои строфы декламировать». А вслух сказал: – Что ж, уважу старушку. – Елизавете Васильевне пятьдесят три года, – пряча в голосе улыбку, проговорил Грузинцев. Поэту показалось – вот-вот добавит: «Примерно как вам». – Тогда какие могут быть девушки и актрисы, – пробормотал он в ответ. – Тесть в нагрузку имеется? – Нет, мама у нас девушка одинокая, избавилась от официального спутника жизни много лет назад. Встречается, правда, с разными деятелями. – Что ж, тогда мое общество ее не скомпрометирует. Грузинцев верноподданически хохотнул и добавил: – Я вам вышлю приглашение с точным адресом – по вотсапу. Они распрощались. Поэт бросил трубку и исполнил джигу. Натурально заскакал по кухне, как сто лет назад прыгал по номеру киевской гостиницы «Братислава», когда почта принесла ему благосклонный ответ от Вознесенского. Снова исполняется его план – сам собой! Он попадет в дом, где хранится перстень! Воистину, сам Господь осеняет с небес его предприятие! Блямкнуло сообщение в мессенджере – пришло приглашение. Стильное, красивое, дизайнерское. Портрет улыбающегося Грузинцева и ниже текст: сбор гостей – в три часа дня в субботу, адрес… Однако! В непростом месте живет наш мальчик – на Николиной Горе, ничего себе! Ехать по тому самому Рублево-Успенскому шоссе, где правительственные резиденции и самые богатые особняки. Интересно, как он там оказался? И откуда у него такие деньги? Или он рос в своей кубанской станице да мечтал о Николиной Горе, где семейство Михалковых проживает, а теперь вот выбился в люди и даже хватило финансов построить на знаменитом адресе избушку? Не важно – увидим, разберемся. И, особо не подумав, зачем он это делает, позвонил Кристинке. Скорее, захотелось перед ней похвастаться, потому что исполнялась его заветная мечта – хотя, конечно, болтать о кольце ни ей, ни кому бы то ни было строжайше себе запретил. – Помнишь актера Грузинцева? – Трудно забыть. – Он меня на день рождения пригласил. Или, как вы, молодые, выражаетесь, на «днюху». Поедешь со мной? Он на сто процентов был убежден, исходя из ее реакции на визит в закулисье, что она откажется; однако Кристинка вдруг переспросила: – Да? А когда? – В эту субботу. – Хм. Я, в общем, свободна. Можно и сходить. – Вот как? Не ждал. – Почему это? – Помню, как ты от него за сценой нос воротила. – Плохо ты женщин знаешь, Богоявленский, хоть и женат был трижды. – Ты же мне мало уроков женской натуры даешь. – Занятия проходят согласно твоему возрасту и состоянию здоровья: выдержишь ли ты более интенсивный курс? – А вот сейчас обидно стало. Она в ответ только смеялась-заливалась – понимала, чувствовала, что взяла в последнее время власть над ним. Договорились, что он заедет к ней на улицу Маломосковскую в субботу в час: ехать не ближний свет, к тому же в последнее время в начале выходных пробки в столице еще хлеще, чем в будни. Одно, самое важное составляющее для грядущей операции в заначке у Богоявленского уже имелось. Три дня назад он купил у Ян Яныча точную копию пушкинского перстня. * * * Ювелир проживал, как оказалось, в городе Щелково. От дачи Богоявленского не так далеко, и как только Ледницкий написал: мол, готово, – поэт прыгнул в свою машину и через час парковался в центре города, недалеко от Ленина, во дворе кирпичного дома восьмидесятых годов постройки. Ледницкого время не пощадило. Поэт помнил его стройным и гордым молодым человеком с высокомерно вскинутой головой, настоящим шляхтичем – теперь перед ним предстал болезненно толстый, седой, лысоватый, одышливый господин. Если б они вдруг нечаянно встретились на улице, Богоявленский вряд ли бы узнал его. Он мимолетно взгрустнул: неужели и он сам настолько, до неузнаваемости, за тридцать лет переменился? – А ты все такой же, – ответил на невысказанный вопрос ювелир, и в голосе его прозвучала зависть. – Ничуть не меняешься, только седина появилась, да и то проблески. Квартира его представляла собой типичную берлогу застарелого холостяка – примерно как дача самого Богоявленского: всюду наваленные книги, альбомы, газетные вырезки, в беспорядке висящие на стенах картины и эстампы. Но к поэту все-таки раз в две недели приезжала уборщица, а тут за порядком вряд ли кто следил. Пахло расплавленной канифолью и табаком. Жилье было основательно прокурено, смог висел под потолком, а обои порыжели. И никакого следа не оставалось от недавно скончавшейся мамы. – Так ты уже давно здесь обитаешь? – Третий год. И, предваряя и отметая неприятные расспросы, почему вступление в наследство затянулось, перевел разговор: – Выпьешь чего-нибудь? – Я за рулем. – Тогда чаю. Ян Яныч сделал знак следовать за ним и прошаркал на кухню. – На, рассмотри пока. – Он подвинул гостю бархатный футляр. Даже не стараясь скрыть своего нетерпения, поэт открыл его. Да, вот он, перстень. Вроде бы точная копия. Сделан, как заказано: витое золото, сердолик, иудейские письмена. Но почему-то тот, старый перстень, Богоявленскому (на пальце у актера и потом на столике в кафе) показался настоящим – а этот выглядел современной подделкой. Он повертел его в руках. Надел на указательный палец. Рассмотрел в свете лампы. – Что, нравится? – вопросил ювелир. – Вроде неплохо, – пробормотал заказчик. – Да высший сорт работа! – стал нахваливать самого себя Ледницкий. – Мало кто смог бы для тебя подобное чудо сотворить! Смотри, какие тонкие буквы! Однако главный вопрос оставался: заметна ли будет подделка? Если положить два перстня рядом, отличит ли хозяин? Ответить заранее было невозможно, но Богоявленского охватывало разочарование. Ему все больше казалось: да, отличит. Но делать нечего! Не искать же нового ювелира, не заказывать снова копию! Эдак еще кучу времени потеряешь, да слух о его манипуляциях верней по столице распространится. Надо играть теми картами, что есть. – Хорошо, – решительно сказал поэт. – Беру. Даже тебе заплачу больше, при одном только условии: о моем заказе – никому. Я на самом деле еще раздумываю: может, себе печатку оставлю, а может, поэту Б. подарю, у него как раз юбилей скоро… Так что ты уж не раскрывай, карты, пожалуйста. – Я – могила, – неискренне пробормотал Ян Яныч, разливая чай в щербатые чашки. Богоявленский вытащил из кармана стопку приготовленных наличных, подвинул их по столу, а сам перстень в бархатном футляре спрятал в карман. – Носи на здоровье, – пробубнил ювелир. Деньги в руки брать не стал, но глаза его при виде стопки наличных радостно засветились. Богоявленский подозревал, что и без «надбавки за секретность» Ледницкий содрал с него вдвое против обычных цен. «Что ж, – подумал он философски, – ради исполнения своих желаний приходится платить. И, видать, это только начало». * * * Он не знал, как все обернется в особняке актера, но на всякий случай приготовил еще один аксессуар. Пару лет назад Богоявленский ходил на прием к своей участковой врачихе в поликлинике Литфонда (тоже ставшей платной). Пожаловался ей на бессонницу. Она выписала поэту, к которому благоволила, снотворное ленозепам[23] со строгим наказом принимать не более четверти таблетки за раз и не привыкать: «Дозировка высокая, берите за полчаса до сна по четвертушке. Таблетки диспергируемые, растворяются в полости рта. Не запивайте водой, рассасывайте. Применяйте в течение пяти дней, пока сон не наладится, и не злоупотребляйте, вызывает привыкание».