– Мы же договорились, нет? – зевнула она. – Сегодня я изучаю ее. – Будем созваниваться раз в час, если не произойдет ничего необычного, – сказал я. – Сможешь на обратном пути принести что-нибудь поесть? – спросила она. – Молоко, яйца, хлеб и какой-нибудь нормальный сыр. У нее только сраный тофу. Его как-то не хочется. – Теперь я еще и хожу для тебя в магазин? Кем ты меня считаешь? – Разве это не твоя профессия? – спросила она. – Ты же курьер? Доставляешь вещи? Я развернулся и сказал: – Иди спать. – У нее на кухне есть циновка для суши. Принеси риса и овощей. Приготовим овощные роллы, – сказала она. – Я делаю классные суши. – И закрыла дверь. Первым делом в то утро я отправился на железнодорожную станцию. Ехать я никуда не собирался, но мне нужно было то, что в ячейке. Когда обмены стали доступны всем желающим, образовались новые рынки для целого ряда услуг. Автоматическая переадресация звонков на мобильные номера, прокат одежды (если вы обменялись с человеком, стиль одежды которого вам не нравится), интернет-сайты, сканирующие профили людей, с которыми вы обменивались, и рекомендующие другие тела, в которых вам, наверное, будет приятно. И еще были камеры хранения. Вы обменялись в другой город. И хотите, чтобы там была одежда в вашем стиле, кошелек с деньгами, тот или иной аксессуар, который подойдет к новому телу. Что вы будете делать? Если вы заранее арендуете ячейку в другом городе и положите туда свои личные вещи, то сможете воспользоваться ими после обмена. Камеры хранения – явление не новое, но обмены вдохнули в этот сектор рынка новую жизнь. Места вроде центральных автостанций и вокзалов, которые потеряли часть своих доходов, стали выделять все больше и больше мест под ячейки разных размеров: их можно было снять на самые разные сроки. В тех местах, куда я ездил – пусть ездил по-настоящему, а не обменивался, – я арендовал ячейки в камерах хранения, чтобы избавить себя от необходимости носить разные вещи с собой. В ячейке в Иерусалиме, где я не был по меньшей мере полтора года, хранились пистолет, восемь магазинов, старый экземпляр «Знака четырех»[30], который я все еще не дочитал, и немалая сумма наличных денег на крайний случай. В то утро я первым делом отправился в камеру хранения, откуда намеревался взять эти вещи. Все, кроме книги. Ее я почитаю как-нибудь потом. Но когда я добрался до ячейки и открыл ее, выяснилось, что она пуста. Это серьезная проблема, особенно сейчас, когда мы оказались в опасности. Полиция забрала из моей квартиры пистолет, и я уповал на тот, что хранился в ячейке в Иерусалиме. И вот – его нет. В иных случаях я потратил бы кучу энергии и времени, чтобы завести дело в полиции или подать жалобу в офисе центральной автостанции. Но сейчас мне оставалось только импровизировать и надеяться на лучшее. Я обматерил всех взломщиков ячеек, сотрудников железной дороги, ленивых полицейских и представителей разных других секторов, которые совершили ошибку и пришли мне на память в неподходящее время, а затем поехал в университет. Кабинет Кармен Уильямсон был узким и длинным. Я открыл дверь ключом, который мне дала Тамар, и закрыл ее за собой. Зданий Иерусалимского университета я никогда не любил. Узкие коридоры, вечно повторяющиеся фрагменты планировки. Поиски кабинета заняли у меня почти полчаса, мне пришлось ходить по коридору и смотреть на листки, которые были прикреплены к маленьким доскам объявлений («Вычитка и редактура работ по небывалым ценам!»; «Посижу с детьми в обмен на баллы!»). Бегущие студенты, лекторы с рассеянным взглядом и растрепанными волосами – все, как на зло, решили пройти именно через тот коридор, в котором стоял я, снова и снова перечитывая объявление, призывающее прийти на конференцию «Изображение тела в литературе XIII века», которое сохранилось на стене, несмотря на то что сама конференция уже давно прошла. Текст объявления отпечатался в моей памяти и, видимо, останется со мной навсегда. Наконец небеса смилостивились надо мной и коридор опустел, и, пожалуйста, заранее запишитесь у Хели, мероприятие проводит кафедра сравнительного литературоведения. Я убедился, что никто не видит, как я захожу в кабинет. Быстро оглядел потолок, – видимо, здесь нет камер. Повернул ключ в замке двери, на которой написано имя Уильямсон, и вошел. Большую часть продолговатой комнаты занимал огромный шкаф, полки которого были полны тонких папок, до отказа набитых листами бумаги. Другой шкаф, пониже, на котором стояли чайник, жестяная коробка с кофе и банка сахара, располагался справа от двери, – видимо, под ним Тамар нашла ключ, когда оказалась тут вчера. Рабочий стол Уильямсон стоял напротив двери, ее кресло было повернуто спинкой к большому окну, на столе возвышалась гора листков, брошюр, распечаток и папок – не рассыпалась она только чудом. Оставшееся место занимал старый компьютерный монитор. На стене висела широкая доска, на которой было написано множество формул и каких-то непонятных каракулей, которые могли быть чем угодно: от реконструкции превращения семимерного пространства в черную дыру на праздник в субботу до подсчета чаевых, которые нужно заплатить за доставку пиццы, если курьер сильно опоздал, но, с другой стороны, он невероятный красавец и хорошо ладит с детьми. Я вытащил свой телефон и сфотографировал кабинет с разных ракурсов. Папки, шкаф, доска. После этого сел за рабочий стол и стал разбирать кучу бумаг. Я нашел записку, о которой говорила Тамар: она была деликатно водружена на вершине стопки. Я взял ее, разорвал на маленькие кусочки, и положил в рюкзак, который принес с собой. Выброшу ее потом, главное – не здесь, не в эту урну. Потом я снова стал разбирать кучу. Раз уж я здесь, хоть возьму то, что может помочь Тамар играть роль. То, что выглядело как счета, профессиональные журналы и циркуляры для сотрудников, я откидывал в сторону. Все, что выглядело как часть исследования Уильямсон или как письма, адресованные лично ей, я клал в рюкзак. Вечером разберем это вместе, постараемся понять, чем же, черт возьми, она занимается. Когда рюкзак заполнился до отказа, я решил заняться компьютером. С собой у меня был маленький внешний диск, на который я хотел перенести, скажем так, все, что смогу. Лампочка на мониторе показывала, что компьютер уже включен, маленькое движение мышкой разбудило его. Я ожидал, что у меня затребуют пароль, но, к моему изумлению и радости, выяснилось, что Кармен не запаролила свой рабочий компьютер. Экран просто вышел из спящего режима, и я увидел последнюю вещь, над которой работали. Это был интернет-сайт. Карты, если точнее. На сайте была открыта карта Тель-Авива, и последнее место, которое Кармен искала, было помечено маленьким мигающим красным кружком. Это место, как я понял, бросив на экран беглый взгляд, было моим домом. Несмотря на расхожее мнение, ни в одной книге Артура Конан Дойла Шерлок Холмс не произносит: «Элементарно, Ватсон!» Каким-то образом это предложение стало ассоциироваться с книжным сыщиком, хотя сам книжный сыщик на самом деле так не говорил. Зато он говорил, что после того, как вы отсекаете все невозможное, то, что остается, даже если оно выглядит невероятным, должно оказаться правдой. Но пока я смотрел на экран, где Кармен Уильямсон выясняла мой адрес, я понял, что, по крайней мере, сейчас, если отсечь невозможное, я останусь вообще ни с чем. От попыток осмыслить и объяснить приступ, произошедший с Тамар, и убийство мадам Ламонт, а также понять, какое отношение Уильямсон имела ко всему этому, мой лоб нагрелся до предела. В дверь легонько постучали, и не успел я решить, что делать, дверь приоткрылась и в просвете появилась голова молодой женщины. – Доктор Уильямсон? – спросила она. – Вы – она? Или, может, вы знаете, где она? – Боюсь, что она еще не пришла, – сказал я. – Но мы с ней договаривались, – разочарованно сказала молодая дама. – Вчера она мне снова позвонила, чтобы удостовериться, что я приду. – Сожалею, – сказал я. Она вошла в комнату, закрыла дверь и уселась в кресло напротив меня. Я не приглашал тебя, кто ты такая? Почему ты заходишь туда, где я? – Мне нужно посидеть, – сказала она. – Всю дорогу от ворот университета я бежала. Думала, что опаздываю, а выясняется, что ее вообще нет на месте. Она закрыла глаза и откинула голову назад. Мила, но не настолько, чтобы мужчина не отметил ее ума. Она была в джинсах и футболке с надписью «Моя подруга съездила в Таиланд, и все, что она привезла мне оттуда, – это семилетний ребенок, который делает такие дебильные футболки». Она понравилась мне, и я хотел, чтобы она убралась отсюда как можно скорее; две эти вещи не исключали друг друга. Она посмотрела на меня с любопытством: – А вы кто? – Я помощник доктора Уильямсон. – Не знала, что у нее есть помощник. – Я студент и ее помощник. Она нечасто прибегает к моей помощи. В основном она руководит мной и иногда просит, чтобы я тут наводил порядок. Зачем ты ляпнул, что ты студент? Ничего в тебе не похоже на студента. Ты слишком взрослый, твои глаза отражают огромный жизненный опыт, который студент не мог набрать. – А имя у вас есть, помощник доктора Уильямсон? Йони, Аврам, Давид, Игаль, Моше, Элиад… – Марсель, – сказал я. – Меня зовут Марсель… Ла Бруко. Марсель Ла Бруко. Ух, какой же ты дебил. – Вы француз? – Со стороны бабушки по маминой линии. – Отлично, – сказала она. – Я Керен. Керен Инглендер. Я журналистка, и доктор Уильямсон попросила меня о встрече. Я не знаю, что именно она хотела обсуждать. Вы наверняка тоже не знаете, да? – Нет, увы, не знаю, – ответил я. – Я думала, что, может быть, она совершила еще какое-нибудь выдающееся открытие, но это было бы слишком скоро, – сказала Керен. – Потому что всего год-полтора назад ваш коллектив опубликовал статью о том, что вы нашли теоретический способ прогнозировать приступы, разве нет? – Правда? – спросил я. – В смысле? – переспросила она. – Ведь вы ее помощник?! – Я имел в виду: что, правда прошел целый год? – сказал я. – Как время летит. – С тех пор вам удалось это доказать? – спросила она, наклонившись ко мне. Ее бровь изогнулась очень привлекательным образом. – Вы теперь можете прогнозировать приступы? – Боюсь, я не могу говорить об этом, – сказал я. – Не для публикации, – ответила она. – Она ведь об этом хотела поговорить со мной, да? Или вы опровергли свою теорию? Потому что доктор Уильямсон не производила впечатление особенно радостного человека, когда мы говорили. Ее голос звучал напряженно. Она сказала, что это важно, что это может стать главным репортажем в моей жизни. Но говорить об этом по телефону отказалась. – Боюсь, я не могу говорить об этом, – сказал я. – Извините. Она вздохнула: – Ну ладно. Скажите ей, что я была тут и что в этом теле я останусь до вечера, если она все еще хочет встретиться. – Я передам, – сказал я. – Если увижу ее, разумеется. Она посмотрела на меня долгим взглядом и встала: – Тогда хорошего дня, Марсель Ла Бруко. – И вам, – сказал я, – Керен… – Инглендер, – ответила она. – Прекрасного дня вам, Керен Инглендер. Мне нужно еще сделать тут кое-какую работу. Она кивнула и вышла, закрыв за собой дверь.