Тогда она чувствовала себя так же, как сейчас. Этот страх, что кто-то находится в твоем теле, а ты не знаешь, что он тебе сделает. Потому что люди бывают мерзкие. И все девочки напряглись и бросились звонить родителям и говорить, что Рина сошла с ума и сейчас сделает что-нибудь ужасное с ее телом, а она стояла там в шоке, что человек может оказаться настолько ужасным, чтобы угрожать порезать себя, только чтобы навредить тому, кто не нравится. В конце концов Рину вовремя остановили. Она не пыталась порезать ей лицо. Ее нашли дома в ванне, она пыталась вскрыть вены. До сих пор у нее на левом запястье остались маленькие шрамы. Рину вытащили из ванной за секунду до того, как она успела сделать глубокий надрез. Позже она поняла, что вместо того, чтобы порезать лицо, она решила умереть – только бы оставить ее в своем уродском теле до конца дней. Мама сказала ей, что иногда люди, которым в жизни трудно, выплескивают это, переносят на других, выражают это в ненависти ко всем, кому лучше, чем им. Естественно, некоторые учителя подумали, что она сама виновата, потому что типа задирала ее. А родители просто рассердились, потому что по возрасту девочкам еще нельзя было обмениваться. Ее лишили карманных денег на два месяца, а в школе заставили писать сочинение о взаимоуважении или о чем-то таком. Она велела одному из мальчиков, который хотел с ней встречаться, написать сочинение вместо нее. Рина долго вообще не ходила в школу, а когда пришла – ни разу с ней не заговорила. Ну а ей-то что. Кто не умеет принимать жизнь с юмором, у того будет грустная жизнь, ни о чем. Говорят, что потом Рина ходила к психологу. На следующий год Рина уже не училась с ними. Видимо, нашла другое место, где можно ходить с кислой миной. Жаль. Есть такие люди, которые не могут себя реализовать. Но ведь если просто веришь в свои мечты и позитивно ко всему относишься, то можешь достичь всего. Все зависит от того, как ты воспринимаешь ситуацию, сегодня она бы ей сказала. Но Рина вряд ли стала бы ее слушать из-за своих предубеждений. Она встретила ее как-то случайно, пару месяцев назад. Она покупала одежду в торговом центре где-то на юге страны, когда возвращалась с присяги младшего брата, а Рина оказалась одной из продавщиц. В первую секунду она ее не узнала, подошла к ней и что-то спросила. Продавщица несколько секунда смотрела на нее, а потом просто развернулась и ушла. Пока та разворачивалась, она вспомнила ее и крикнула: «Рина?!» Но Рина просто ушла, не остановившись. Сейчас, наверное, она все еще сердится на нее, но ведь это непрофессионально. Время страшно тянется. В середине ночи ей удается заснуть, но следующий день был просто ужасен. Она медленно-медленно учится управлять компом при помощи морганий, но это все еще бесит. Она пытается покопаться в компе, посмотреть, нет ли там чего интересного, но почти все папки и программы запаролены. Можно подумать, кто-нибудь украдет твои коммерческие стратегии. Она нервничает, ей грустно, нет сил уже терпеть. Нечестно заставлять ее через это проходить. Ей удается позвать медсестру, она спрашивает, сколько времени осталось, и когда слышит, что пять часов, начинает нервничать еще больше, хотя это никак не заметно. Она не может заорать, или затопать ногами, или даже просто разочарованно вздохнуть. Может только моргать. Чтобы набрать «уф», у нее уходит две минуты, и это действительно передает то, что она хочет сказать. Медсестра улыбается, пытается ее успокоить и говорит, что время пройдет очень быстро. Хочется ее придушить. Обменяться обратно они должны автоматически. Она снова задумывается о том, что обнаружит, когда вернется. Ее платье все еще в нормальном состоянии? Под глазами будут черные круги от недосыпа? Может, эта чокнутая решит постричься, не дай бог? Она снова и снова спрашивает, который час. Это у нее лучше всего получается делать, моргая. Четыре часа, три часа пятьдесят минут, три часа сорок семь минут, три с половиной часа, два часа пятьдесят минут… Когда остается час, она чувствует, как понемногу успокаивается. Скоро можно будет сказать: я это сделала. Аппарат ИВЛ не сломался, она не сошла с ума, она вернется в свое тело – и там останется. Теперь она понимает, почему нельзя нанять семь человек, чтобы каждый из них взял на себя один день недели. Никто не согласится пройти через это снова. И не важно, сколько платят. Она точно не готова. Но один-то раз она это сделала! Эта двуличная Мааян просто удавится, когда она ей расскажет. Это стоит тысячи визитов к больным детям. Подвергнуть опасности собственное тело и переселиться в эту парализованную тушу! Теперь-то она полностью понимает свою маму. Лучше жертвовать деньги, чтобы кто-нибудь другой делал эту работу, да? Люди должны осознавать, на что у них есть силы, а на что нет. У нее лучше выходит позволять другим людям что-нибудь сделать. Она умеет побуждать к действию и все такое, она лидер. Три минуты. Кажется, что она обменялась сто лет назад. Теперь она совсем другой человек. Она стала лучше, это очевидно. Этот опыт позволил ей понять боль других людей. Теперь нужно посвятить время себе. Она заслужила. Она немного себя побалует. В свое тело она возвращается внезапно. В то мгновение, когда это происходит, она вдруг начинает ощущать запахи, чувствовать, как воздух входит в легкие, как сила притяжения влияет на ее позу, когда она стоит, – и понимает, что совершила правильный поступок. Она находится в просторном гостиничном номере, перед ней – зеркало, на нем помадой написано: «Спасибо! Ты просто ангел! Это был чудесный день!» А на столе напротив лежит кусочек прекрасного слоеного пирога и офигенная золотая цепочка. Она наклоняется, берет цепочку и примеряет. Во рту у нее легкий привкус алкоголя, в мышцах – небольшая усталость, как будто она много ходила, но в целом тело в прекрасном состоянии. Скоро, когда она спустится вниз, выяснится, что номер в гостинице забронирован еще на одну ночь, это подарок паралитички. Прям очень трогательно, такая благодарность, настоящая, от всего сердца. Но сейчас она просто стоит перед зеркалом, смотрит на себя глазами, полными слез, с этой цепочкой и с ощущением, которое переполняет ее тело. Благодарность за то, что у нее есть, и радость, что она снова в своем обличье, и огромная гордость за то, что она решилась сделать это и поделиться с ближним, – ведь это такой альтруизм. Слова на зеркале выглядят как самая красивая на свете картинка. И это прям верно. Она же действительно ангел. 15 Академические исследования, которые казались нам не относящимися к делу, мы складывали около джакузи. Те, в заголовках которых были слова «приступ» или «обмен», – ближе к кровати. Большую часть пола в маленьком домике (первое, что мы нашли, выехав из города) покрывали бумаги. Как нам казалось, мы рассортировали их по темам. Чтобы успокоиться, нам потребовалось время. Первый час мы сидели в комнате и просто молчали. Тамар пошла в душ. Я расположился на диване и ждал, что кто-нибудь попробует взломать дверь и уничтожить нас. Никто не пришел. Нынче ни на кого нельзя положиться. После этого мы поменялись местами. Я пошел в душ, а она осталась в комнате – сторожить, проверять, размышлять, впадать в ужас от малейшего шороха с улицы. То есть я думал, что она будет этим заниматься. Выйдя из душа, я увидел, что она принялась вынимать бумаги из рюкзака и раскладывать их на полу. – Нам нужно понять, что тут происходит, – сказала она, – и тогда мы позвоним журналистке, о которой ты мне рассказывал. Как только это станет достоянием общественности, мы будем в безопасности. Я смотрел, как она сидит на полу, быстрыми движениями разглаживает рукой бумаги, с мокрыми волосами, сжав от гнева губы, скрестив длинные ноги, и думал, сколько времени им потребуется, чтобы найти нас здесь, и что случится раньше: они нас найдут или она снова откажется спать со мной вместе в большой кровати, которая тут стоит? Через час мы сидели посередине комнаты. Сбоку от нее стояла баночка, которую она вынула из маленького холодильника в комнате, от меня – бутылка пива (я пробовал и повкуснее). Пол вокруг нас был усеян стопками бумаги. Удивительно, как это все влезло в рюкзак. Мы оба немного успокоились. Тот факт, что три часа назад нас чуть не убили, постепенно становился частью фона. Можно было рассказывать об этом с ужасом, активно жестикулируя, кому-нибудь, кого при этом не было. Но поскольку мы оба там были, нам показалось излишним сообщать об этом друг другу снова и снова. Помнишь, как в нас стреляли? А ты помнишь? Да, ну, в общем, это случилось и даже нельзя сказать – неожиданно. – Так что теперь? – спросила Тамар. – Теперь нужно читать и пытаться найти иголку в стоге сена, – ответил я. Мы зарегистрировались здесь под именами господина и госпожи Барзилаи и заплатили сразу, наличными. Женщина, которая нас встречала, улыбнулась специфической улыбкой для пар, которые явно совершают адюльтер, положила на стойку ключ и спросила, подать ли утром завтрак. В тот момент все наши мысли были только о том, как бы спрятаться там, где нас никто не найдет, о завтраке мы совсем не думали. На следующее утро мы надеялись быть живыми – и все. А там уж решим. У нас не было браслетов, свой мобильник я выключил и вытащил из него батарейку. Я надеялся, что это позволит нам выиграть время. – Давай ты начнешь читать статьи, а я пройдусь по распечаткам мейлов и ее расписанию, – предложила Тамар. – Эти записочки выглядят многообещающе, – сказал я. – Попробуй их прочитать, – ответила она. – Я не понимаю ни слова из того, что тут написано. Надеюсь, что я не начну писать таким же почерком. Подумав, мы решили начать с распечаток. «Анализ векторов географических характеристик в неполных базах данных» – это исследование ждало меня в стопке первым. Предполагаю, что оно было захватывающим, по крайней мере для каких-то людей, но никто из них, к сожалению, не был мною. – Знаешь, – сказал я, – ты так и не сказала мне, как собираешься доказать, что ты – именно Тамар. Она подняла глаза от того, что должно было случиться на второй неделе прошедшего января. – Ох ты боже мой, ты до сих пор не уверен, что я – это я. – Ей явно забавно было слышать мои слова. – Ох ты боже мой, после того как меня дважды попытались уничтожить, я имею на это право, – ответил я. Она хлопнула бумагами, которые держала в руке, об пол, на ее лице появилось выражение, как у обиженной девочки одиннадцати лет. – Ты серьезно? – Давай просто завершим тот разговор, который мы начали у меня, – предложил я. – Как ты предполагала убедить всех, что ты Тамар Сапир, а не Кейтлин Ламонт? – Как?.. Мм, давай подумаем, – сказала она. – Я бы рассказала о том парне, которого встречала каждый день после уроков. Он сидел на спинке скамейки у небольшой детской площадки. Каждый день я проходила через эту площадку, пытаясь не столкнуться с чокнутыми юнцами, и что-то влекло меня к парню, который там сидел и читал свою огромную книгу. – Это была антология Филипа Кей Дика. Я был очень умным мальчиком. – Я знаю. Я бы рассказала, как один раз села рядом с ним и завязала разговор о чувствах. – Это я завязал с тобой разговор о чувствах. – Может, ты и заговорил со мной первым, но для начала я просидела минут десять рядом с тобой и прождала. Я специально села слева от тебя, чтобы ты видел мой профиль справа. Он более красивый. – Нет, это я завязал с тобой разговор о чувствах. Мы встречались и до этого. Ты подошла, когда я сидел с друзьями на школьной перемене, и сказала, что я смешной. – Просто так подошла и сказала? Не помню такого. – Отлично, мы не совпадаем ни в чем. – Не просто так. Я действительно всех смешил. – Ну вот, это я первая завела разговор о чувствах. – Нет, нет, нет. – Я замотал головой. – Ты просто заговорила со мной. А я садился на скамейку по дороге к дому и читал. – Каждый день? – Часто. – И много ты успел прочитать в той книге? – Не прочел ни слова. Она права, конечно. Ее профиль справа действительно был более красивый. – Я могла бы рассказать о том, какую фразу ты сказал мне первой, когда мы встретились. Ты это хотел услышать, да? Это было: «Эта скамейка занята. Хочешь сесть?» – таким глубоким голосом, голосом мальчика, который хочет показаться мужчиной. – Я пытался быть вежливым. – Или рассказала бы о нашем первом поцелуе, который случился через несколько лет после этого, когда я снова стала встречаться с тем парнем… – Мило, что ты до сих пор называешь его парнем. – И это был второй поцелуй, но, впрочем, кто там будет считать… – …Тот поцелуй был таким нежным, что я чуть не расплакалась от счастья. И естественно, если я расскажу об этом, то надо рассказать и о том, как после этого он залился истерическим смехом и не мог остановиться минут пятнадцать. – Ну что, я был рад. – Ты был просто в шоке, что это произошло. Ты не знал, как реагировать, и стал икать и хихикать – и не мог с этим справиться. Это было мило.