Просто не может быть. Настало время действовать. Пора посетить профессора Стоуна. Я быстро встал со стула и вдруг спохватился. Тамар. Разбудить ее? Она захочет действовать вместе со мной. Захочет завершить все это – и пойти в кино, как полагается. С другой стороны, уверен ли я, что вернусь? Сейчас моя очередь принимать непопулярные решения и бежать вперед не оглядываясь. Я не собираюсь подвергать ее еще большему риску. Пусть сейчас она куда-нибудь денется, со мной или без меня. До конечной станции я доеду один. Она бы мне возразила, но я делаю это ради нее. Я схватил один из листков, который взял из комнаты, перевернул и быстро написал на его оборотной стороне. Вот что тебе нужно знать. Пока ты спала, я много чего разузнал, понял, что произошло, получил объяснение, оно безумное, я знаю, не оставайся здесь, я собираюсь заняться проблемой, еду к Стоуну, да, я герой, а еще я скромный, не сердись, все будет в порядке, если я не вернусь, возьми нетбук, поговори с журналисткой, расскажи всем, не жди меня, извини, не за что извиняться, не жди меня. Этот листок я сложил и просунул под дверь. Ух, как она будет недовольна. Я взглянул на восходящее солнце и бросился бежать. 19 Кабинет профессора Стоуна был гораздо больше кабинета доктора Уильямсон. И в нем было куда больше порядка. Помещение скорее напоминало переговорную, чем кабинет ученого. Книжные полки за рабочим столом полны толстых книг, на вид – очень серьезных (я попробовал вынуть несколько из них наугад – а вдруг откроется потайная дверь? – но ничего не произошло), сам рабочий стол, обитый кожей, чисто убран: на нем лишь несколько представительного вида папок, очевидная фотография семьи, ноутбук, стопка желтых клейких листочков и несколько ручек. Вся остальная поверхность стола была чистой и гладкой, как необитаемая земля. В углу кабинета находились диван и столик. Старый стакан кофе, который не помыли, был единственным свидетельством того, что эта комната обитаема, что это не декорация к спектаклю «Мы с профессором». Я решил сесть в кресло Стоуна – большое, черное, с высокой спинкой. В нем можно было вертеться, пока Стоун не придет. Наверное, диван в углу был удобнее, однако войти в свой кабинет и обнаружить, что в твоем кресле кто-то сидит, – в этом что-то есть… Кроме того, на диване я боялся заснуть. Не самый профессиональный подход. Из раздумий меня вырвал скрежет ключа в замке. Я поднял пистолет и направил на дверь. Когда Стоун вошел, все еще держась одной рукой за дверную ручку, а вторую засунув в сумку, первым, что он увидел, было дуло моего пистолета. Он остолбенел. Я приложил палец к губам и жестами велел ему войти. Он медленно прошел в кабинет, не отрывая взгляда от меня, и закрыл за собой дверь. Потом медленно опустил сумку и поднял руки. – Доброе утро, – сказал он. – Какой интересный сюрприз. – Доброе утро, – сказал я. – Нам нужно поговорить. Чем я располагал? Да ничем. Мой мобильник лежал на столе и записывал все происходящее в комнате. Мне нужно было вытянуть из Стоуна признание. Что-нибудь, что можно было бы послать в газету или опубликовать в сети. В голове у меня находилась цельная картина событий, но безусловных доказательств не было, а уж тем более таких, которые можно было бы передать полиции. Ведь я взломал почту ученой, которая была убита у меня дома. Этим едва ли можно воспользоваться в качестве убедительного доказательства, правда? Нужно, чтобы Стоун признался. И откуда-то, интуитивно, мне было понятно, как этого добиться. Зазвонил телефон – сигнал шел из внутреннего кармана Стоуна. Он показал на карман, медленно добрался до него рукой и достал телефон. Я молча следил за его движениями. Он посмотрел на экран мобильника. – Это коллега, – сказал он, – если я не отвечу, то он просто придет сюда и задаст свой вопрос здесь. – Скажите, что вы заняты, – велел я. Он нажал кнопку, приложил телефон к уху и сказал: – Он тут. В моем офисе. – После чего отбил звонок, бросил телефон на диван и снова поднял руки. Какой наглец. – О’кей, вы рассказали, что я здесь, но почему вы не сказали, что заняты? Я ведь четко попросил. Как некрасиво с вашей стороны. – Все это скоро закончится, – сказал он. – Мне правда очень жаль. – Все это только начинается, – ответил я. – Садитесь. Он сел по другую сторону стола. – Сколько времени у меня есть, пока не пришел ваш друг? – спросил я. – Понятия не имею, – сказал он. – Надеюсь, что очень мало. – Речь о том крупном парне, милом телохранителе, которого вы подослали в квартиру Уильямсон, правда ведь? – Может быть. – Вы ничего не добьетесь, если попытаетесь меня убить, – сказал я. – Если что-нибудь со мной случится, то информация автоматически уйдет на мейлы редакторов всех израильских газет. По его лицу пробежала тень улыбки. – Какая информация? – О, я рад, что вы спрашиваете. Вперед. И пусть все пройдет успешно. – Знаете, – сказал я, – я никак не мог понять, что может быть настолько важно, чтобы ради этого убить человека. И не один раз – два. Поначалу, когда мне еще казалось, что нас преследует другой человек – Жак Ламонт, – я думал, что причина – деньги или желание остаться молодым. Я был уверен, что Ламонт украл тело Тамар и теперь пытается это скрыть. Я предполагал, что скоро найдут и тело самого Ламонта. Труп, в котором был кто-нибудь еще, а Ламонт будет продолжать жить в его молодом теле вместе с женой, у которой теперь тоже молодое тело. Не слишком много имен и подробностей? – Нет, – сказал он, – только это все мне неинтересно. – Сейчас станет интересно. Совсем скоро. Итак, как я и сказал, в какой-то момент, когда тот алкаш пытался угрожать мне, говоря, чтобы я не совал никуда нос, я был уверен, что это вопрос денег и мне нужно всего лишь вывести Ламонта на чистую воду – и все будет хорошо. Но я ошибся. Пытались убить не Тамар, а Кармен. И это уже куда более странно. Когда ваш друг явился в квартиру Кармен и пытался нас убить, я понял, что причина в чем-то, что вы исследовали. В каком-то секретном открытии, о котором никто не должен знать. И мне все еще кажется странным убивать человека ради этого. Почему бы, например, не подкупить его? Извините, что говорю так долго, просто я заодно пытаюсь привести в порядок свои мысли. Вы ведь никуда не спешите, правда? – Нет, – ответил Стоун с непроницаемым выражением лица. – Когда именно у вас сегодня пресс-конференция? – спросил я. Стоун не ответил. – Часа в два, если я не ошибаюсь, – продолжил я. – Там будете вы, а еще генеральный директор «Джонсон и Смит» – самой большой в мире фармацевтической компании, если интернет меня не обманул, и даже министр здравоохранения. Очень впечатляющий состав. Если я верно понял вчерашнее сообщение в прессе, вы хотите объявить нечто очень важное, и будет даже телемост в прямом эфире с министрами здравоохранения всей «Большой восьмерки». Очень волнительно, правда? Стоун хранил молчание. – Видимо, вы собираетесь поведать миру о своем грандиозном открытии. Так зачем же нужно нанимать кого-то, кто заставит замолчать Уильямсон? – громко высказал я свое удивление. – Холодно, – сказал Стоун. – Да ну? – ответил я. – Давайте посмотрим. В чем на сегодняшний день может состоять самый выдающийся прорыв фармацевтической компании? О, это почти само собой разумеется – в открытии способа предотвращать приступы. Именно это вы здесь и исследуете. Если кто-нибудь объявит, что нашел способ справиться с приступами, он не только победит самую большую эпидемию современности, но и заработает кучу денег. Уже многие годы люди пытаются научиться прогнозировать или предотвращать приступы. В том, что касается прогнозов, вы, видимо, вполне преуспели, поэтому Кармен знала, что собирается обменяться куда-то в район моего дома. Поэтому и вы знали, куда она собирается обменяться, и даже успели подослать к ней киллера. Однако статья о прогнозировании приступов вышла несколько лет назад. С ней было несколько проблем, в дальнейшем вы опровергли часть своих результатов. Но даже если вы смогли исправить те проблемы – а я думаю, что смогли, раз предсказали приступ Кармен, – даже в этом случае новое заявление получится не особо громким. Вот по-настоящему впечатляющим заявлением будет, если – скажем, чисто гипотетически – вы научитесь предотвращать приступы. Какая-нибудь капсула, спрей или напиток-энергетик, который можно выпить за завтраком и обрести уверенность в том, что останешься в своем теле на весь день. Вот это было бы классно. Но в этом-то и проблема. Приступы – не обычная болезнь. Того, кто ими страдает, нельзя обследовать. Приступы происходят сами по себе, без предупреждения, с людьми, которые находятся в самых разных местах. Невозможно проводить настоящие эксперименты, невозможно излечить приступы, потому что ими никто не болеет. Даже если вам удастся спрогнозировать, что завтра у человека произойдет приступ, и вы дадите ему лекарство, после чего он ни с кем не обменяется, невозможно будет доказать, что сработало лекарство, а не произошла ошибка в прогнозе. А поскольку речь идет о разрозненных случаях, то время, которое потребуется, чтобы провести достаточное количество таких экспериментов, найти достаточное количество людей, с которыми скоро должен произойти приступ, слишком велико. И это еще не говоря о контрольной группе или двойном слепом рецензировании. Вы даже не можете поставить предварительный эксперимент на животных. Вы пробовали, как вы сами рассказывали. Но так это не работает. Что же делать? Изобрести это! Я вытащил металлический шарик и положил на стол. Он закачался перед глазами Стоуна. – Что делать? – продолжал я. – Придумать способ вызывать приступы. Изобрести такой передатчик: когда он включен, со всеми, кто находится поблизости от него, происходит приступ. А зачем платить людям, которые согласились бы поучаствовать в эксперименте, если можно просто закопать такой шарик глубоко в землю в какой-нибудь африканской деревне и смотреть, как со всей деревней случается приступ? А что будет с местными жителями, которые случайно съели или выпили что-нибудь, в чем содержится ваше лекарство? Смотрите. – Я положил на стол два документа. – Вот расписание полетов доктора Кармен Уильямсон, а вот – список мегаприступов за последние три года. Вот ведь как интересно. Уильямсон едет в ЮАР – и через три дня после этого двести пятьдесят человек в каком-то районе Йоханнесбурга разом переживают приступ. Уильямсон едет в Колорадо – и неделю спустя в Торнтоне семьсот с лишним человек одномоментно получают приступ, из них триста – на одной улице. А когда Уильямсон едет в Кению, там происходит приступ, в котором задействованы более трех тысяч человек. Какой прогресс! Вы увеличили радиус работы передатчика, что ли? И это продолжается дальше: Барилоче, Эдинбург, Ленинград…[45] Куда бы Уильямсон ни приехала, там происходит массовый приступ. В течение десяти дней примерно в одну и ту же минуту приступ поражает от пятидесяти до десяти тысяч человек. Эту информацию непросто найти, потому что властям не хочется, чтобы люди впадали в панику от этих массовых приступов. Но это происходило, и данные об этом можно найти, если покопаться в сети. Всегда найдется какой-нибудь блогер, который расскажет об этом, или какой-нибудь местный новостной сайт. В конце концов собирается целостная картинка. А знаете, что самое интересное? Что перед каждым полетом, за несколько дней до него, можно найти накладную на отправку одного или нескольких ваших шариков. У Уильямсон все это хранилось в компьютере. Шарики SGB. Скажите, я правильно угадал, как расшифровывается эта аббревиатура? Э… например, Seizure Generating Ball?[46] Неплохо звучит? На лице Стоуна не дрогнул ни один мускул. Он глубоко вздохнул, потряс головой и сказал: – Вы закончили? – Не совсем, – ответил я. – Понимаете, в конце концов, дело оказывается все-таки в деньгах. Деньги, реноме, престиж. Сегодня вы собираетесь рассказать всему миру о своем лекарстве. Но никто не должен знать, как именно вы проводили испытания. Я уверен, что вы провели несколько исследований на добровольцах, может быть, у вас даже есть поддельные документы, которые показывают действительно впечатляющую статистику. Но если кто-нибудь узнает, что на самом деле ваше лекарство было испытано на десятках тысяч, даже сотнях тысяч человек по всему миру, которых вы заставили пережить приступы, это обернется большой проблемой. А что будут делать люди, с которыми произошел приступ из-за вас? После того как это происходит единожды, ты уже знаешь, что есть такая возможность, – и боишься. Впрочем, эти люди могут купить ваше лекарство. Выходит, вы не только производите лекарство, но и создаете болезнь. А зачем вам сейчас отказываться от шариков SGB? Можно будет выбрать рынки, на которых ваше лекарство покупают слишком мало, и сделать так, чтобы там произошли приступы, тем самым сильно повысив продажи. Очень удобно. А если кто-нибудь из вашего коллектива решит, скажем, сообщить что-нибудь прессе, если кого-нибудь замучает совесть непосредственно перед вашим громким заявлением, нужно его остановить. А если случайно выяснится, что этот кто-то – в нашем случае это дама – должна вскоре сама пережить свой первый приступ, почему бы не убрать ее, как будто бы произошел несчастный случай, далеко от вас, в чужом теле? Проблема в том, что чужое тело, оказывается, принадлежит жене одного из самых богатых и влиятельных людей на свете. Начинается настоящее полицейское расследование, основательное, с подробными сообщениями в прессе. Его просто так не заметешь под стол и не скроешь за несколько недель бюрократической волокиты. Публика следит за расследованием этого убийства. А настоящей головной болью это становится, когда девушка, которая обменялась с Кармен, начинает допытываться и выяснять, что произошло, или когда я начинаю понимать, что случилось. И даже если мы ищем не там, мы все равно можем что-нибудь найти – что тогда? Тогда от нас нужно избавиться. А после можно не осторожничать. Вы, профессор Стоун, – указал я на него дулом пистолета, – не имеете права продолжать то, что делали. Все. Хватит. Мы отправимся на вашу пресс-конференцию вместе, и вы сделаете там две вещи: не только объявите о своем лекарстве, но и признаетесь, что сами организовывали приступы. Если вы откажетесь или пошлете свою гориллу, чтобы она попробовала меня убрать, это не поможет. А если вы не объявите то, что я вам сказал, на пресс-конференции, то в три часа пополудни редакторам всех израильских газет и больших всемирных новостных сайтов автоматически отправится мейл с расписанием полетов доктора Уильямсон, со схемой устройства шариков SGB и с показаниями – моими и Тамар Сапир. Все. В общем, можете позвонить своему другу и сказать, что меня здесь уже нет. Мы посидим вместе, перекусим, а заодно обсудим, что вы объявите всему миру. Если хотите, могу помочь с черновой версией речи. Я откинулся на спинку кресла. Пистолет я по-прежнему держал в руках, но в тот момент мне показалось, что в нем уже нет необходимости. Стоун должен был что-нибудь сказать. Может, он понимал, что я блефую, может – нет. Все, что мне нужно было, – это его реакция, которая будет доказательством его вины. Пусть он посмеется надо мной, рассердится на меня, но пусть подтвердит это – голосом. И тогда мне действительно будет что разослать редакторам газет. Последние несколько минут профессор Стоун смотрел на свои руки. Я видел в этом признание своего поражения, полного провала. И тут он поднял глаза на меня. В них была все та же холодная и непроницаемая ясность, которую, кажется, я видел и при первой нашей встрече, но на этот раз там было и еще кое-что. Грусть, что ли. Уголки его губ скривились в горькой полуулыбке. На мгновение мне показалось, что ему стало жалко самого себя, но потом мне вдруг стало не по себе. Он жалел не себя, а меня.