– Те дети, над которыми вы надругались, мистер Станек. Вы заставляете их платить за то, что они рассказали полиции обо всем, что вы с ними делали? – Я говорил не о детях. Я говорил об этой сучке-прокуроре. Эрика Шей знала, что мы невиновны, но все равно сожгла нас на костре. Когда та журналистка, с которой я говорил, напишет свою книгу, все всплывет. – Вы сейчас использовали занятное выражение: «сожгла на костре». – Джейн посмотрела на изображение Мадонны с Младенцем на стене. – Я вижу, вы религиозный человек. – Теперь нет. – Тогда почему у вас висит изображение Марии с Иисусом? – Эта картинка принадлежала моей матери. Все, что от нее осталось. Это и несколько фотографий. – Вас воспитывали как католика. Вы наверняка знаете всех святых и мучеников. – Вы о чем? Что это было в его глазах – искреннее недоумение невиновного человека или игра очень хорошего актера? – Скажите мне, как умерла святая Луция, – попросила Джейн. – А зачем? – Вы знаете или нет? Он пожал плечами: – Святую Луцию мучили, ей вырезали глаза. – А святой Себастьян? – Римляне расстреляли его из луков. Какое это имеет отношение к чему бы то ни было? – Кассандра Койл. Тим Макдугал. Сара Бирн. Эти имена вам что-нибудь говорят? Он молчал, но лицо его побледнело. – Вы ведь наверняка помните детишек, которых забирали из школы? Детишек, которых возили на своем автобусе? Которые рассказали прокурору, что вы делали с ними, когда никто не видел? – Я ничего с ними не делал. – Они мертвы, мистер Станек. Все трое. Умерли после вашего выхода из тюрьмы. Разве не любопытно, что стоило вас выпустить из тюрьмы, как вдруг – бах-бахбах – люди начинают умирать? Станек откинулся назад на стуле, словно получил физический удар: – Вы думаете, это я их убил? – А вы можете винить нас в том, что мы пришли к такому выводу? Он удрученно рассмеялся: – Конечно, кого же еще вам винить? Если все указывает на меня. – Вы их убили? – Нет, я их не убивал. Но я не сомневаюсь, что вам удастся доказать противное. – Я скажу вам, что я собираюсь сделать, мистер Станек, – сказала Джейн. – Мы сейчас обыщем вашу квартиру и вашу машину. Вы можете пойти нам навстречу и дать разрешение на это. Или мы можем сделать это жестко, получив ордер. – У меня нет машины, – мрачно произнес он. – Тогда как вы ездите? – Благодаря доброте незнакомых людей. – Он посмотрел на Джейн. – В мире еще осталось несколько таких. – Вы даете нам разрешение провести обыск, сэр? – спросил Фрост. Станек покорно пожал плечами: – Что я скажу, не имеет значения. Вы так или иначе обыщете квартиру. Для Джейн его слова означали «разрешаю». Она кивнула Фросту, и тот достал свой сотовый и отправил сообщение ожидающей сигнала команде криминалистов. – Наблюдай за ним, – сказала Джейн Фросту. – Я начну со спальни. Спальня, как и гостиная, представляла собой мрачное, вызывающее клаустрофобию помещение. Единственным источником дневного света здесь было окно, выходившее в узкий проулок, стиснутый с обеих сторон домами. Коричневые пятна на ковре и воздух, пахнущий нестираным бельем и плесенью, но кровать аккуратно застелена и ни одного разбросанного носка. Первым делом Джейн прошла в ванную и открыла аптечку – не найдется ли где пузырька или чего-нибудь, в чем может находиться кетамин. Она обнаружила только аспирин и коробочку с лейкопластырем. В шкафчике под раковиной хранилась туалетная бумага, но ни скотча, ни веревки – ничего из арсенала убийцы. Джейн вернулась в спальню, заглянула под кровать, прощупала, нет ли чего между матрацем и пружинной сеткой. Потом перешла к единственной прикроватной тумбочке и открыла ящик. Внутри лежал фонарик, несколько пуговиц и конверт с фотографиями. Она просмотрела снимки – большинство из них двадцатилетней давности, когда Станеки жили одной семьей. До того, как их разделили и больше не позволили увидеть друг друга. На последней фотографии в конверте Джейн остановилась. Там были запечатлены две женщины лет шестидесяти с небольшим. В оранжевой тюремной одежде. Первая – мать Мартина, Ирена, ее серебряные волосы сильно поредели, а лицо превратилось в тень того, что было в молодости. Но Джейн потрясло второе лицо, потому что она его узнала. Она перевернула фотографию и уставилась на слова, написанные авторучкой: «Твоя мать рассказала мне все». Джейн с мрачным лицом вернулась в гостиную и кинула фотографию Станеку. – Вы знаете эту женщину? – спросила она. – Это моя мать. За несколько месяцев до смерти во Фрамингеме. – Нет, я говорю о женщине рядом с ней. Он задумался: – Кто-то из тех, кого она встретила там. Подруга. – И что вы знаете об этой подруге? – Она заботилась о моей матери в тюрьме. Не давала ее в обиду, только и всего. Джейн перевернула фотографию и показала надпись: – «Твоя мать рассказала мне все». Что это значит? Что ваша мать рассказала ей, мистер Станек? Он ничего не ответил. – Может быть, правду о том, что происходило в «Яблоне»? О том, где похоронена Лиззи Дипальма? Или о том, что вы собирались сделать с теми детьми, выйдя из тюрьмы? – Мне нечего больше сказать. Он поднялся на ноги так резко, что Джейн испуганно отпрянула. – Надеюсь, скажет кто-нибудь другой. – Джейн вытащила сотовый, чтобы позвонить Мауре. 26 Женщина смотрела с фотографии вызывающим взглядом, словно говорившим: «Я тебя вижу». Волосы, наполовину седые, наполовину черные, торчали на квадратной голове во все стороны, как иглы дикобраза, но самое сильное впечатление узнавания произвели на Мауру ее глаза. Она словно смотрела на себя в зеркало будущего. – Это она. Это Амальтея, – сказала Маура и удивленно взглянула на Джейн. – Она знала Ирену Станек? Джейн кивнула: – Снимок сделан четыре года назад, незадолго до смерти Ирены в тюрьме во Фрамингеме. Я говорила с директором, и он подтвердил, что Ирена и Амальтея дружили. Они почти все время проводили вместе, будь то за едой или в общих помещениях. Амальтея все знает о «Яблоне» и о том, что делали с детьми Станеки. Неудивительно, что она подружилась с Иреной. Монстры понимают друг друга. Маура вгляделась в лицо Ирены Станек. Некоторые говорят, что у злого человека зло светится в глазах, но женщина, стоявшая рядом с Амальтеей, не казалась ни злобной, ни опасной. Всего лишь больной и изможденной. В глазах Ирены Маура не видела ничего, что могло бы остеречь жертву: «Не подходи. Здесь опасно». – Они похожи на двух милых бабулек, правда? – сказала Джейн. – Увидишь – и даже в голову не придет, что они натворили. После смерти Ирены Амальтея отправила эту фотографию Мартину Станеку, а когда его освободили из тюрьмы, писала ему письма. Двое убийц общались друг с другом: один – снаружи, другая – изнутри. Слова Амальтеи опять зазвучали в памяти Мауры, их смысл вдруг обрел ясность, от которой ей стало зябко: «Скоро ты найдешь еще одну». – Она знает, что делает Станек, – сказала Маура. Джейн кивнула: – Пора с ней поговорить.