– Жаль, я не знал твоего отца. – Ты бы ему понравился. Он всегда говорил, что ему наплевать, богат человек или беден, пока он ко мне хорошо относится. – Я стараюсь, – с улыбкой говорит Эверетт. Он берет поднос с сыром и крекерами, и мы возвращаемся в столовую, где меня встречают утомительные сочувственные взгляды. Я пополняю тарелки на столе, поправляю вазы с цветами. Люди принесли столько этих треклятых лилий, меня тошнит от их запаха. Не могу не рассматривать букеты – вдруг где-нибудь попадется пальмовый лист, но там, конечно, ничего такого нет. Мартин Станек мертв. Он не сможет мне повредить. – Твой отец совершил настоящий подвиг, Холли. Мы должны быть благодарны ему, – говорит Элейн Койл. Мать Кассандры стоит с тарелкой закусок в одной руке и бокалом вина в другой. Недавно ее бывший муж Мэтью покинул этот мир, проведя несколько недель без сознания, но Элейн безмятежна и элегантна все в том же черном платье, в каком она была на похоронах дочери в прошлом месяце. – Будь у меня малейшая возможность, я бы сама пристрелила этого сукина сына. Знаю, что я не единственная, кто так думает. – Она показывает на женщину, стоящую рядом с ней. – Ты ведь помнишь маму Билли Салливана? Я много лет не видела Сьюзен Салливан, но внешне она ничуть не постарела с нашей последней встречи. Ее неизменно светлые волосы уложены и идеально покрыты лаком, а лицо пугающе гладко. Кажется, богатство пошло ей на пользу. Я пожимаю руку Сьюзен: – Спасибо, что пришли, миссис Салливан. – Мы все так огорчены, Холли. Твой отец был настоящим героем. Элейн стискивает локоть Сьюзен: – И сколько же мужества вам потребовалось, чтобы прийти сюда. Ведь совсем недавно Билли… – Ее голос затихает. Сьюзен выдавливает улыбку: – Я думаю, важно, чтобы все мы отдали дань уважения человеку, который нашел в себе силы покончить с этим. – Она смотрит на меня. – Твой отец сделал то, на что никогда не пошла бы полиция. А теперь дело разрешилось окончательно и навсегда. Две женщины уплывают в сторону, и ко мне подходят другие гости с выражением соболезнования. Кое-кого из них я вспоминаю с трудом. Новостные каналы безжалостно сообщали о смерти моего отца, и я подозреваю, что многие пришли сюда из любопытства. Ведь мой отец был героем, он умер, совершив правосудие над человеком, который надругался над его дочерью. Теперь все знают, что я одна из жертв «Яблони». Взгляды, обращенные на меня, когда я прохожу между гостями, одновременно сочувственные и немного смущенные. Да и как можно заглянуть в глаза жертве насилия, не представив, что́ совершил над ней насильник? Двадцать лет спустя все забыли об этом деле, и вот, пожалуйста, оно снова на первых страницах. «ОТЕЦ, УБИВШИЙ РАСТЛИТЕЛЯ ДОЧЕРИ, ЗАСТРЕЛЕН ПОЛИЦИЕЙ». Я высоко держу голову и всем смотрю в глаза, потому что мне не стыдно. Я и вправду не знаю, что такое стыд, но я прекрасно знаю, чего ждут люди от скорбящей дочери, и я пожимаю руки и выслушиваю бесконечные «я вам так сочувствую» и «звоните мне, если будет нужно». Никому из них я не буду звонить, и они это знают, но в подобных обстоятельствах произносятся такие слова, потому что других мы не знаем. Проходит несколько часов, прежде чем дом пустеет; наконец уходят последние задержавшиеся. К тому времени я уже без сил, и мне хочется одного – тишины и покоя. Я падаю на диван и со стоном говорю Эверетту: – О господи, мне необходимо выпить. – Сейчас, – говорит он с улыбкой. Уходит в кухню и вскоре возвращается с двумя стаканами виски. Один протягивает мне. – Где ты откопал этот виски? – спрашиваю я его. – Нашел в самом дальнем углу кухонного шкафа. – Он выключает все лампы, и в теплом сиянии камина я сразу начинаю чувствовать, как спадает мое напряжение. – Твой отец явно знал толк в виски. Потому что это односолодовый, лучшей марки. – Забавно. Я даже не подозревала, что он любит виски. Я пригубливаю столь необходимый мне напиток и испуганно вздрагиваю, услышав звук спускаемой воды в туалете. Эверетт вздыхает: – Кажется, кто-то из гостей задержался. Как это мы не заметили? Из туалета появляется Сьюзен Салливан и в мигающем свете камина смущенно оглядывает пустую комнату: – Боже мой, кажется, я последняя. Может, я помогу тебе убраться, Холли? – Это очень мило с вашей стороны, но мы справимся. – Я знаю, какой у тебя был трудный день. Давай я сделаю что-нибудь. – Спасибо, но мы оставим все как есть до утра. А сейчас нам необходимо развеяться. Она не слышит намека в моих словах, стоит и смотрит на нас. Наконец Эверетт из чувства вежливости говорит: – Не хотите выпить с нами виски? – Это будет очень мило. Спасибо. – Я принесу вам стакан из кухни, – говорит он. – Ни в коем случае. Я сама. Она уходит в кухню, и Эверетт одними губами произносит: «Извини», но я не могу винить его за то, что он пригласил ее, когда она так явно выражала это желание. Она возвращается со своим стаканом виски и бутылкой. – Вам обоим, кажется, пора добавить, – говорит она и вежливо доливает нам виски, а потом устраивается на диване. Бутылка издает приятный звук, когда она ставит ее на кофейный столик. Несколько секунд мы молча попиваем виски. – Милая была панихида, – говорит Сьюзен, глядя на огонь в камине. – Я знаю, мне нужно бы заказать панихиду и для Билли, но я боюсь делать это. Не могу принять… – Я вам очень сочувствую, – говорит Эверетт. – Холли рассказала мне, что случилось. – Дело в том, что я не могу согласиться с тем, что его нет. Он не мертв. Он пропал без вести, а это значит, что он всегда будет для меня живым. Такова природа надежды. Она не позволяет матери сдаться. – Сьюзен делает глоток виски и морщится от его крепости. – Без Билли я не вижу смысла жить дальше. Ни малейшего. – Это неправда, миссис Салливан. Смысл жить остается всегда, – говорит Эверетт. Он ставит свой почти пустой стакан и прикасается пальцами к ее руке. Это искренний добрый жест, и такой естественный для него. Мне бы так научиться. – Ваш сын наверняка хотел бы, чтобы вы жили и дальше, ведь это так? Сьюзен печально улыбается ему: – Билли всегда говорил, что мы должны переехать куда-нибудь в теплое место. На берегу. Мы собирались уехать в Коста-Рику и отложили для этого достаточно денег. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. – Может быть, туда я и уеду. Место, где можно начать заново. Без всех этих воспоминаний. Голова у меня начинает кружиться, хотя я сделала всего несколько глотков. Я пододвигаю свой стакан к Эверетту, и он берет его, даже не подозревая, что это мой, и делает глоток. – Или, может, в Мексику. Там столько прекрасных домов прямо на берегу. Сьюзен поворачивается ко мне, глаза у нее сверкают, как будто в них отражается пламя из камина. – Берег, – бормочет Эверетт и трясет головой. – Да, я бы полежал сейчас на бережку. И может быть, соснул бы хорошенько… – Ой, боже, что-то я задержалась. Вы оба устали. – Сьюзен поднимается на ноги. – Я ухожу. Она встает и застегивает на себе пальто, а в комнате вдруг становится жарко, очень жарко, словно из камина идут горячие волны. Я смотрю на камин, почти опасаясь большого пожара, но там всего несколько слабых язычков. Таких красивых, что я не могу оторваться. Я даже не вижу, когда уходит Сьюзен. Слышу, как хлопает входная дверь, и пламя колеблется, когда воздух снаружи проникает в дом. – Я ей… сочувствую, – бормочет Эверетт. – Ужасно. Потерять сына. – Ты не знал ее сына. Я не свожу глаз с язычков пламени, которые пульсируют в такт с моим сердцем, словно между мной и огнем существует какая-то волшебная связь. Я – это огонь. А огонь – это я. Никто по-настоящему не знал Билли. Не знал его так, как я. Я смотрю на свои руки: мои пальцы светятся. Яркие нити сплетаются в золотые меридианы и тянутся к камину. Я шевелю руками, словно кукловод, и язычки пламени начинают плясать. Несмотря на ощущение чуда, я понимаю, что здесь что-то не так. Все не так. Я трясу головой, снова пытаюсь сосредоточиться, но ниточки все еще прикреплены к моим пальцам, и волокна крутятся в тени. В бутылке виски отражаются языки пламени из камина. Я прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что написано на этикетке, но слова расплываются у меня перед глазами. Я вспоминаю, как Эверетт вышел из кухни с двумя стаканами янтарной жидкости. Я не видела, как он наливал. Мне и в голову не приходило подумать о том, что за питье в стакане, который он протягивает мне, или что он мог туда добавить. Я не смотрю на него, потому что боюсь, как бы он не заметил сомнение в моих глазах. Я продолжаю смотреть в камин и одновременно пытаюсь прогнать туман из головы. А еще я вспоминаю тот вечер, когда познакомилась с ним. Мы оба пили кофе на Утика-стрит, когда Кассандру нашли мертвой. Он сказал, что договорился о встрече с друзьями, живущими поблизости, что они собирались пообедать вместе, но так ли оно было на самом деле? Что, если наше знакомство было запланировано заранее и должно было привести к тому, что происходит сейчас? Я помню про бутылку вина, которую он принес мне, эта бутылка все еще стоит у меня в кухне. Я думаю о том, как внимательно он слушал все подробности о следствии, которые я рассказывала ему. Что я на самом деле знаю об Эверетте? Все это я обдумываю, ощущая, как туман в моей голове сгущается, а конечности начинают неметь. Пора шевелиться, пока я еще хоть как-то могу управлять собственными ногами. Я встаю. Мне удается сделать всего два шага, и у меня подгибаются ноги. Я ударяюсь головой об угол кофейного столика, и боль прорезает этот туман, внезапно делая все кристально ясным. Тогда-то я и слышу, как хлопает входная дверь, чувствую, как в дом проникает струя холодного воздуха. Слышу шаги, скрип пола. Шаги останавливаются возле меня. – Малютка Холли Девайн, – раздается надо мной голос. – По-прежнему создаешь проблемы. Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть лицо человека, который преследовал меня последние несколько лет. Человека, который считается мертвым и которой должен быть зарыт в землю. Когда полиция сказала мне, что Мартин Станек убил Билли, я в это поверила, и совершенно напрасно. Таких, как Билли, не убить, они неизменно возвращаются к жизни. И хотя мне удавалось прятаться от него столько времени, хотя я изменила имя и внешность, он все равно меня нашел. – Как ее бойфренд? – раздается второй голос, от которого все мое существо вновь содрогается. – Без сознания. С ним хлопот не будет, – говорит Билли. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на Сьюзен, чье лицо тоже появилось у меня в поле зрения. Они стоят рядом, Билли и его мать, оценивают результаты ее трудов. Я поворачиваю голову и вижу Эверетта, рухнувшего на диван, – он в еще более беспомощном состоянии, чем я. Он выпил не только свой стакан виски, но и мой. Я едва пригубила, но руки и ноги меня почти не слушаются. – Ты еще не спишь, Холли-Долли? Билли приседает и смотрит на меня. У него все те же ясно-голубые глаза, все тот же пронзительный взгляд, который привлек меня к нему, когда мы были детьми. Даже тогда он смог меня очаровать и легко уговорить делать то, о чем он просил. И не только меня – других детей тоже. Всех, кроме Лиззи, потому что она почувствовала, кто он и что он. В тот день, когда он поднес пламя к маленькому опоссуму, которого мы нашли на игровой площадке, Лиззи выбила спичку из его руки. А когда он украл деньги из курточки одноклассника, это она назвала его вором. Он разозлился, а злить Билли Салливана нельзя, потому что будут последствия. Они не всегда наступают сразу же, иногда проходят месяцы, а то и годы, прежде чем он наносит удар возмездия, но таков уж Билли: он никогда не забывает. Он всегда наносит удар возмездия.