Если не заключить с ним сделку. – За что? – с трудом шепчу я. – За то, что ты осталась единственная, кто помнит. Единственная оставшаяся, кто знает. – Я обещала никому ничего не говорить… – И ты думаешь, я пойду на такой риск? Когда эта дамочка-журналист стряпает свою книжонку? Она уже поговорила с Кассандрой. Я не могу допустить, чтобы она поговорила еще и с тобой. – Там больше никого не было. Больше никто не знает. – Но ты знаешь. И ты можешь заговорить. – Он наклоняется ко мне поближе и шепчет на ухо: – Ты ведь получала мои весточки, мой маленький Ливинус, правда? Мученик святой Ливинус, день памяти которого приходится на мой день рождения. Этому святому вырвали язык, чтобы заставить его замолчать. Да, мне удавалось оставаться вне пределов досягаемости Билли, но он знал, как отправлять послания, которых я не могла не заметить. Он знал, что смерти Сары, Касси и Тима привлекут мое внимание и я пойму посылаемые мне сигналы. Пальмовый лист перед останками сгоревшего дома Сары. Стрелы в груди Тима. Выдавленные глаза Кассандры. Я прекрасно понимала, что он хочет сообщить мне: «Не выдавай тайн, или умрешь, как другие». И я не выдавала тайн. Все эти годы я помалкивала о том, что случилось в лесу с Лиззи, но обещания молчать оказалось недостаточно. Благодаря этой журналистке правда угрожает всплыть на поверхность, и вот появляется Билли, чтобы гарантировать мое молчание, как было гарантировано молчание Ливинуса, которому вырвали язык. – На сей раз все должно выглядеть как несчастный случай, Билл. Ничего такого, что может породить новые подозрения. – Я знаю. – Билли поднимается и смотрит на Эверетта, неподвижного и абсолютно беспомощного. – И нам нужно разобраться с ними обоими. Это более сложная постановка. Он осматривает комнату, и его глаза останавливаются на камине, где вокруг догорающего полена едва пляшут огоньки. – Старые дома, – задумчиво говорит он. – Они так быстро наполняются дымом. Как жаль, что твой отец забыл поменять батарейку у датчика задымления. Билли подтаскивает стул к тому месту, где в потолке находится датчик, снимает с него крышку и удаляет батарейку. Потом бросает в камин несколько поленьев. – У меня есть идея получше, – предлагает Сьюзен. – Они устали и напились – значит, где они должны быть? В спальне. – Оттащим сначала его, – говорит Билли. Они волокут Эверетта в спальню отца, и, слыша, как его туфли скребут по полу, я представляю, как будет выглядеть сцена смерти, когда нас обнаружат. Подвыпившая молодая пара, обуглившиеся тела на кровати. Еще две жизни, трагически унесенные пожаром в результате неосторожности. Поленья, подброшенные в камин, возвращают огонь к жизни, и, глядя на его адское сияние, я почти ощущаю, как жар обжигает мои волосы и пожирает плоть. Нет, нет, я не хочу умереть так! Паника впрыскивает мне в кровь адреналин, и я поднимаюсь на четвереньки. Но, подползая к двери, слышу их шаги, возвращающиеся из спальни. Чьи-то руки опрокидывают меня на спину, и я ударяюсь лицом об угол камина. Чувствую, как распухает моя щека в том месте, где появится жуткий синяк, но его никто не увидит – все испечется в огне. Я слишком слаба и не могу сопротивляться, пока Билли волочет меня по коридору к спальне. Они вдвоем забрасывают меня на матрас, где уже лежит Эверетт. – Сними с них одежду, – говорит Сьюзен. – Они бы не стали ложиться одетыми. Они действуют как эффективная команда: быстро стаскивают с меня брюки, блузку, нижнее белье. Мать и сын, соединенные этим психопатическим стриптизом, в результате которого мы с Эвереттом остаемся голые на кровати. Сьюзен в беспорядке швыряет нашу одежду на стул, а туфли оставляет разбросанными по полу. О да, сценарий хорошо продуман: молодая пара, обессиленная сексом. Подумав немного, Сьюзен уходит и возвращается с двумя пустыми бутылками из-под вина, двумя стаканами и свечами, и все это завернуто в кухонные полотенца. Никаких отпечатков не останется. Сьюзен расставляет все на ночном столике с тщательностью декоратора, готовящего сцену для спектакля. Когда от свечек загорятся занавеси, мы с Эвереттом, пьяные, будем спать. Поэтому нас не разбудит дым. Мы голые и пьяные, пресыщенные молодые любовники, забывшие о том, как опасен огонь. Он сожрет все улики: отпечатки пальцев, волоски и волокна, следы кетамина в наших организмах. Так же как сожрал все улики после убийства Сары. Как Сара, как обреченная Жанна д’Арк, я превращусь в пепел, и вместе со мной сгорит правда. Правда о том, что случилось с Лиззи Дипальмой. Я знаю правду, потому что была в лесу, когда это случилось. Это было в октябре, в субботу. Осенние листья горели так, словно пламя охватило кроны деревьев. Я помню, как у нас под ногами трещали ветки, будто хрупкие косточки. Я помню, как Билли (в свои одиннадцать лет он уже был сильным парнем) вонзил лопату в землю, откапывая могилу. Сьюзен снова выходит из комнаты, а Билли садится на кровать рядом со мной. Он гладит мою голую грудь. Щиплет сосок. – Ух ты, малютка Холли Девайн подросла. Мышцы на моих руках напрягаются, но я не шевелюсь. Нельзя, чтобы он понял, как быстро выходят из меня пары кетамина. Он не знает, что я только два раза пригубила виски, после того как Сьюзен пополнила мой стакан. Эверетт допил мой виски, и полная порция досталась ему. Его глаза открыты, он тихонько постанывает, но я знаю: он беспомощен. Только я и могу дать отпор. – Ты всегда была особенная, Холли, – говорит Билли. Его руки скользят вниз, к моему животу. Чувствует ли он мою дрожь? Видит ли отвращение в моих глазах? – Всегда готовая на любую игру. Из нас бы получилась прекрасная команда. – Я не такая, как ты, – шепчу я. – Такая, такая. В глубине души ты точно такая. Мы оба знаем, что по-настоящему имеет значение в этом мире. Имеем значение только мы, и ничто другое. Вот почему ты молчала все эти годы. Вот почему ты хранила тайну. Ты знала, что будут последствия. Ты ведь не хочешь, чтобы и твоя жизнь была уничтожена, верно? – Мне было всего десять лет. – Достаточно, чтобы понимать, что ты делаешь. Достаточно, чтобы сделать выбор. Ты тоже ударила ее, Холли. Я дал тебе камень, и ты ее ударила. Мы вместе ее убили. Он кладет руку на мое бедро, и его прикосновение настолько отвратительно, что я с трудом остаюсь спокойной. – Не могу найти ни одного полиэтиленового мешка, – говорит от двери Сьюзен. Билли поворачивается к матери: – Что, и в кухне нет? – Я нашла только тоненькие продуктовые пакеты. – Давай-ка посмотрим. Билли и его мать выходят из комнаты. Я понятия не имею, зачем им понадобились полиэтиленовые мешки, знаю только, что это мой последний шанс на спасение. Я собираю все силы, какие у меня остались, и скатываюсь с кровати, громко ударившись об пол – так громко, что они, вероятно, слышат этот звук из кухни. У меня совсем нет времени, они могут вернуться в любую секунду. Я шарю рукой под кроватью в поисках моей сумочки. Сегодня здесь собралось столько гостей, и мне нужно было ее куда-то спрятать, потому что я знаю людей. Даже в доме скорби мошенник подмечает, где что плохо лежит. Я нащупываю кожаный ремешок и подтаскиваю сумочку к себе. Она уже расстегнута, и я засовываю руку внутрь. – Смотри-ка, она умудрилась сползти с кровати, – говорит Сьюзен. Она возвышается надо мной и испепеляет меня раздраженным взглядом. – Если мы ее так оставим, она еще, чего доброго, уползет. – Тогда закончим с этим прямо сейчас. Сделаем это на старый добрый манер, – говорит Билли. Он хватает с кровати подушку и присаживается рядом со мной. Эверетт стонет, но они даже не смотрят на него. Они оба заняты мной. Заняты моим убийством. Когда пламя охватит комнату, я не почувствую огонь своей кожей, потому что буду уже мертва, задушена простынями и полиэтиленом. – Так уж должно было случиться, Холли-Долли, – говорит Билли. – Думаю, ты понимаешь. Ты можешь погубить все мое будущее, и я не могу этого допустить. Он кладет подушку мне на лицо и плотно прижимает. Так плотно, что я не могу дышать, не могу двигаться. Я начинаю крутиться, биться, молочу ногами по воздуху, но Сьюзен садится сверху и прижимает мои бедра к полу. Я сопротивляюсь, пытаюсь вдохнуть кислород, но подушка так плотно прилегает к моему носу и рту, что я лишь засасываю в рот влажную материю. – Умирай, черт возьми. Умирай! – приказывает Билли. И я умираю. Онемение уже проникает в мои конечности. Крадет мои последние силы. Сопротивление закончилось. Я чувствую только тяжесть: Билли давит мне на лицо, Сьюзен – на ноги. Моя правая рука все еще под кроватью, пальцы в сумочке. В последние мгновения, пока я еще в сознании, я понимаю, что́ держу в руке. Несколько недель я носила его в кармане, с тех самых пор, как детектив Риццоли сказала, что мне угрожает опасность, что Мартин Станек попытается меня убить. Как же мы обе ошибались! Все это время Билли выжидал в тени. Билли, который инсценировал собственную смерть, а теперь исчезнет навсегда. Я не вижу, во что целюсь. Я знаю только одно: время истекло, и вот он, мой последний шанс, перед тем как наступит темнота. Я вытаскиваю пистолет, вслепую прижимаю его к телу Сьюзен и нажимаю на спусковой крючок. От звука выстрела Билли откидывается назад. Давление подушки внезапно ослабевает, и я хватаю ртом воздух. Он наполняет мои легкие, прогоняет туман из головы. – Мама? Мама? – визжит Билли. Сьюзен мертвым грузом лежит на моих бедрах. Билли скатывает ее с меня, я слышу, как ее тело ударяется об пол. Я отбрасываю подушку и вижу Билли, склонившегося над Сьюзен. Из ее груди вытекает теплая кровь. Он прижимает руку к ране, пытаясь остановить кровотечение, но наверняка видит, что ее рана смертельна. Сьюзен касается рукой его лица. – Уходи, дорогой. Оставь меня, – шепчет она. – Мама, нет… Она роняет руку, оставляя кровавый след на его щеке. Моя рука дрожит, я не могу прицелиться, так что моя вторая пуля уходит в потолок, и оттуда падает кусок штукатурки. Билли вырывает пистолет из моей руки. Ярость искажает его лицо, глаза горят адским пламенем. Такое лицо я видела у него в тот день в лесу, в тот день, когда он поднял камень и ударил Лиззи по голове. Двадцать лет я молчала. Чтобы защитить себя, мне приходилось защищать и его, и вот мое наказание. Когда заключаешь договор с дьяволом, то платишь за это собственной душой. Он сжимает пистолет обеими руками, и я вижу, как ствол своим безжалостным глазом поворачивается ко мне. Я дергаюсь, когда раздаются выстрелы – несколько выстрелов с такой быстрой последовательностью, что я не могу их сосчитать. Наконец они прекращаются. Глаза у меня закрыты, в ушах стоит звон, но боли я не чувствую. Почему я не чувствую боли? – Холли! – Чьи-то руки хватают меня за плечи и с силой трясут. – Холли! Я открываю глаза и вижу детектива Риццоли, которая лихорадочно вглядывается в мое лицо. – Ты ранена? Говори со мной! – Билли, – только и могу прошептать я. Я пытаюсь сесть, но у меня не получается. Мышцы не работают, и к тому же я забыла, что я голая. Я забыла все, кроме того, что я жива, и не понимаю, как это возможно. Детектив Фрост набрасывает куртку на мое голое тело, и я натягиваю ее на грудь, дрожа не от холода, а оттого, что ко мне приходит осознание случившегося. Куда бы я ни посмотрела в спальне отца, я вижу кровь. Рядом со мной лежит Сьюзен с остекленевшими глазами и отвисшей челюстью. Одна ее рука вытянута в последнем предсмертном усилии дотронуться до сына. Их пальцы не сомкнулись, но их соединили лужи крови, слившиеся в одну, – кровь Билли смешалась с кровью Сьюзен. Мать и сын соединились в смерти. 38