В автомате капитана заходил затвор, и из дула вырвались вспышки. Все в глазах Среды было заторможено и как в тумане. При каждом повороте головы водило, как при корабельной качке. Ломило спину, руки и ребра. Кажется, приложился к чему-то и шеей, но еще был в состоянии относительно прытко соображать. Нашел поставленный Карповым Калашников. Взяв его в руки, поднялся. Толкнув плечом бронированную дверь, чтобы та раскрылась, укрылся за ней. Чуть высунувшись, он выстрелил пару раз и убрался обратно. Дима сейчас не мог стрелять метко, мог только работать на подавление. Да и другого не требовалось. Это капитан, с неестественной жертве аварии быстротой огрызался очередями, лишь изредка спасаясь за броней от шквального автоматного огня. Кажется, он был здоровее Среды, выносливее на травмы. Но объяснение такому искать не хотелось, да и не нужно было. Сейчас все прикрывали Моргану, что вытаскивала побитого товарища. А как прикрывали – вопрос точно не первый. Девушка тащила практически бездыханное тело за ноги. Быстро, но достаточно плавно, без рывков. У Ганса тоже пострадала голова, из носа и ушей лилась кровь. Кажется, и этот здоровым не останется. Как и ожидалось, серьезные боевые потери. Отряд, вырвавшийся из Берлина, складывал головы на чужом Отечестве, за друзей, и за товарищей. –– До Кремля метров двести. – заявил Карпов. Он все так же жмурился на один глаз, чтобы не показывать настоящий зрачок. – Нужно брать «триста» и удирать от сюда! –– Я приму его. – ответил тогда Среда, принимая у Морганы немца. – А вы прикрывайте. Отойдем к зданиям, а там проулками. Взвалив на себя товарища, он чуть просел на ногах. Тот оказался несколько тяжелее представлений. Казалось, что тощий и достаточно щупленький Ганс должен был весить порядка шестидесяти, шестидесяти-пяти, но весил, будто, под все восемьдесят, не считая снаряжения. Глубоко в душе Дима пожалел, что взял его на плечи, но раздумывать уже некогда. Нужно было отходить к зданиям. За их прикрытием шанс уйти улицами, а там уже, может, заметят десантники и прикроют. Среда сделал пару шагов и укрылся за броневиком. Дальше с тридцать метров до угла здания. Только бегом и лучше быстро! На пути ни укрытий, ни преград. Задача не из самых легких, особенно после таких бочек, что выписал изорванный гранатометом «Тигр». Моргана приблизилась к мужчине, подняла автомат, и с щелчком выбросила пустой магазин на раскрошенный асфальт. Воздух взбила близкая очередь – капитан отвлекал наемников на себя. –– Дениц, со мной. Давай, давай! – он еще раз огрызнулся очередью из-за брони. Моргана присела на одно колено, выставив ствол. Лязгнула очередь, но автомат ее почти не сдвинулся. Металлическая рука прекрасно контролировала отдачу и клала почти все пули точно в цель. На том конце срезало тройку солдат. Они попадали рядом со своими машинами. Остальные отошли, укрылись от огня за «Тиграми». В этот момент, что было силы, Дима рванул вперед, к спасительным домам. Такой кросс был мучительно долгим, бесконечным по ощущениям, невероятно опасным, но единственным возможным. Пули просвистывали у ног, срываясь в искры, разбивались об асфальт, выли над головой. Одна неприятно толкнула в бляшку солдатского ремня, скользом пройдя по ней и полетев дальше. Автоматные очереди были не редкие, но все же прикрытие работало – противник куда менее уверенно целился в бегущего человека. И тот успел добежать до зеленой полоски травы, что отделяла дорогу от асфальта. Завернув за отбойник, пробежавшись по пешеходной тропке, Дима оказался, наконец-то, за домом. В спасительной безопасности, за прикрытием угла из бетонных плит. Следующей была Моргана. Ей предстояло проделать тот же путь, но прикрытия будет меньше. Среда хоть и достал у Ганса из кобуры его пистолет, но все же по огневой мощи не мог сравниться с автоматчиком. Но девушке и немного легче – на ее плечах не было тяжеленного немецкого полицейского, только чудом не погибшего от «стирки» в перекувыркавшемся Тигре. Дениц стартовала бодро, быстро, невероятно прытко. В один бросок появилась около Димы. Последним у стены оказался Карпов. Капитан, влетев за бетонные плиты, еще несколько раз огрызнулся по преследователю огнем, выдрал пустой магазин и вбил в Калашников новый, полный и тяжелый. –– Я уведу их за собой! – сказал он, глянув на сидящего у стены бессознательного Ганса. – А вы двигайте к Кремлю и передайте все бумаги Ульяне. Вы должны выдержать следующий бой! Любой ценой! –– А ты? – спросила тут Моргана, отдавая в металлической руке тому два своих магазина. –– А за меня… – немного смягчился голос Карпова. Он все еще держал один свой глаз закрытым. – За меня не переживайте. Мы еще встретимся. Удачи! Дернув затвор, чтобы тот дослал первый патрон в ствол, Карпов, с магазином в руке, взялся за цевье, чтобы боезапас был как можно более близко. Так высунулся и еще пару раз выстрелил, завлекая наемников, которые уже приближались к дому. Завидев как Среда поднял на спину раненного немца, а Моргана приготовилась их прикрывать, еще раз огрызнулся огнем. Осадил противника к земле, немного сбил его темп. Этого момента хватило, чтобы Дима начал двигаться к крепости. Была она тут недалеко. Виднелись крыши башен без сорванных кремлевских звезд. Рукой подать, но преследование сильно ухудшало это движение. Нужно было быть осторожным, и не привести с собой хвоста. Потому невероятно правильно сделал Карпов – двинулся перпендикулярно движению Среды. Он уводил за собой отряд наемников в сторону от Кремля, ценой собственной жизни спасая группу. Часть 17 Носками ботинок пиная мешающие на пути камни, битое стекло, бетонные элементы конструкций, железо, осторожно переступая через залитые кровью элементы одежды и бронезащиты, бывшие когда-то на павших бойцах, Среда тащил на плечах раненного Ганса, который все еще истекал кровью. С его носа, ушей лилось, капало, стекало по плечам Димы. Немец понемногу приходил в чувства, но еще был не в себе – сильно зацепило. Моргана же прокладывала путь, просила расступиться столпившихся в коридорах отдыхающих десантников. Раненные мужики в тельняшках, перевязанные и перебинтованные, с потом и кровью на лицах, кто без кисти, руки, глаз, все отстранялись по одной лишь просьбе, просили позволить им помочь, но Моргана не замечала этого. Кремль стонал, трещал, внутри него все умирало, но этот маленький, небольшой конвой из двух человек с раненным товарищем продирался по его внутренностям, по его изувеченному утробу, как караван среди горных вершин. Была лишь одна мысль – успеть в госпиталь, добраться до него. Лишь бы был жив хоть кто-то из медиков, хотя бы один… Один. Внезапно в коридоре появился Груз. Без лишних слов он подхватил Диму под руку, явно чувствуя усталость того. Он уже почти пол километра тащил на себе товарища, и валился с ног, пыхтел от тяжести, но не сдавался, не сбавлял темпа. Пер, как танк на орудия, зная, что есть всего один шанс, и им нужно воспользоваться. Груз подталкивая, придерживал его, помогал и подвел к дверям полевого лазарета, где крутилась пара побитых жизнью медиков. Спустив немца с плеч, Среда ослабел. Его ноги не разогнулись после приседа. Со стеклянным выражением лица, он схватился за ближайшую стену, вцепился в Груза, так и не в силах распрямиться обратно. Ганса посадили к стенке. Лавки все заняты, стульев нет, ящики были побиты шрапнелью и не выдержали бы его веса. С потолка постоянно сыпались пробитые перекрытия, и в них было видно небо через верхний этаж. Посреди медицинского зала ложбина, а в ней торчал из пола металлический цилиндр ракеты «Града» – не разорвалась. Осмотрев наскоро стонущих от боли раненных и убитых, сложенных штабелями так, что места в углах почти не было, Дима все же привстал, спустив с губ слюну, не в силах ее вытереть. Он едва держался на ногах, а присесть было некуда. –– Ему… ему помогут, да? – спросил он, дыша ртом, и наконец сглотнув. –– Да, помогут, помогут. Ты отдохни. – с некоторой, не привычной для него тревогой, ответил Груз быстро, двумя руками взяв Среду под руку, чтобы тот не грохнулся на пол от бессилия. –– Живой?! – влетела в кабинет Ульяна, за ней Вагнер. Быстро подойдя к Гансу, она спустилась на корточки, и поглядела ему в глаза. Мягко взяла его за голову пыльными и окровавленными руками. – Контузия? Что случилось? –– Кельт умер. – с землисто-бледным лицом, сглотнув, сказала Моргана. На мгновение перевела взгляд на огромного Вагнера. В этот момент, обычно плотно сложенный, с ровной спиной, он ссутулился, скривился и сдулся. На его лице образовался стеклянный взгляд, а губы изломились кривой линией. Он потерял хорошего товарища, и это было видно: стал сам не свой, замер, застыл как надгробие. – Его придавило плитой, когда по нам стал работать вертолет. Ракеты, пулеметы, и его… прибило. –– Он спас меня. – вмешался Среда, присаживаясь к стенке. – Если бы не он, я бы точно разбился. –– Попей, ты попей. – открыла ему фляжку Ульяна, давая в руки. Приняв у нее алюминиевый литровый флакон, Дима скукожился лицом от неприятного звука. Что-то с металлическим треском звенело и брякало у самого его лица. И поняв откуда это, он опустил взгляд. Его руки – сухие, израненные, изнеможённые, с не разжимающимися пальцами и пыльным налетом, с грязью, нагаром, мозолями – тряслись. Крышечка от фляжки на небольшой цепочке била по корпусу. Вода внутри булькала, играла по стенкам. Такого никогда не было. Эта… вся эта кампания высасывала из него соки, как и из всех. Это было чудовищно: нагрузки и невероятная самоотверженность вытягивали всю силу, ее просто не осталось. Ломался, изламывался характер, привыкший, по обыкновению, пусть к не самой простой, но гражданской жизни. Со времен смерти жены он никогда не был в подобном состоянии. Был разбит, и подавлен, и смысла для него сейчас не было никакого. Просто смотрел, как булькает фляжка в руках, как бренчит по корпусу эта чертова ее крышечка на цепочке, не думал… Ничего не думал. –– Кельт был очень хорошим парнем. – заключил Вагнер, стоя немного в стороне. Глядел как врачи осматривают Ганса. – Нордически суровым героем. –– Война всегда забирает хороших. – на мгновение зажмурившись, Ульяна достала пачку с сигаретами и от спичек подкурила. Это движение было самозабвенным, неосмысленным, уже простым рефлексом. – На войне нельзя оставаться хорошим. Можно только умереть, либо стать настоящим зверем. –– Мы не смогли настроиться на общий канал связи… – опустив голову, сказала Моргана, выдохнув. Она болезненно помяла переносицу металлической рукой. – У нас вышло лишь подключиться к старой сети ОВД, так что нас мало кто мог бы услышать. Только на старых приемниках, или на доживающих свой век подводных лодках. У нас, скорее всего, не будет никакой подмоги… Мы здесь одни. И мы здесь и умрем. –– Отставить! – решительно заявила Ульяна, распрямляясь. – Мы не одни! Если нас услышал хоть десяток человек, значит уже все правильно. А если хоть один задумался – это наша победа. Победа, ясно вам? За нами мегатонны ядерных бомб, и нельзя допускать поражения! Нельзя! Мы сломим противника, и победа будет за нами! У нее была несгибаемая решимость, хотя лицо ее несколько и опечалено. Она хотела, чтобы ее страна, бывшая когда-то в разы больше, страна от Кишинева до Находки услышала ее просьбы сражаться, не сдаваться, думать и решать. Она хотела, чтобы ее народ, потомки ее поколения, которое ковалось в горниле Афганистана, чтобы потомки поколения, что сломало хребет нацизму в сорок пятом, не поддавались на демагогию нового русского этнического режима. И это печалило ее – хитрость СМИ побеждала ее стойкость, побеждала ее героизм и свойственную ей веру. Этот век изо всех сил выбрасывал Ульяну на помойку истории, но она сражалась! И сражалась за семь миллиардов тех, кого считала родными. –– Кое-что для победы, – отпил из фляги Среда, жадно, с несколько остервеневшим видом. Жажда драла его изнутри. – …у нас все-таки есть. Это были те самые бумаги, переданные информатором, о местоположении «Градов» и комплексом РЭБ, штабов Громова. Ценнейшие сведения разведки, которые могли бы стать очень больным и неожиданным ударом для врага. И фото этих лимф, этих узелков силы, координаты и баллистические вычисления были дарованы сопротивлению. Непокорным и несломленным десантникам. Груз взял документы осторожно, пригладил окровавленные уголки и, нахмурившись, начал рассматривать. Бумага эта была теплее, чем можно было ожидать. От нее словно исходило фантомное тепло. Ульяна же «зажглась» изнутри – ее глаза заблестели, как у хищника, наконец нащупавшего слабое место в неуязвимой, на первый взгляд, добыче. Для нее добыли очень и очень ранимое место. И удар по нему женщина уже предвкушала, ощущала, как отдаст команду на залп, и три снаряда разорвут к чертовой матери все амбиции Громова на легкую и «бескровную» победу. Вирхова представляла, как вцепится в эту лимфу, как разозлит, до крика, до истерики этого националистического ублюдка. Как сломает в нем думы о том, что он властитель над всем. Она была дикая, непокорная, и теперь ее когти устремлялись к артериям врага. –– Вагнер, – не отрываясь, сверля взглядом бумаги, с легкой, с налетом безумия улыбкой, обратилась она к немцу. – Будь добр… Попроси подготовить орудия. Я… – не могла она подобрать слова для описания всего, что она чувствовала сейчас. – Сука, мы размажем его по земле. Быстро! –– Есть. – кивнул тот. –– Уль, а этом часом не… – глянул на нее Груз, ткнув пальцем в фото систем «Град». – Ты глянь! Видишь? –– Ух ты. – заинтересовалась она, наклонив голову. – Дай-ка. А вот это интересно. Чуть прищурилась, внимательно разглядывая листки с фотографиями, на которых явно было что-то, чего ни она, ни Груз, вероятно, даже не могли ожидать. Блеск в ее глазах, безумный и непокорный, несколько поутих, сменился неловким любопытством. Вирхова что-то прокручивала у себя в голове, несколько раз отвлеклась, глянув в сторону и рассудив про себя. Наконец скомандовала, четко и звонко: –– Все на командный пункт. –– Ты как, брат? – спросил Вагнер Ганса, подойдя и склонившись над ним. Дима повернул к голову, тоже захотев узнать. Возле побитого жизнью, «постиранного» в чудовищном барабане Тигра немца возился медик. Осматривал того, проверял на рефлексы, и постоянно охал, дул щеки и пыхтел, явно составляя достаточно сложную, не самую понятную на первый взгляд картину. Но Дима просил его прямо про здоровье солдата, и тот, помявшись, все же ответил ему. Оказалось, что картины была более радужной, чем предполагали – даже переломов не было, конечности целы, можно сказать, только кожу оцарапало. Но вот внутри было все куда сложнее. Немец был рассеян, не мог собрать глаз в одном направлении и хотел сказать что-то, но говорить не мог. Горло его глухо сифонило, из него выходил шум, но не буквы. Это серьезная контузия. Повезло только, что слуха не лишился. Как рассказал врач: серьезное сотрясение, побит жизнью мозг в черепе, и порвана одна из ушных перепонок. Прогноз: болезненное и длительное выздоровление, без шансов на полное восстановление. Это не радовало никого, но было и светлое пятно – Ганс не умирал, и еще был в строю, был со своим отрядом, с боевыми товарищами и друзьями. Никто не хотел видеть еще одно надгробье, и, не будет враньем, что Моргана, Вагнер и Дима выдохнули с некоторым облегчением. Ульяны и Груза в этот момент не было – ушли на КП, но они все равно все узнают. В Кремле ничего не происходило сейчас без ведома Вирховой. Она была полноправной владычицей, боевой княгиней этих мест, и переживала за каждого солдата, но думала об общем. Дима и Моргана прибыли на КП несколько с опозданием. Были там уже все оставшиеся в живых, раненные и контуженные, на несколько раз перебинтованные офицеры. Вагнера не было. Он ушел к артиллеристам, просить подготовку «Аресов» для поддержки огнем, и скорее всего быстро бы и не вернулся. Как только Среда переступил порог изрешеченного и больше похожего на дуршлаг кабинета, потолок и стены которого держались только на честном слове и энтузиазме, несколько скривился, сгорбился от усталости в ногах и спине. И тогда Моргана показала ему на кресло, однако тот не сел. Как и все, подошел к столу. Глядя на Вирхову, слушал, что та скажет. –– Товарищи, есть несколько сомнительные новости. – начала она, снова перебирая в руках фотокарточки, переданные через информатора. – Нам удалось обнаружить слабые места группировки Громова, и мы готовим удар по ним. Но интересно не это. – Ульяна прищурилась, небрежно кидая фотографии на стол. И Среда наконец увидел то, что было там. – На последнем заседании в Министерстве Обороны, была выдвинута идея снять с резервации комплексы «Градов» с Кавказа, которые оказались там после Афганской войны, и не использовались в Чеченскую. Это были «Грады» Тридцатого Отдельного Реактивного Артиллерийского Дивизиона, базировавшегося когда-то под Кандагаром, где я служила. Посмотрите на остатки песочного камуфляжа на фермах ракет. Если бы мы делали ставки на то, кто именно долбит, блять, по нам уже, вторые сутки, я бы поставила именно на «тридцатку». –– Почему они здесь? – спросил один из офицеров, перебинтованной рукой подтаскивая к себе по столу фотографии. – Судя по всему, их выдернули с Каспийского направления, лишив группировку огневого прикрытия. –– Да, именно так. Тут – в точку. – как и обычно, скрестил руки на груди Груз, перемявшись на ногах. – Но, проблема в том, что самый быстрый состав с Каспия идет пару-тройку дней, а эти машины уже окопаны, и позиции около них – поглядите – уже минимум несколько суток утаптываются и закидываются снарядными ящиками и прочим скарбом. Судя по всему, эти Грады готовили не нам, а мы – просто неприятный сюрприз. –– Громов укрепляет щит в Западной России… – склонила голову Вирхова, тяжело выдохнув, уперлась руками в покоцанный стол. – Скорее всего задумка была в наступлении на Европу, после ядерного удара по промышленным и военным центрам. Расширение сферы влияния собственного промышленного и военного капиталов после атомного апокалипсиса. Эти комплексы, их наличие здесь, по сути, на перевалочном пункте, было очень нехорошим знаком. И понимание этого пришло очень быстро. Самые страшные думы, самые чудовищные и мрачные фантазии насчет того, для чего все затевалось – сбывались. Громов действительно готовил войну в Европе. Большое, колоссальное по масштабам наступление на земле. Тянул войска туда, к Западу, к границе соприкосновения, выдергивал боеспособные единицы с полей реальной войны. Россия уступала на Кавказе, покидала район за районом с чудовищными потерями как материально технической базы, так и людей. На полях оставались сгоревшие танки, техника, которую никто не вытаскивал, а эшелоны шли на запад – для удара мечом туда, куда это кажется невозможным. И не было это подготовкой к защите. Не тянули бы тогда с Кавказа воевавшие части, не тащили бы через пол страны старющие ракетные комплексы, которые должны заливать врага ракетами. Как бы то ни было, каков бы ни был план Громова, война была уже неизбежна, и все эти поползновения, все эти очаги – Берлин, Москва и Каспий – были только тлеющей спичкой, по сравнению с тем, какой пороховой погреб должен был разгореться в будущем. И это было страшно, чудовищно страшно. Все молчали, ни у кого не было слов. Ульяна, обычно по-южному загорелая, уверенная и упертая, была понурой. Лишь вздыхала, ощущала, что тут даже она не может повлиять. У нее нет, и скорее всего не будет сил, способных остановить этот натиск. Она была бледна, понимая, что кровопролитие здесь, смерть ее солдат – только предтеча перед настоящими и бескомпромиссными мясорубками. Думала. Много сейчас думала о том, что же нужно сделать. Точно было одно – Кремль нужно удержать любой, даже самой страшной ценой. –– …А эти танки? – спросил наконец один из офицеров, пододвинув к себе фото с беспилотника, где все «коробочки» были, как на ладони. – Не похожи на те, что мы жгли здесь. Не восьмидесятые. –– Девяностые, «эски». – выдохнул Среда, будто бы облегченно. Он узнал их сразу же, как только взгляд коснулся фото. – В Останкино была передача, что такой эшелон пришел на Кавказ. Ну, видно-таки и с нами господин генерал решил поделиться. Сюда бы Артема и танкистов, показать с чем дело иметь придется. –– Приказала им спать. – закурила Ульяна. – Они почти две ночи на ногах, пусть отдыхают. –– Да их тут штук семьдесят! Вы только гляньте, вот, рядами стоят! – один из десантников с перебинтованной грудью, нарочито показал Ульяне фотографии, как будто думал, что та до этого не видела собранные по десять штук шеренги. – Если вся эта армада двинется на нас… –– У нас нет выбора. – заявила она даже тихо, выдыхая сизый дым от сигарет в сторону, и снова затянулась. –– И подмоги тоже… – расстроенно прогудел другой офицер. –– Товарищи офицеры, – гневно показав зубы, произнесла Вирхова, почти по слогам. Медленно, и очень разборчиво. – То, что можно рядовым, ефрейторам, для вас – недопустимо. Я прошу соблюдать строжайшую дисциплину и думать о том, что и для чего вы говорите. Мы десантники, и наша подмога здесь: в бакелитовых коробочках, по тридцать штук укомплектована. Всем ясно?! –– Так точно! – как один, ответили те. –– Свободны. – сунула окурок она в зубы, немного отворачиваясь. Сомнения в ней не было, но вот тень, маленькая чернота, начала подмывать ее стойкость. Внутри нее было все еще каленое, стойкое, натянутое до одурения железо, однако ведь и оно бывает дает слабину коррозии, начинает гнить, сыпаться, ржаветь и покрываться налетом. Думала она о том, что правдой врезали ей в глаза – подмоги нет. А падут они, и что дальше? Нечеловеческими силами ее солдат и ее самой миру будет дарован час, два, а дальше что? Снова все так, как было задумано? Даже без ракет ядерных дрянь, заготовленная Громовым, может случиться, и она это осознавала слишком явно. Понимала, что не останавливает этот маховик, не останавливает мировую войну. Лишь пытается ее тормозить, как единственный сработавший тормоз. И все чаще думала, а ради чего же последние дни солдаты проводят не со своими семьями? Знала за что, и как самоотверженно они сражаются, каждого считала героем, но хотела для них, как настоящий боевой командир, как солдат, знающий, что такое война и боль на ней, простой мирной жизни. Того, чтобы если мир и рухнул, то они бы не лежали здесь, в грязи и пыли, развороченными танковыми пушками, а испарились бы, обнимая дочерей, сыновей, жен и родителей. Знали, что умирают они с ними. Ульяна хотела для них другой судьбы, но история не знает сослагательного наклонения – они были нужны, и твердо это понимали, верили ей, а она им. Десант выстоит, сколько сможет и столько, сколько потребуется. И битые, потрепанные, израненные и изорванные осколками, солдаты будут стоять, зная, что дают шанс семьям, погибая вдалеке от них. –– Подмога придет… – шепотом, для себя, проговорила она. – Обязательно придет… Меж ее пальцев появилось колкое ощущение. Медленно опустив взгляд на руки, Вирхова увидела рассыпающийся с них песок. Жаркий, обжигающий, колючий. Он пах мазутом и гарью. Хрустел между пальцев. Яркое солнце играло на кварцитовой фантомной пыли на ее руках. Горячее солнце, которого не было на небе, обжигало ее пальцы. И она видела, как на пологий мелкий бархан на ладони падает кровь. Сглотнув, Ульяна снова закурила. Все это не наяву. Рука была все такой же грязно-пыльной, пальцам было холодно от дунувшего сквозняка. А капель крови не было, ведь лоб, откуда, думалось ей, из нее стекают соки, был перемотан бинтом. Та ссадина, над бровью, уже запеклась. Это было в ее сознании, в ее поврежденном когда-то мозге. В той рытвине, что оставил на подкорке Афганистан. И она курила, тяжко и глубоко затягивалась, чтобы этого не было. Но раздумывала, сразу обо всем, и ни о чем одновременно. Мысли у нее не путались, скорее это был бесконечный вальс из обрывков фраз, доводов, зарисовок прошлого и настоящего, сохранившегося в ее голове. До нее сейчас не доходило слов, не доходило звуков, все как будто отстранилось. Был вокруг придуманный и непроницаемый барьер, что скрывал ее от срыва раздумий. А те все лезли и лезли. –– Ульяна, Ульян! – тряхнул ее за плечо Груз, что та неожиданно, словно проснулась. Подняла голову и глупым, рассеянным взглядом поглядела на него. –– Что? – скоро проговорила она. –– …т-товарищ генерал, там… – запыхавшись, говорил один из солдат с забинтованным предплечьем, уже почти потерявший к этому моменту надежду дозваться ее. – …белый флаг! –– Чего-о?! – искривив бровь на обожжённой части лица, та поглядела косо на гонца, но тот, кажется, не шутил. И тогда Ульяна сама лично пошла на выход. – У Громова совсем нахуй башню сорвало?! Но нет, десантник, тот израненный мальчишка, на лице которого под пылью можно было разглядеть только проклюнувшуюся полоску волос над губой, не соврал. Действительно был поднят белый флаг. На линии разграничения стоял УАЗик. Среди сожжённой и заглушенной навсегда техники, среди тел убитых, среди закопченных коротких гильзовых поддонов, которые выбрасываются из танка еще раскаленными, горячими, среди всего этого возвышался начищенный, на черных штампованных колесах с высокой резиной, внедорожник. Рядом стояло несколько фигур. И как только Ульяна глянула в прицел своей СВД на них, как только нехотя отдала приказ о том, чтобы их впустили, люди зашагали к крепости. Шли уверенно, почти вальяжно. Одной рукой, оперев на плечо, держали белый, уже полуспущенный к низу флаг. Он не вился над ними, он, как-то даже позорно, обвивал спину. И было в этом что-то такое, от чего хотелось вывернуть кишечник в спазме. Все это походило на абсурд, на плевок в адрес войны и ее жертв. Стороны, а точнее одна из сторон, все еще пыталась выгодно – и это было видно, что выгодно, как минимум по нехотя поднятому над телами флагом – договориться.