На этих словах Паньюневич исказил улыбку. Она казалась вымученной, выстраданной, защитной, от каких-то дьявольских мыслей, что все еще крутились у него в голове. Он все вспоминал и вспоминал те бумаги из кабинета полковника, и думал о том, сколько было у них у всех – у этих троих мужичков в пятидесяти тоннах металла – времени. И в голове командира вдруг фантомно затикали часы. Тик-так. Тик. Так… –– И все ползут… – сжал он неприятно кулак, глянув на часы на руке. – …к нам. Сначала же были нейтральными. Несколько первых лет. Но я прямо помню, как там ветер в девятом году поменялся. Я как раз после госпиталя был, буквально пару недель, как вышел оттуда. Власти в Кабуле поменялись, и началась черная полоса в их отношениях с нашей Москвой. Не поделили рынки поставок, не смогли чертовы баксы распилить. Все оказалось натянуто. Война была только вопросом времени… – пристукнул зубами тихо, в гробовой тишине танка. – …только времени. –– Какого, товарищ капитан? – обычно спокойный Казбек вдруг немного нервно спросил его. – Это нам только разведчики скажут. – снова натянуто улыбнулся Антон, хлебнув из горячей от жары фляжки, утирая лоб. – Но, сука, оно очень стремительно утекает. В … И тут он осекся. Не подумал хорошо, стоит ли говорить, или обождать, но все же заикнулся. И оборвался на половине, сжав зубы, что желваки полезли по скулам. До тянущей боли в деснах он напрягал челюсть, но так оперативно и не выдумал, как бы обыграть такую заминку. Это заметил и Артем, и Казбек. Наводчик отреагировал спокойно. Он был постарше, и поопытнее мехвода, потому промолчал, даже не пискнул. Понимал, что разговор дальше будет тяжелый и его надо подготовить в голове. Командир всегда должен был говорить правду экипажу, должна быть уверенность в его словах. Но как ее подать, Паньюневич не знал. Он думал и думал, долго размышлял, но лишь укусил губу и подвинулся чуть в бок на стульчике, закрывая глаза рукой. Уперся локтем в нагретый металл башни, выдохнув. Расценивать события в Москве можно было только в одном свете. Пусть никто и не признавал этого официально – не было доказательств, да и престиж бы потерялся, как и не было – это был теракт. Не нужно быть экспертом, не нужно знать основы партизанской войны или хотя бы пару страниц из поваренной книги анархиста, чтобы сообразить, что настолько важный стратегический объект государства, да еще и на пороге войны, нельзя вот так просто потерять из-за «газа». Нет, это была утка для журналистов, которые ее уже проглотили. Это была дезинформация, а истинные причины были где-то рядом. Зарыты под оплавленным бетоном кабинетов, под обгоревшими костями с крупными звездами погон. Было ясно – это начало. Кто-то расчищал рубежи и делал это очень и очень удачно. Теперь Каспий, итак достаточно ослабленный из-за напряжений между Востоком и Западом, оказался еще и без централизованного управления. Не было понятно пока, чьи приказы слушать. Пока в Кремле пытались понять, что же вообще происходит и откуда ждать удара, танкисты здесь судорожно чинили отданные им, зачастую плохо подготовленные, боевые машины. Они готовились стоять здесь насмерть. И она… скоро придет. –– Москва горит. – выдал наконец, хрипло, командир. Не скрывая ничего, сразу – в лоб, все, что было и что ему оказалось известно. – Подорвали оборонку. Все большие шишки разом. У Артема в этот момент в душе все упало. Он ждал точно не этого. Удар для него был колоссальным, практически сразу парень побледнел, а в глазах все поплыло. Показалось, что стало плохо с сердцем, но нет – оно забилось сильнее, чаще. По венам разлилась кровь, мозг будто на мгновение выключили и перезагрузили. Скрипнула спинка. Казбек откинулся на ней, снимая с головы шлемофон. Пригладил широкой рукой ежик на круглой голове, и поник, глядя на свои замаранные в земле и каменной крошке черные сапоги. – Вот это новости… – сказал он. – Кто конкретно? –– Главный, и все его ближайшее окружение. – ответил Паньюневич, протягивая тому фляжку. – Конкретнее не скажу, но список у полковника был длинный. Мы, моряки, авиация, морпехи, десант – все обезглавлены. Куда лучше у ракетчиков. Там у Громова – начальника их – травмы средней степени тяжести. Месяцок и поправится. –– … Советники тоже? – внезапно спросил его наводчик. –– Ты к чему? –– Та баба паленая, из десантуры, кажется. – поднял бровь он, глянув на командира. – Личный советник министра, которая, понял? Такая еще, смуглая. Не то таджичка, не то узбечка. –– Вирхова! – вспомнил Артем. – Я слышал про нее, когда еще до мобилизации служил. Строгая, грозная. Говорят, с нее живьем сдирали кожу в Афганистане. Отсюда и след. –– Нет, все знают, что это мазут из БМД. – вдруг начал спорить наводчик. – Вылился на лицо и загорелся. –– Никто не знает, как он появился. Шрам этот. – громче, чтобы унять разногласия, сказал Антон вдруг. – Она никому не говорит. И никогда. И скорее всего не скажет, потому что и даже тогда сочинять будут. – недовольно цокнул. – Да, она тоже, судя по документам, там же и осталась… Хорошая была баба, уважаемая. Ее все любили в армии, особенно десантники. Строгая, резкая в высказываниях, матерится, как сапожник, но к каждому, как к себе. И всегда впереди. Всегда. –– Вы были с ней знакомы, товарищ капитан? – ухмыльнулся беззлобно наводчик. – Вы рассказываете так, будто лично ей в глаза смотрели. Я бы, наверное, много заплатил, чтобы эту узбечку хотя бы увидеть… Дюже складная! –– Ты сам-то кто, Казбек? – усмехнулся командир. –– Русский, товарищ капитан. –– Конечно. – улыбнувшись, кивнул тот. – Она вроде была с Таджикистана, хотя могу соврать. Я видел ее, как тебя сейчас. Это было в Грузии. В восьмом. – начал понемногу, расплывчато и медленно вспоминать он. – Мы тогда быстро наступали, я был в составе танковой колонны, которая заходила в город. Мы ожидали, что особого сопротивления не будет. Так по началу и оказалось. Ну, а потом все началось, как обычно и бывает. Колонная растянулась, танки начали плутать по улицам. Связь была поганая. Не было точно понятно, где противник, а где его нет. И тут – из гранатометов! Хлоп! – с резким звуком тот сомкнул ладони, что Артем несколько даже подпрыгнул на сидении. – В нашу головную угодило, прямо в башню. Сработала защита, и по ушам звон, грохот, крик солдат. Но броня сдержала. И вдогонку – второй – в корпус! Но и тут спасли экраны. Сзади еще гранатометы. Замыкающую машину порвало пополам, башню метров на шесть вверх подкинуло! А у нас беспорядица, танки то вперед, то назад. Улица узкая, нас хлопают, как тараканов. Даже башню не повернуть – дома мешают. Выстрелы, взрывы, по нам камни летят, стекло трещит. Рушатся крыши, горят витрины и окна. Пехота, которая позади нас, тоже в бой лезет, а ее из пулеметов косят и к зданиям прижимают… Всем приказал в проулок, прямо через развалины одного дома. Прямо по кирпичу, туда, где бетонная арка такая была. Мы ее снесли и во дворы какие-то въехали. И там снова гранатометы! – Паньюневич прервался, мгновение подумал, и зажмурился, а затем раскрыл глаза. – Еще две машины взорвались, у нас гусеницу сняло. Стоим посреди двора, только башней успеваем крутить. С нами наша пехота отстреливается по окнам, по дверям, везде, где только грузины сунутся. А связи нет – полное говно тогда с ней было. Радиостанции старые, перегружаются, да еще и глушилки у Грузии были. Мы в полном окружении, ведем бой. Час так. Два. Потом три. Уже начинался четвертый, когда ко двору продвинулись грузинские танки. Мы уничтожили один, второй подожгли. Они нам осколочным вторую гусеницу сбили, все «коробки» с башни. Нас осталось только три машины, стоим веером, отстреливаемся. Пехоты нашей человек двадцать. Они заняли дом, и еще один этаж в соседнем. Подмоги нет, а окружение все давит и давит. Подходят грузинские танки. Мы уже думали, что все, и выбросили сигнальную ракету… –– Прижали тогда, похоже, знатно… Без подвижности – смерть. –– Да, Казбек. Мы уже и смирились тогда. Боеприпасы кончились через пять часов и двадцать минут. Нас никто не вытаскивает. – продолжал, тяжело дыша, Паньюневич. – Мы последний снаряд заряжаем, уже вручную, и видим, как на нас ствол смотрит. Потом вспышка, голову будто бы пополам порвало, и чернота… Я отключился надолго. Пришел в себя и слышу, как кто-то по броне ползет. Экипаж весь в крови, оба убиты, а у меня нога не работает и тело не слушается. Я за пистолет, еле как достал! Поднимаю, и готовлюсь в люк выстрелить, как откроется. И чувствую: на танк тросы накинули. Я разозлился: «Утянуть удумали!». И тут вдруг слышу голос, чуть сиплый такой, но не мужской. По-русски говорят. Тогда прямо с души отлегло. Понял, что нас нашли, что нас спасают! Открывается люк, и первое, что я увидел – это была рука. Загорелая такая, как у курортника заядлого. На ней закатанный рукав камуфляжа. А затем ее шрам и лицо. Она смотрела на меня так, что аж внутри все сжалось. Помню, я тогда заревел даже, как девка, развел воду на лице и руку к ней тяну, чтобы вытянула меня из люка… «Ты настоящий танкист…» – сказала тогда мне она. – сглотнув ком в горле, Паньюневич опустил взгляд. Будто бы нарочно, поглядел на все приборы и шкалы, что окружали его. Осторожно пригладил резинку прибора наблюдения, и тяжело выдохнул, перебарывая внутренние чувства. – Оказалось, что о нас узнали еще на третьем часу боя. Рядом была одна десантная рота. Она прорывалась через рынок, и вела бои там. Связь у них была получше, они доложили на базу, но там не посчитали, что это что-то серьезное, ведь от нас не было никакой информации, сука. Не было информации, конечно! С неработающей-то связью, наху… А Вирхова командовала бригадой ВДВ тогда. И узнала о том, что никто не хочет нас вытаскивать из командования. Она, как говорили, рассорилась со всеми офицерами, и отправила две роты нам на выручку, вопреки приказам. Ее пытались судить, ее пытались затаскать по большим кабинетам, понизить в звании, но все… Все! Все те, кто был в ее бригаде, и те, кого она спасла, и я в том числе, написали рапорты с просьбой не лишать ее звания и наград. Она спасла тогда пятнадцать человек, не потеряв ни одного своего убитым. Пятнадцать семей из-за ее решений не получили похоронки. И сама вытащила меня из танка, когда фронт отодвинулся дальше. Хотя могла просто подчиниться приказу, и не делать ничего… –– Хороший офицер был… – заключил Артем, с досадой выдохнув. Он тоже знал про нее. Все, кто хотя бы раз были под погонами, как минимум, слышали о ней. И почти все, у кого была совесть, кто мог думать и рассуждать, относились к ней с невероятным уважением. –– Таким сейчас памятники не ставят… Они, по большей части, не в чести. Сейчас куда выгоднее возвышать тех, кому Вирхова даже в лицо побрезговала бы плевать… Поди, пойми, кто теперь будет на ее и на министра месте. Кто будет всем этим управлять, если начнется? Хм, Громов, наверное. Он самый старший, и самый удобный. –– Что значит удобный? – не понял вдруг Артем. –– А то, что выгодные для курса вещи говорит. Поддерживает приватизацию… – последнее Паньюневич сказал по слогам. – Юркий, как уж. В девяностые, говорят, куда «ветер дул», там он и оказывался. То под Грачевым, то под другими. –– Джинсами торговал? – спросил тут наводчик с ехидным смешком. –– Нет, Казбек, не торговал, ха-х! –– Не все потеряно, значит. – улыбнулся тот. – Настоящие авторитеты джинсами торговали, а потом уже «кабанчики» и «волчки», смотря что под руку попалось. –– Ладно, мужчины. По последней, и можно немного отдохнуть. – снова налил из фляжки в крышку Паньюневич, выпивая. – Ночь, судя по всему, будет интересной… Тьмы не было. Прошел долгий день, но долгожданной ночи, казалось, и вовсе на наступило. Было светло и ясно. В люки задувал все еще достаточно горячий, хорошо прогретый, со смолянисто-соленым запахом воздух. Он медленно, с едва слышимым шуршанием проходился по всему внутреннему убранству танка и выходил назад – в пространство. Все было чинно, и все было спокойно. Танкисты могли бы спать. Жарко не было, а было комфортно, чтобы не замерзнуть в промокшей от пота черной танковой робе. Но никто из трех членов экипажа так и не засопел, не увидел снов под слабым сиянием острого, поднявшегося из-за горизонта месяца. И не было это связанно с мешавшими, залетавшими в танк извне, мушками, которые жужжали над ушами, которые садились на нос и щеки, щекотали их. Нет. Для служивших танкистов это было сродни музыке, это их не раздражало. Они могли спать под заведённый танковый двигатель. К этому можно было привыкнуть, тогда чего тут – мухи?.. Но, ведь есть и то, к чему нельзя привыкнуть. К мыслям, что ураганом проносятся по внутричерепной поверхности, вызывая тягостные боли. Виски сдавливало от них, а затылок ломило. Под закрытыми глазами виделись нафантазированные, чернейшие по смыслу картинки. Была только жуть, навеянная разговором о событиях. Все думали о том, что может оказаться с ними, со всеми здесь. С людьми страны и даже планеты. Один, всего один – единственный, возможно – неверный шаг через приграничный столб здесь мог столкнуть одни из сильнейших стран на континенте. Это обернется чудовищными последствиями. Особенно, когда у одного из противников слетела с закатанных в ядерные латы плеч срубленная голова. Московский удар был равносилен поражению, в еще не начавшейся войне. Первым от этих идей не выдержал Паньюневич. Он заерзал на неудобном креслице в башне, повертел головой с закрытыми глазами, а затем открыл их. Взяв, без каких-либо слов, бинокль, по грудь высунулся из люка. Случайно зазвенел ремнем. Когда голову его одул легкий теплый ветерок, глянул в окуляры. Антон провел взглядом по всему берегу моря, еще раз осмотрел Мертвый городишко. Затем развернулся и внимательно изучил горы и предгорья, тропу, что должна была привести разведчиков. Никого еще не было. В башне вдруг тихо выдало «Комарово» портативное маленькое радио, которое проснувшийся от полудрема Казбек поставил на казенник орудия. Он осторожно, своими пухленькими короткими пальчиками, с точностью хирурга, начал настраивать новостные волны. И наконец что-то, с помехами, все же поймал: –– «…одна из самых крупных техногенных катастроф, за всю историю человечества! Это не поддается… не поддается никакому… Никакому описанию, это невозможно передать! Мы видим, как небо…» Дальше были помехи. Это услышал и Паньюневич. Проснулся Артем, неудобно заерзав на затекшей пятой точке. –– Ну-ка, ну-ка. – тихо попросил Антон, спускаясь в башню. – Почему сбилось? Что там еще? –– Пока не знаю. – пытался снова поймать уплывшую волну наводчик. –– «Уже высказываются предположения…», – диктор на пойманной волне сделал прямо-таки Мхатовскую паузу. – «… что причиной к Берлинским событиям могла послужить разрушенная космическая станция. Пока доподлинно не известен весь масштаб катастрофы, но уже начаты процедуры по оценке ущерба. По неподтвержденным данным, самый крупный объект попал в самый центр города и вызвал серьезные разрушения. Периметр оцеплен полицией, ведутся оперативные мероприятия.» –– Что-то случилось в Берлине. Берлин… – задумался командир на мгновение. – Я в новостях прочел, что там сегодня нефть пилят. Вроде собрания или саммита что-то. Похоже диверсия была не только у нас. Что там вообще происходит? –– Не говорят. Наверное, сами не знают. – вслушиваясь в полумертвый динамик, ответил ему Казбек. – Говорят о разрушениях, о чем-то падающем. Мусор… Космический мусор! Ступени ракет! –– Баллистические?! – испугался Артем, почти подскакивая с места. –– Нет, иначе мы бы это уже поняли. – успокоил его Паньюневич. – Скорее всего с орбиты что-то. Спутники, ступени «Протонов» и прочие. Вот блин, дожили, твою мать! –– «По показаниям очевидцев…», – продолжало радио в ухо наводчику. – «Со стороны центра города тянется туман неизвестного происхождения. Это может быть связано с жидким ракетным топливом, или химическими составами для жизнеобеспечения спутника на орбите.» –– Ползет какой-то газ… – пересказывал он. – Из центра. Говорят, может быть топливом. –– О, Боже. – протянул капитан. – …только этого миру и не хватало. В этот момент в танке зазуммерила рация. Паньюневич вышел на связь, надев танковый шлем и зажав пальцами контакты ларингофона. Махнул на Казбека, чтобы тот выключил радио. На связи были разведчики. –– «Манта», «Манта», на связи «Ракушка-1». – шепотом, но очень и очень разборчиво, произнес Жемчужный. – Мы в ста тридцати метрах от сопки. Движемся на твои пять часов, время подхода две минуты, как понял, «Манта»? –– «Ракушка-1», вас понял. Оказать боевое прикрытие? – зачем-то вдруг спросил Паньюневич. –– Отказ. – коротко ответил разведчик. Командир танка, высунув одну только голову, внимательно следил за тропой, которой уходил отряд. Но появились солдаты в истертых полевых балахонах немного правее натоптанной дорожки. Солдаты, внимательно осматриваясь, вышли из лесополосы. Появились они быстро и достаточно неожиданно. На это, явно, и был расчет. Засеменив ногами, перебежками, оказались около окопанной боевой машины, скрывшись за ней. Последним подошел командир. Опер автомат об грязный танковый каток и скинул с головы гарнитуру, вместе с закатанной шапочкой. Протер рукой влажную лысину и дважды пристукнул по броне танка. –– Сова, выходи. – произнес он, снимая с пояса фляжку с водой. – Медведь пришел. В этот момент из люка, уже больше, вылез Паньюневич и перегнулся, смотря на лысину Жемчужного практически точно сверху. Тот показал ему на пальцах два, и поманил сюда рукой. Оставив наводчика «на всякий случай», Антон сказал Артему вылезать из танка. И сам спрыгнул на рыхлую каменистую землю. –– Хорошая ночка? – пожав руку грушника в беспалой перчатке, улыбнувшись, произнес командир танка. –– Просто отличная, понял, да? – тараторил почему-то тот. – И с каждой минутой, бл, все лучше и лучше. Лучше, бл. Прошлись мы тут, осмотрелись, капитан, понял, да? По границе так, осторожно… – и показал рукой волну. – Попрыгали по кустикам, в бинокли поглядели. Ух, бл… Я присяду, не против? –– Садись. –– Ать! Вот так хорошо-о… – стянул грязные берцы он, разминая стопу. – Ну и поснимали, естественно. Еле выпросил у начальства Полароид с мгновенной печатью, чтобы с пленкой не возится. Хочу показать кое-что, понял, да? Кадры такие себе, но рассмотреть можно. –– Что за фотки-то? – смутился Паньюневич, присаживаясь на корточки рядом с Жемчужным. Рядом оказался и Артем, стянувший с волос шлемофон. –– О, я и забыл, что ты рыжий. Молодец, парень. – расстегнув разгрузочный жилет, из внутреннего кармана разведчик достал помятый и мокрый от пота конверт. – К афганцам пришли эшелоны. Его еще позавчера «Ракушка-3» срисовала. Шел в нашу сторону. Все было под чехлами – черт его пойми, что под ними. У нас была задача – узнать. Понял, да? Они, войска-то, черт-е знает сколько уже двигают. Туда, сюда, туда и сюда, бл. Но брезент не стягивают, а тут раз – стянули! Ну мы их всех и пощелкали, как на паспорт! Танки, там, Паньюневич, танки. А мне что-то в Москву… доложить надо, понял, да? Вот ты мне и скажи, пока железо горячо, что ты видишь. Командир перебрал карточки в руках. В основном фотографии были размытые, чёрно-белые. Сфотографировано было явно через кусты, наверное, потому, что приближаться ближе было попросту опасно. Ясное дело, что ни по какой границе разведка не шла, а была в достаточном тылу вражеской группировки, потому и устала настолько сильно, что валилась с ног. Но ценная информация была собрана. Оставалось ее только обработать. –– Тут все сильно замазано. Какие-то советские машины. Явно не Натовская школа. Низкий силуэт, округлые… – и тут попалась одна из немногих наиболее четких фотографий. – …Ух-ты. –– Шестьдесят четверка. – определил Артем. – Советский ОБТ. Старенькая она. –– Нет, нет, не угадал. – буквально впился взглядом в карточку Паньюневич. – Это давно уже не советский танк. Посмотри сюда. Видишь? Коробка вварена правее и выше орудия. Внутри этой коробки продвинутый дальномер и тепловизионный прицел с десятикратным увеличением. Это «Алладин» – афганская машина на базе советского ОБТ. Орудие не родное, крупнее. Минимум сто двадцать миллиметров, скорее всего свое. Говорят, стреляет управляемыми крышебойными ракетами. –– Понятно. – растянул Жемчужный. –– А что это? – указал Артем на заметный выступ возле командирского люка. Выглядело это так, будто бы на броню наварили перевернутое двадцатилитровое ведро, и вставили в него тонированное стекло. – Похоже на… –– Активная защита. Да. – подтвердил командир. – Эти танки нашпигованы электроникой под самую крышку. Если начнем мерить до них расстояние лазером, они это увидят, и откроют огонь. Заводиться нельзя до последнего – тепловизор увидит работу двигателя. И шарахнут ракетой. Сколько их? –– Тридцать две машины. Паньюневич прикрыл глаза, и помял переносицу. В его висках застучала кровь. Раздался протяжный выдох. Он пытался прикинуть шансы на успех. И… выводы были не утешительные. –– Можно их расковырять, товарищ командир?