– Какой к ч-черту музей? – Музей рода Дорн. Это близко, нужно всего лишь пройти к-коридором… Идите за мной. Видите, как я доверяю вашему слову? Не боюсь повернуться к вам спиной… На самом деле, хе-хе, у меня на затылке третий глаз. Японцы этой практикой не владеют, они варвары… Вам не нравится темнота? А я ее люблю. Сейчас включу свет, иначе вы не сможете полюбоваться экспонатами… Вот моя коллекция, результат кропотливых трудов нашего с вами марбургского родственника. В экспозицию включены только особенные Дорны. У каждого из них есть чему поучиться. Знаете, что удивительно? Среди наших предков попадаются исключительно яркие личности, но никто из Дорнов не прославился. Я вижу в этом нечто символическое. Мы – могущественные, но невидимые деятели теневого мира. В конце концов вы тоже не бог весть какая звезда, пользуетесь известностью в весьма узких к-кругах… Итак. Витрина первая. Райнбот фон Дорн – пожалуй, единственный из рода, кто оставил по себе хоть какое-то имя в истории. – Кто он? Что это за фолиант? – Видите, вы про Райнбота даже не слышали. Это средневековый поэт, жил в тринадцатом веке. В учебниках по истории германской литературы ему обычно отводят абзац или два. Райнбот сочинил поэму «Святой Георгий» – перед вами самый ранний список этого, прямо скажем, скучного сочинения. Обошелся мне в двадцать тысяч марок. – П-поэт? Что же в нем может быть «особенного» – в том смысле, который вкладываете в это слово вы? – Насколько мне известно, это единственный в истории человек, использовавший стихи как инструмент политического манипулирования. Райнбот состоял при дворе баварского герцога Отто, который приходил к стихотворцу за наставлением всякий раз, когда не знал, как поступить. Райнбот был одним из ранних мастеров германской точной рифмы. Умение складно соединять слова производило на современников впечатление колдовства – будто это некое откровение, исходящее от Господа. Допустим, герцог спрашивал поэта: «Нападать мне на графство Боген или поостеречься?» Райнбот возводил глаза к небу и декламировал: Коль ты упустишь графство Боген, Все назовут тебя убогим. Герцог Отто воспринимал эту рекомендацию, как древние греки речение дельфийского оракула – и отправлялся на войну. В хрониках пишут, что без «наитий» Райнбота баварский государь не принимал ни одного решения. Я придумал для этого термин: «поэтократия». Наш с вами предок безусловно был гений. Никаких сомнений: Райнбот относится к плеяде «черных Дорнов». Под его рифмованные указания герцог чрезвычайно расширил свои владения, для чего, разумеется, пришлось пролить очень много крови. В конце концов Отто был даже отлучен от церкви. Зато вошел в историю с эпитетом «Блистательный». Я обожаю Райнбота фон Дорна. Я ведь тоже поэт, просто рифмую не слова, а достижения… Перейдем к следующей витрине. Она посвящена самому раннему из «белых Дорнов», доминиканскому монаху Бенедикту Ротенбургскому. Во времена Великой Чумы вся Швабия была завалена гниющими трупами и охвачена ужасом. Когда кто-то заболевал, все бросали несчастного и бежали куда глаза глядят. Бенедикт устроил первую лечебницу, в которой ухаживал за зачумленными, облегчал их страдания и провожал в последний путь с молитвой. Сначала его считали безумцем, потом святым. Но канонизирован Бенедикт не был, для этого ведь требуется чудо. А чуда не произошло. Некоторое время зараза миловала монаха, а потом все-таки угробила, и его похоронили в чумной яме. – Но в витрине ничего нет. – Пустота – лучший из памятников, ибо всякий наполняет ее собственным смыслом. Уж этому-то от японцев вы должны были научиться… – Какой превосходный п-портрет. Будто кисти Гольбейна. Кто это? – Родоначальник моей ветви. Некто Горацио фон Дорн, живший в шестнадцатом веке. Вы угадали, это Гольбейн-младший, «Портрет неизвестного». Стопроцентно гарантировать нельзя, но высока вероятность, что изображен мой предок. Во-первых, у него на пальце печатка с инициалами HD. А во‐вторых, доктор Ван Дорн откопал в архиве запись о том, что английский король Генрих VIII наградил некоего немецкого дворянина за «великие секретные услуги», повелев придворному живописцу мастеру Гольбейну сделать «a likeness of the aforesaid German gentleman». Мои люди похитили портрет из Лондонской Национальной Галереи[26] – тамошние идиоты отказывались продать картину и даже выменять ее на д-другую. Каков взгляд, а? Горацио фон Дорн был мастер политических интриг, заговоров, закулисных маневров и тайных переговоров. При этом, так сказать, свободный художник – его нанимали разные государи. Услуги Горацио фон Дорна стоили очень дорого. Действовал он по всей северной Европе. Следов почти не оставил – разве что вот этот «Портрет неизвестного». Умнейший был господин. Разумеется, «черный», чернее некуда. Идемте дальше? – Погодите, но это… – Узнали? Да, портрет Летиции фон Дорн, благодаря которому состоялось наше з-знакомство. – Зачем нужно было убивать бедного дез Эссара? Вы ведь могли заплатить любые деньги, если портрет вам так уж нужен. – Я деловой человек, Фандорин. Деньги любят счет, кидать их на ветер – распущенность. Я назначил максимальную цену за портрет в 5000 франков, потому что это стоимость расходов на то, чтобы командировать в Бретань лондонского рафика с одним фидаином, которые добудут экспонат для моего музея. Владелец картины сам выбрал свою участь. – Для вас убить человека совсем ничего не значит? – Почему же, значит. Я получаю несказанное удовольствие, когда лишаю кого-то жизни. Власть над жизнью и смертью – это и есть настоящая власть. Я – Яньло, Бог Смерти. Но поскольку я бог, я никогда не руководствуюсь личными чувствами. В своих п-приговорах я бесстрастен. Умерщвляю только тех, кого необходимо или целесообразно умертвить. – Послушайте, а зачем вам всё это? Воображать себя китайским богом смерти, создавать все эти… т-турусы на колесах: подземные лабиринты, сеть профессиональных убийц, какие-то адские иерархии и ритуалы? Неужели только ради того, чтобы «уйти из этого мира гораздо бо`льшим, чем ты сюда пришел» – так, кажется, сказано в вашей новелле? – Да. Это единственное, ради чего стоит жить на с-свете. – А не ради того, чтобы стать лучше? – Если в своей собственной оценке – конечно. Если же вы определяете «лучшее» по чьим-то представлениям, то это зависимость и несвобода. Я – бог. Вселенная принадлежит мне, я ее центр и смысл. Бог – тот, от кого зависят все, но кто не зависит ни от кого. Я сам решаю, что хорошо и что плохо. Посмотрел на дело рук своих и сказал: «Это хорошо». Вот что такое настоящее величие. Но китайская натурфилософия дуалистична. Она признает, что мир состоит из белого и черного. Только при правильном дозировании того и другого возможна г-гармония. Во почему мне нужны вы, Фандорин. Вы – «белый». Я готов считаться с вами, соизмерять свои действия с вашими ограничениями, даже конкурировать. Тогда возникнет идеальная мандала. Вы ведь знаете, что такое «мандала»? – Схема Вселенной. – Вы должны понять, что мы не враги. Мы необходимы друг другу. Я уже знаю, как мы станем делить п-прерогативы. Есть проблемы, которые лучше решать по правилам Добра, и есть проблемы, которые можно решить только хирургически. Я готов дать вам приоритет. Лишь в том случае, если вы окажетесь бессильны, явится Яньло и сделает то, что должно быть сделано. Вы спросили «зачем вам всё это», и я ответил за себя. А теперь отвечу, зачем это вам, «белому» Дорну. Разница между нами, «черными», и вами, «белыми», ведь понятна, не правда ли? Мы заботимся только о своем благе, вы – о благе мира. Ну так я готов работать на вас, подчинить свои цели вашим. Я предлагаю вам инструмент, целую мощную систему, которая позволит изменить мир к лучшему – в вашем понимании. Человечеству совершенно необходим мозг, некий волевой центр, который будет уберегать цивилизацию от опасностей и гибели, направлять и корректировать ее развитие. Разве вы не видите, куда всё движется? Если предоставить людей самим себе, скоро они начнут массово истреблять друг друга. Наука и техника развиваются намного быстрее, чем эта ваша этика. В конце концов цивилизация изобретет оружие такой колоссальной силы, что сама себя уничтожит. Вы – мы – можем спасти мир, ускорить прогресс, регулировать ход истории. Но одними только вашими, «белыми» методами не получится. Нужен и скальпель или, если угодно, меч Яньло. Я вам предлагаю истинное величие, Фандорин. Такое, каким никто никогда не обладал. Что с-скажете? – Я встречал на своем веку много м-мерзавцев. Они бывают примитивные и философствующие. Вторые еще отвратительнее первых. А хуже всего те из них, кто стремится к в‐величию. – Грубость ответа свидетельствует о том, что вам нужно время обдумать мое предложение. Оно слишком масштабно и пока не поместилось в вашу квадратную «белую» голову. Что ж, я вас не тороплю. Продолжим экскурсию? Следующий наш герой – кондотьер Карло Тедеско. Так его называли итальянцы, хотя он родился на свет Карлом фон Дорном… Что такое? Я же велел меня не беспокоить? Срочная телеграмма из Кюлунга? Давайте. – Я согласился вытерпеть вашу экскурсию в уплату за то, что вы расскажете, где мой п-помощник. Что с ним? Он жив? – …Более, чем мне хотелось бы. Всё, экскурсия закончена. Потом договорим, Фандорин. Отведите его назад, в камеру. Объявить тревогу. Боевая готовность! Триалог На площади около станции Маса долго выбирал извозчика. Нанял пожилого, с мясистыми брылями, на них складки в виде полумесяцев – верный знак добродушия и болтливости. – Впервые у нас в Швебиш-Халле, господин китаец? – сразу же подтвердил правильность физиогномического диагноза возница. – Куда прикажете? – В Теоферьс. – Куда? А, в Теофельс. Ну да, само собой, – обрадовался извозчик. Что обрадовался понятно, поездка была прибыльная – километров двадцать в одну сторону. Но в каком смысле «само собой»? Бывшая мадемуазель Эрмин, гнусная гадина, сказала, что главный акунин с китайским именем Яньло, обитает в замке Теофельс. Что гадина сообщила правду, Маса не сомневался. По трем причинам. Во-первых, в разноцветных глазах мерзавки трепетал панический ужас, а он исключает ложь. Во-вторых, замок Теофельс – родовое гнездо фон Дорнов. Естественно, что маньяк, помешанный на генеалогии, решит обосноваться именно в этом месте. Наконец, ближайшая к замку железнодорожная станция находилась в городке Швебиш-Халль. У нехороших людей, которые пытались убить Масу в Марбурге, при себе имелись билеты как раз из этого пункта. Если бы расследование вел Фандорин, он, конечно, сразу же отправился бы сюда. Маса же устроил себе лишние приключения, потащился сначала в Берлин, оттуда в Карлсбад, потом в Кюлунг. По-русски это называется «левой рукой за правое ухо». Что ж, есть великие сыщики и есть упорные сыщики. Не можешь быть первым – будь вторым. Как устроено логово Яньло, Сюань-Нюй не знала. «Наверняка что-нибудь подземное, он обожает подземелья, – сказала она. – Я никогда у него не была. Он не приглашает, а я не напрашиваюсь. Не люблю низкого и темного, люблю высокое и светлое. Наверняка попасть в Теофельс непросто. Еще труднее, чем ко мне». «Ничего, я попаду. Я всюду попадаю», – ответил Маса. Начать следовало с осмотра местности. Первые пять минут любопытный возница выспрашивал седока, кто он, да откуда да зачем прибыл. Маса рассказал, что он приказчик богатого китайского коммерсанта, занимающегося экспортом чая. Командирован найти хороший участок для строительства фабрики по расфасовке. Пока извозчик катает по окрестностям, собирался что-нибудь выведать про замок и его обитателей. Но выведывать не пришлось. – Опять китайцы понаедут! – воскликнул разговорчивый туземец. – Как десять лет назад! А чего, я не против. Люди вы тихие, работящие, нескандальные. Ваш начальник, наверно, знакомый господина фон Дорна? Потому-то вы в Теофельс и едете? И рассказал всё сам. Сначала они понимали друг друга с трудом, но скоро Маса привык к швабскому говору аборигена, а тот научился разбирать японский акцент. Оказывается, десять лет назад объявился потомок древнего рода, некогда владевшего замком Теофельс, от которого остались одни руины. Выкупил развалины с прилегающей территорией. И такое началось! – Привезли по железной дороге две тыщи китайских рабочих. Это потому что герр фон Дорн много лет прожил на востоке. Там, видно, и разбогател. Ох, важный господин! Всегда на собственном паровозе приезжает, салон-вагон – что твой дворец на колесах. – А видели вы господина фон Дорна? Какой он? – изображая рассеянность, спросил Маса. – Красивый такой мужчина, элегантный, в цилиндре, с цветком в петлице. Не молодой и не старый. Волосы-усы черные, а на висках проседь. Немножко заикается. Я раз слышал на станции, как он сказал своему машинисту: «П-послезавтра в восемь ноль ноль». Маса вздрогнул, сморгнул. Седые виски, заикается? Сильно ущипнул себя за ладонь. Больно – значит, не наваждение. – …Машинист у него – что твой генерал. А слуги, будто франты из похоронной конторы. Все в черном, подтянутые, в перчатках. До замка герр фон Дорн ездит на самоходной карете, «лимузин» называется. Носится – ветер свистит. Китайцы через поле прямо к Теофельсу настоящее асфальтовое шоссе провели, представляете? – А что еще делали рабочие? Восстанавливали замок? Извозчик всё время оборачивался, очень довольный, что есть новый человек, которому можно рассказать историю, должно быть, долгое время будоражившую воображение местных жителей. – То-то и оно, что нет! Сначала китайцы построили забор, метров десять высотой. Огородили всю территорию. Ничего себе, да? Шесть километров вот такущего забора! Что деньжищ-то, что труда потрачено. Но вы, китайцы, как муравьи! Днем и ночью работали, в три смены. За месяц управились. – А потом? – Ничего. Целый год только шум было слышно, а видать ничего не видно. Рабочие все внутри поселились – кроме тех, что шоссе строили. Мы все ждали: закончится стройка, уберут забор – ахнем, не узнаем замок. И что вы думаете? Забор они разобрали за одну ночь. Вечером был – утром нет, только доски штабелями. Кстати сказать, доски разрешили даром брать. Я целый воз увез. Хорошая сосна, я ее после продал за тридцать пять марок. Маху дал. Надо было увезти подальше, в Штутгарт, там бы вдвое дали, потому что…