Она протерла его влажное лицо. Он плакал. – Хотя я бы лучше улетела в Латинскую Америку. Мы жили бы на добытые деньги, и я могла бы открыто носить свои татуировки. Но так не пойдет. Мы должны остаться здесь из-за твоей матери. Мы давно договорились об этом. Но… Он дрожал, стуча зубами. – Если биржевой курс упадет и ты сохранишь работу, я прошу у тебя только одного: ты должен позволить мне открыто появляться рядом с собой. Я больше не хочу прятать татуировки, – она дотронулась до них. – Они – часть меня. – Да, – дрожащим голосом сказал он. – Да, ты – моя жена, и я тобой горжусь. * * * Они вели себя с Анной Катриной вежливо – словно охотно готовые помочь официанты в ресторане, забрали у нее сумку и куртку и попросили сесть в салон машины скорой помощи. Она попыталась потребовать, чтобы ее вещи остались при ней, но потом все-таки села назад. Возможно, так полагается, подумала она. До клиники Уббо-Эммиуса все равно ехать совсем недолго. Анна Катрина спокойно сидела в машине и смотрела в матовое стекло окна. Она удивлялась собственной невозмутимости. Все будет хорошо. Эта уверенность росла внутри ее и согревала, словно рюмка водки, выпитая залпом. Тепло проникало в горло и растекалось по всему пищеводу, до самого желудка. Все эти коварные, злые люди потерпят поражение и станут жертвами собственного лукавства. Правда выйдет наружу, и поток всеобщего негодования унесет лжецов и интриганов прочь. Да, как бы ей ни было тяжело, она по-прежнему верила, что в этой стране побеждают закон и справедливость. Не всегда, не везде и не каждый раз, но, во всяком случае, надолго. Пока есть достаточно людей, стремящихся к добру, зло не одержит верх. Она уже видела перед собой Дикманн, раскаявшуюся и приносящую извинения, потому что новое психиатрическое заключение все прояснило. Видела убийцу своего отца, снова отправленного в тюрьму, а вместе с ним – организаторов его мнимых похорон. Совершенно реальные картины пронеслись перед ней, словно на кинопроекторе, только вместо экрана было молочно-белое стекло, за которым мелькал ландшафт. Она не понимала, где находится, и попыталась опознать что-нибудь знакомое. Поездка до клиники в Нордене продолжалась слишком долго. Потом она увидела синюю табличку. Они что, на автобане? Но между Эмденом и Аурихом нет автобанов. Она постучала в стекло, отделявшее ее от водителя и пассажира. – Эй! Куда мы едем? Эта дорога ведет не в Норден! Они не отреагировали. Только включили погромче радио. Она снова постучала. А потом до нее дошло: она угодила в ловушку. Ее куртка и мобильник лежали впереди, рядом с сумкой, в кабине водителя. Как можно быть такой дурой, чтобы согласиться отдать этим типам свои вещи, словно они гардеробщики в театре? Теперь она раскаивалась, что ее «Геклер и Кох» лежит на письменном столе у Дикманн. «И почему, – терзалась она, – я не сообщила ничего Франку и остальным? Тогда все было бы официально. Они не смогли бы отвезти меня в другое место. Обо мне спросил бы Веллер, приехал бы с цветами и пижамой. Но теперь Дикманн может рассказывать обо мне коллегам все, что захочет. Она точно уже придумала убедительное объяснение, почему я вдруг уехала и больше не появляюсь». Мысль о том, что ее хотят убить, сдавила Анне горло. Она сухо сглотнула. А потом начала реветь и биться о стенки машины скорой помощи. * * * Теперь он странствовал между мирами, как часто бывало в его жизни. Для Инги он был Ульрихом Гроссманном, который сдавал в Норддайхе жилье для отпуска. Но даже будучи для нее внимательным, романтичным любовником и сосредоточенно слушая, как она читает стихи, он продолжал обдумывать планы на ближайшие дни. Он должен достать чемодан для Генцлера. После предупреждения о питьевой воде срочность дела значительно возросла. Он не доверял Генцлеру и с удовольствием трепал ему нервы. Он знал не много, но этого должно быть достаточно, чтобы отыскать чемодан. Он хорошо знал Тийса Кремера, водителя, который должен был привезти чемодан. Кремер звонил ему, обезумевший от боли и гнева, и просил помочь. Любому другому он просто бы отказал, но Тийс не выдал его на двух допросах и был достоверным источником информации. Гроссманн подобрал Кремера в амбаре под Венером, он скрывался там, как подстреленное животное. Их доверенный врач в Амстердаме, специалист по пулевым и ножевым ранениям, которые нельзя лечить официально, еще ночью позаботился о ранах Тийса. Но Тийс Кремер знал точно: без чемодана он труп. Они прикончат его уже за то, что он обрубил связь между лабораторией и организацией. Кремер умолял старого друга быстро отыскать чемодан, чтобы избежать худшего. Чемодан забрала женщина. Лет тридцать, может быть тридцать пять. Светлые волосы до плеч. Мускулистая, спортивная, возможно, занимается дзюдо или боксом. С необычной татуировкой: языки пламени до самой шеи. Машина – серебристая малолитражка, японская или корейская, точно Кремер не знал. Уже через два дня Кремера нашли мертвым в канале. Организация должна защищать себя. Линии от него вели напрямую к центру управления, и этот путь нужно было закрыть. Чисто профессионально Гроссманн это понимал. Он и сам с этим сталкивался. Но одновременно он проклинал за это организацию. Кремер никогда их не предавал. Он был из тех редких людей, кто скорее позволит разорвать себя на кусочки, чем выдаст своих. Большинство остальных, кого он знал, готовы предать кого и что угодно за несколько евро или перспективу повышения. Они готовы продать собственную бабушку за поездку в отпуск. Генцлер искал путь к чемодану и к организации. Гроссманн был единственным, кто обладал описанием женщины. Но он его не выдал. Вместо этого он пообещал достать через посредников чемодан вместе с содержимым. Если ему обеспечат деньги на взятку. Он получил двести пятьдесят тысяч наличными. Еще восемьдесят тысяч перевели на его счет в банке Аурих-Норден. С пометкой: «Наследство». Ведь все должно пройти без налогов и квитанций. Он любезно принял деньги и понял, что еще долго сможет доить государственных коров – ведомство по охране конституции, федеральную службу разведки, охрану государства и, возможно, криминальную полицию. Кто-нибудь всегда заплатит. Порой две организации одновременно – не зная друг о друге. Он умел надавить на нужные клавиши. И получал от них прикрытие, новые бумаги и надежные счета. Сначала он искал эту блондинку в Остфризии. Номеров машины он не знал, серебряных японских или корейских автомобилей было много. А вот татуировка была подходящей зацепкой. Он посетил каждый, буквально каждый тату-салон в Остфризии, а потом расширил поиски на всю Нижнюю Саксонию. Он везде спрашивал про женщину с татуировкой в виде пламени. Якобы искал ее для телевизионного ток-шоу, в котором обсуждались необычные татуировки. Татуировщик предложил сделать нечто подобное специально для ток-шоу, но нет – он искал женщин, у которых уже есть татуировка. Он встретил девятнадцатилетнюю кухарку из Папенбурга с пылающим животом. У ее сестры пламя горело там, где у большинства мужчин росли лобковые волосы. Худая сорокалетняя блондинка из Ольденбурга, которая участвовала в марафонах и довольно точно подходила под описание, с маленькой преисподней вокруг пупка. Но ее шея была по-девичьи белой. В Эмдене он отыскал целый женский клуб – они носили наколотые огненные кольца на правом бедре вместо подвязок. Но он взял ложный след. Так Нееле Шаард найти было нельзя. Она сделала себе татуировку во время последнего отпуска на Майорке, когда ее мужу Юстусу пришлось улететь домой на второй же день из-за срочных дел. Ей хотелось шокировать его и сделать что-нибудь вызывающее. И возможно, показать ему, что она по-прежнему горячая женщина, даже если его интересуют лишь цифры, курсы и таблицы. * * * Руперт позвонил Каю Венцелю, студенту из Бохума. Тот уже по голосу понял, что дела плохи. – Ты ничего не делал с моим компьютером? – Нет, я его уже сто лет не трогал. Я ни при чем. А что случилось? Кто-нибудь выложил твои служебные письма в интернет, или отправлял письма от твоего имени, или… Руперт откашлялся и прошептал: – Речь идет о порно… Кай Венцель с облегчением воскликнул: – Порно? – Да, я получил предупреждение от какого-то прокурорского бюро. Кай Венцель рассмеялся. – И теперь ваша жена не должна узнать, что вы смотрели по вечерам? Или это было в рабочее время? – Нет, вовсе нет! Я невиновен! Я вообще не смотрел этот фильм. – Разумеется, с чего бы? Кто вообще это смотрит? – ухмыльнулся Кай. – Вот не надо так! – Как? – Ты смеешься. – Не смеюсь, – рассмеялся Кай. – Но смотреть порно ведь не запрещено, этим занимаются все. Это личное дело каждого – только если речь не о детской порнографии. При разговоре на эту тему Руперт постоянно неприятно покашливал. – Можешь доказать, что я невиновен?