— Я что-то не так сказал? — громко сказал Глеб. С соседних столиков люди как-то с опаской посмотрели в их сторону. — Спокойно товарищи, мы из милиции, — сказал Женя. — Тюрин весь как-то напрягся, покраснел, со злостью резко схватил правой рукой, лежащую рядом вилку. — Не дури, Тюрин, у меня же ствол с собой, — отрезал Глеб и, подойдя к нему, схватил за воротник рубашки и вытащил его из-за стола. И тут, Женя обратил внимание на пуговицы его рубашки: они были белого цвета с черной окантовкой, точно такие, как и та, лежащая в кармане с места происшествия. Глаза у Тюрина налились кровью, он замычал, но видя, как Женя зашел за его спину, держа руку в кармане, выбросил вилку на пол и с ненавистью спросил, — За что забираете? — Потом все узнаешь «Тюря», — грозно пробасил Барышев, — а сейчас пойдем в отделение милиции, ну а твой товарищ пускай продолжает отдыхать, мы к нему ничего не имеем. Они втроем вышли из «Шашлычной» и направились в сторону отделения милиции. В кабинете Глеб слегка обыскал Тюрина и попросил того присесть на стул прямо перед его столом, а Женя расположился рядом с Барышевым. — За что забрали? — повторил Тюрин. — А за то, что «подвигов» ты много совершил в последнее время, — сказал Глеб. — Чего? — растянуто проговорил «Тюря», — я же говорил, что сейчас ни при делах. — При делах, при делах, — ответил Барышев. — Расскажи Тюрин, каким образом у тебя оказалась брошка с танцующей балериной? — Женя вынимал из папки брошку, изъятую у «Артиста». — Не помню никакой брошки, — скосил глаза Тюрин. — А ты внимательно посмотри, — повторил Кудрин, показывая ему брошку. — Слушай, начальник, не гони фуфло, — заиграл желваками Тюрин и зло сплюнул на пол. — Прекрати плевать, здесь тебе не улица, отвечай на поставленный вопрос, — повысил голос Барышев. — Ничего не буду говорить, не «вешай» на меня цацку, — проворчал Тюрин. — А вот это — объяснение известного тебе «Артиста», который написал, что выиграл у тебя ее в карты несколько дней назад, — сказал Женя. Он вынул его из своей папки и показал Тюрину. Наблюдая за уловками Тюрина, Женя вдруг вспомнил, как еще в школе милиции, преподаватели говорили, что при опросе подозреваемого в преступлении, нужно стараться добиться бесконфликтных ситуаций. Важно, чтобы он признал объективно установленные факты и был готов дать признательные показания. — А вот, Валера, еще объяснения двух человек, с которыми в тот вечер ты играл в карты в подвале пункта приема макулатуры, — не спеша проговорил Кудрин, — они пишут, что тоже видели, как ты ставил на кон эту брошку. Было заметно, как глаза Тюрина заметались из стороны в сторону, а руки нервно цепляли колени. Ну, признаю, — немного помолчав, сказал Тюрин, — нашел ее неделю назад на улице. — А на какой улице, случайно не на Коломенском проезде? — уточнил Женя. — Не помню, нашел и все тут, — он стоял на своем — А вот я тебе скажу, что ты ее «нашел» в квартире на Коломенском проезде, — проговорил Кудрин, — ну-ка отверни рукава рубашки. Тюрин, не совсем понимая просьбы, раскатал оба рукава своей рубашки и Женя увидел, что на правом рукаве отсутствовала пуговица. — А теперь смотри сюда, — Женя и вынул из своего кармана точно такую же пуговицу, какие были на рубашке «Тюри», — это ее ты потерял в квартире на Коломенском проезде. — Да мало ли на свете таких пуговиц, да и мужиков много ходят в таких же рубашках с похожими пуговицами, — попытался возразить Тюрин. — Да нет, «Тюря», пролетаешь ты как фанера над Парижем, — с улыбкой ответил Женя, — криминалистическую экспертизу еще никто не отменял, на ней твои пальчики засветились. А вот и акт экспертизы, где все четко сказано, что пуговица принадлежала именно тебе. Женя достал из своей папки акт экспертизы и показал его Тюрину. — Ничего не знаю, и говорить не буду, — вдруг, сказал он и отвернулся от Кудрина. — Ну что, теперь мой выход, — сказал, улыбнувшись Барышев, и достал из своей папки заявление Ивановой. — Вот здесь в заявлении некой гражданки Ивановой Люськи сказано, что ты ворвался в «Пельменную» в пьяном виде, где праздновали день рождение повара и устроил скандал, — проговорил он, — но тебе показалось этого мало, ты избил ее и пытался изнасиловать. — Что? — зарычал Тюрин, — брехня все это, она сама меня первая ударила. — Первая ударила, — передразнил его Барышев, — ты ведь Тюрин имеешь две ходки в зону и наверняка можешь представить себе, каково будет там с такой статьей. — Да мы уже с ней как полгода гуляем и написала она из-за злости, — озираясь по сторонам, цедил сквозь зубы разъяренный Тюрин. — Ну, со злости или нет, а заявление есть, — ответил Глеб, — и еще есть рапорт участкового инспектора, который видел тебя с Ивановой у туалета. Тут написано, как она рыдала от боли после твоего удара в глаз и порванное платье ее также говорит, что так оно и было. Тюрин весь сжался, голова свесилась вниз, пот ручьями лил с его немытой лысины. — Хотя у тебя есть альтернатива, — громко сказал Барышев, — ты колешься про квартиру на Коломенском проезде, рассказываешь, кто тебе заказал ее. Да, именно о заказчике, так как тебе видимо было сказано взять со стены только картину, но ты же «Тюря» вор, и не мог ты устоять перед брошкой и деньгами. Ну, а если ты все подробно расскажешь, то я не буду пускать в ход это заявление, а ты всего лишь пойдешь в зону за кражу. Люська твоя, с самого утра пороги обивает и просит вернуть ей заявление. — А где гарантия, что Вы ей заявление отдадите? — недоверчиво спросил Тюрин. — Да никакой гарантии тебе никто давать не будет, — разозлился Барышев, а впрочем, пошел ты куда подальше. Глеб позвал дежурного офицера и попросил отвести «Тюрю» в камеру. — Все, разговор окончен, пойду регистрировать заявление, — сказал он. — Стойте, стойте, я все расскажу, только не делайте этого, — упавшим голосом просил Тюрин. — Одумался, это правильно, — сказал Глеб, — давай рассказывай. — Первый раз пошел я на зону за кражу в Брянскую колонию для несовершеннолетних еще в 1940 году, — начал говорить Тюрин, — когда началась война, немцы очень быстро стали наступать и тут случилась неразбериха: конвойные куда-то подевались, мы вырвались на волю и побежали в лес. Я, и еще два кореша, набрели на заброшенный хутор и недели три отсиживались там, питаясь ягодами и грибами, этого добра в лесу много было. Но потом все же решили идти, чтобы раздобыть провиант. Путали мы очень долго, пока не вышли к какому-то селу и очень обрадовались. Но наша радость оказалась преждевременной, на дороге у села нас окружили полицаи. Мои кореша побежали было в кусты, но полицай с огромной красной мордой и косыми глазами, хладнокровно расстрелял их из автомата. У меня тогда отказали руки и ноги; я стоял как вкопанный, а тот полицай наставил на меня свой автомат и готов был нажать на курок. И в этот момент один из полицаев вскрикнул: — Да это же «Тюря», мы с ним вместе чалились на зоне! Мордатый полицай медленно опустил свой автомат и посмотрел на меня своими косыми глазами, а потом проговорил, — Это другое дело, живи пока, но должен мне будешь. Никогда не забуду этого злого и пронзительного взгляда. Потом меня повели в село и заперли в какой-то хате. Тот парень, который узнал меня, принес молока и хлеба и я, наконец, по-настоящему поел за эти недели. Ты слушай Мирона, он главный здесь и с ним не пропадешь, — сказал он мне про того мордатого полицая. — На следующий день, — продолжал Тюрин, — Мирон стал допрашивать меня, а в конце предложил пойти на службу в полицию, чтобы вместе, как он говорил, «уничтожать красных», после чего дал мне подписать какую-то бумагу. Я даже не видел, что подписываю, так как его грозный вид и лежавший на столе автомат не оставил мне иного пути. После этого Мирон ушел и меня на какое-то время оставили в покое, а ночью — я удрал от них из этого села и больше с ними не встречался. Я опять бродил в лесу несколько дней, пока не увидел в глухой чаще небольшую хижину. В ней находился пожилой бородатый мужик, который сказал, что до войны он работал в этих местах лесничим. А потом, когда пришли немцы и все разбежались, он, не долго думая, захватив кое-какой провиант, подался в эту хижину. Он тогда был удивлен моим приходом, потому что кругом было болото, и тропу знал только он: повезло мне тогда, не сгинул в болоте. Больше года я прожил в этой хижине, однажды завалили лося, и мяса нам хватило надолго. Ну, а потом я все же ушел, мужик провел меня своей тропой через болото, я пошел к грохочущей вдали канонаде выстрелов. Дорога меня вывела в партизанский отряд батьки Прохора. Я тогда командиру отряда честно про все рассказал: и про судимость, и про полицаев, и про хижину в лесу. Почти год я был в отряде, несколько раз участвовал в боях, даже был легко ранен в ногу. В отряде мне выписали временные документы, что было необходимо в то время. Война уже пошла на запад и однажды, во время сильной авиационной бомбардировки, какое-то необъяснимое чувство «воли» вновь мной овладело, я рванул в лес и убежал. Ходил, бродил долго, пока не забрел в полуразрушенное село. Там вообще никого не было, я и просидел в одном из домов еще где-то полгода, благо в подвале нашел оставленные кем-то овощи и крупу. — Я от бабушки ушел, я от дедушки сбежал, — проговорил Женя. — Продолжай, — пробасил Барышев. — Потом осел я в подмосковном Загорске, устроился рабочим на плодоовощную базу, — продолжал Тюрин, — а со временем перебрался в Москву. Там как раз людей набирали на стройку, вот и стал работать на подхвате. Где-то через пару лет, по рекомендации знакомого кореша, меня взяли на склад в Краснопресненский универмаг. Там и работал, пока не попался на краже вещей и очередная зона. Полгода назад откинулся из зоны и приехал домой и вот, на той неделе, вдруг, является ко мне тот самый Мирон, который чуть не убил меня тогда в лесу. Он напомнил мне о моем долге перед ним и, о подписанном мною согласии сотрудничать с немецкими властями. После чего приказал мне залезть в квартиру на Коломенском проезде, взять оттуда картину и отдать ему, при этом он дал адрес этой квартиры. — А как ты узнал, какую именно картину надо было взять, ведь там их много висело? — вопросительно взглянул на него Женя. — А Мирон мне дал фотографию, на которой была видна именно она, — ответил Тюрин. Он вытащил из заднего кармана брюк помятую фотографию и протянул ее Кудрину. Женя посмотрел на нее и замер, это была такая же фотография, которую вынула из своего альбома Ермолаева, лежащая сейчас у него в папке. — А дальше что? — потребовал Барышев. — А дальше, — ответил Тюрин, — я одел резиновые перчатки, зашел в ту квартиру, благо замок был хилый и легко открылся. Потом снял со стены картину, а затем в шкатулке нашел еще брошку и деньги, положил их к себе в карман и вышел из квартиры. А на следующий день у метро Октябрьская мы встретились с Мироном и я отдал ему эту картину. — А брошку в карты проиграл? — спросил Женя. — Было дело, поставил ее на кон и проиграл, — ответил он. — Теперь скажи, как выйти на Мирона? — напирал Барышев. — Да я ничего про него не знаю — замялся он, — Мирон как снег на голову на меня свалился. — Вспоминай, вспоминай «Тюря», это очень важно, — настаивал Глеб. — Ну, он как-то еще при первой встрече обмолвился, что где-то на складе «Военторга» промышляет, — пробормотал Тюрин. — А какие его приметы? — спросил Кудрин. — Я уже Вам говорил, что он плотного телосложения, нос картошкой и косыми глазами, на вид — лет шестьдесят, волосы седые, — нехотя ответил Тюрин. — Ну, хорошо, заканчиваем, — Барышев протянул Тюрину листок бумаги и авторучку, — напиши все то, что нам сказал, за исключением твоих военных похождений. Эта лирика пока не нужна, напиши только о картине и встречах с этим Мироном. Барышев вышел из кабинета, а Женя еще полчаса просидел на своем стуле, пока Тюрин не написал свое объяснение. Бегло прочитав, Кудрин положил его в свою папку. Уже совсем стемнело, когда Женя и Тюрин в сопровождении Барышева вышли на улицу, где их уже ждал милицейский газик. Поблагодарив Глеба за помощь, Женя повез задержанного в свое отделение милиции.