– Дай мне пятнадцать минут. Колдмун остановил машину, и они направились к невзрачному зданию. Вход был свободным, волонтер на стойке регистрации объяснил, что трубки Туигла выставлены в заднем зале. Все остальное в музее было подлинным. Колдмун сразу отметил про себя, что они с Полоньей – единственные посетители. Место оказалось удивительно красивым. Искусное освещение, поразительные, чтобы не сказать невероятные, экспонаты. Рубахи для Пляски духов[48], затейливые вышивки из бисера и игл дикобраза, головные уборы, уникальные альбомы с рисунками, раскрашенные, набитые душистыми травами черепа бизонов для Пляски солнца…[49] Ошеломляющее богатство. Глядя на сокровища прошлого, Колдмун вдруг ощутил острую боль, словно в сердце вонзили кинжал. Здесь за стеклом хранились останки богатой культуры, угасающий отблеск некогда яркого сияния. Он подумал обо всем, что отняли у этих людей, – об их культуре, их земле – и мысленно сопоставил это с нынешней жизнью лакота в дешевых сборных домах, внутри захудалой резервации. Колдмун почти пожалел, что пришел сюда. Что взбрело ему в голову? Добравшись до заднего зала, он осмотрел витрину с изделиями Туигла. Великолепная, тонкая работа настоящего художника. Но что надеялся увидеть здесь Колдмун? Он покачал головой, удивляясь собственной блажи. Может, Полонья все-таки прав и Раннинг виновен в убийстве? По пути к выходу Колдмун остановился у огромной витрины в центре зала. Там был выставлен один-единственный экспонат, превосходно освещенный, – знаменитая трубка мира Сидящего Быка[50]. Колдмун мгновенно узнал ее – та самая трубка с витым черенком, что бросалась в глаза на фотографии вождя лакота. Рядом висело увеличенное фото Сидящего Быка. Он смотрел в объектив, и лицо его было исполнено печали: лицо человека, ставшего свидетелем разрушения привычного образа жизни его народа. Колдмун пригляделся к легендарной трубке с деревянным черенком, увешанной бусами и пучками орлиных перьев, с длинной полированной чашкой из трубочного камня. Недавно он уже видел десятки треснувших или несовершенных предметов точно такой же формы, брошенных в кучу мусора позади мастерской Туигла вместе с недоделанными деревянными черенками, тоже витыми. Туигл не создавал копии разных трубок мира, известных в былые времена, он воспроизводил только эту. Колдмун застыл на месте, пораженный пришедшей в голову мыслью. Неужели такое возможно? Он достал мобильный телефон и прямо через стекло сделал несколько снимков трубки отовсюду, куда смог пробраться. Покончив с этим, он оглянулся, ища глазами Полонью. Тот стоял у дальней стены, разглядывая украшенные бусами колыбели. – Все в порядке, можно уходить. Полонья обернулся. Выражение его лица было совсем не таким, как прежде. – Здесь есть поразительные вещи, – сказал он. Колдмун кивнул. – Наверное, ты чувствуешь нечто особенное при виде всего этого, – проговорил Полонья. – Тут же твоя история. Что-то похожее я испытал, когда поехал в Италию и увидел то, что создали мои предки. Колдмун решил не упоминать о том, что его предки по материнской линии – Эспозито, выходцы из Неаполя. Но его удивило внезапное проявление эмпатии у Полоньи. Возможно, этот парень не такой уж и чурбан. Они вышли из музея. Было уже пять часов, по небу плыли темные тучи. Колдмун опять сел за руль, подождал немного, собираясь с мыслями, и повернулся к Полонье. – Кажется, я нашел мотив убийства, – медленно проговорил он. – Настоящий мотив. Полонья молча уставился на него. – Ты видел трубку мира Сидящего Быка? – Конечно видел. – Это подделка. Работы Туигла. – Черт возьми, как ты узнал? – Помнишь расколотые трубочные чашки за мастерской Туигла? Все они имели одну форму. Жена Туигла говорила, что он был очень требователен к себе, но для такой щепетильности должна быть чертовски важная причина. А еще там было много витых черенков. Он пытался создать идеальную копию этой трубки. – Но зачем? – Зачем? Я могу назвать десять тысяч причин. Туигл сделал ее, чтобы заменить настоящую, украденную из музея. – Украденную? – Трубка Сидящего Быка должна стоить миллионы. – А мотив убийства? – Это уже не так очевидно. Возможно, те, кто заплатил Туиглу за подделку, решили убить его, чтобы скрыть улики. Или Туигл потребовал больше денег. А может, засомневался и решил во всем признаться. Полонья недоуменно посмотрел на Колдмуна: – Ты совсем сбрендил? – То, что я сейчас сказал, легко проверить. Я сделал несколько фотографий трубки и собираюсь послать их в фэбээровскую лабораторию анализа изображений в Куантико. Пусть сравнят мои фотографии трубки Сидящего Быка с другими. Они сразу смогут сказать, настоящая она или нет. Полонья еще долго смотрел на него, а потом произнес: – А ты упрямый сукин сын, приятель. Колдмун не смог определить по интонации, комплимент это или наоборот. 26 5 декабря 1880 года, среда Следующие несколько дней Мозли ничего не слышал о странной молодой женщине. Но он не особенно интересовался ею, так как был очень занят вследствие побега заключенных. Всего из работного дома сбежали девяносто восемь человек. Повар в конце концов выбрался из запертой комнаты, но оказалось, что это не лучшая идея: вырвавшиеся на свободу узники набросились на него и избили. К рассвету пятьдесят шесть из них поймали и посадили под замок. Через два дня разыскали еще двадцать одного беглеца, что прятались в потаенных углах острова. Еще десятерых арестовали, когда они добрались до Манхэттена или Бруклина на паромах, самодельных плотах или просто вплавь. Оставались одиннадцать человек: их посчитали либо утонувшими при переправе, либо скрывшимися в большом городе. Когда большая часть беглецов вернулась в камеры, смотритель заинтересовался причиной группового побега. Никто не мог понять, каким образом были открыты и повреждены замки. Двое охранников так и не сумели объяснить, что произошло и кто на них напал. Заключенных допросили, но, похоже, в суматохе никто толком не разобрался, как он оказался на свободе и кто его выпустил. Каждый рассказывал свою историю. Все сбежавшие были с третьего этажа, кроме хилого мальчишки, посаженного в карцер на первом. Его не нашли, но решили, что он утонул, пытаясь переплыть Ист-Ривер. Поскольку расследование не дало внятных результатов, смотритель обвинил во всем спавших на дежурстве охранников и урезал им жалованье. Мозли, находившийся во время побега в северном крыле вместе со смотрителем, к великому своему облегчению, избежал подозрений. Как только большую часть беглецов отловили, новость исчезла со страниц газет, и недолговечный интерес публики переключился на другие события. Однако четыре дня спустя, возвращаясь домой декабрьским вечером, Мозли услышал резкий свист. В мерцании газового фонаря он разглядел экипаж. Другой фонарь, прикрепленный над сиденьем извозчика, осветил лицо мужчины, которого Мозли знал под именем Мёрфи. Извозчик жестом пригласил Мозли в карету. После недолгих колебаний помощник врача поставил ногу на ступеньку и забрался на пассажирское сиденье. Как только закрылась дверь, Мёрфи щелкнул поводьями, и экипаж быстро затерялся среди других. К месту назначения Мёрфи добирался окружным путем, и прошло целых полчаса, прежде чем карета остановилась перед домом на углу Пятой авеню и Сорок восьмой улицы. Мозли подождал, не понимая, что должно произойти дальше, беспокоясь из-за того, что они остановились в таком престижном районе. Эта часть Пятой авеню была известна как «Золотой берег» или «Квартал миллионеров»: рядом с большими, элегантными особняками из песчаника, иногда двойной ширины, стояли огромные безвкусные дворцы. Среди них были настоящие крепости, принадлежавшие семейству Вандербильт, а за ними – еще не достроенная «Причуда Кларка», особняк медного короля Уильяма Кларка. Газеты уверяли, что в нем будет несколько художественных галерей и подземная железная дорога для доставки угля. Экипаж по-прежнему не трогался с места. – Мы кого-то ждем? – спросил Мозли извозчика через раздвижную крышу. – Если долго здесь торчать, непременно подойдет полицейский и спросит, что нам нужно. – Выходите, – послышалось сверху. – Поднимитесь по крыльцу и постучите в дверь молоточком. И поторопитесь! – Но… эта женщина работает здесь прислугой? Что мне сказать тому, кто откроет дверь? Здание выглядело величественно, однако Мозли почему-то сомневался, что такая женщина могла оказаться простой служанкой. – Ничего говорить не нужно. Мозли с опаской выбрался из экипажа. Он остановился на тротуаре и еще раз взглянул на здание. Огромное, оно все же отличалось от других дворцов на авеню, до нелепости роскошных. Особняк был изящным, Мозли даже назвал бы его утонченным. Необычный мраморный фасад – насыщенно-белый, с оттенком розового в свете газовых фонарей, – возможно, лучше стоило бы определить как «изысканный». Элементы фасада, по-скульптурному четкие, были сродни каллиграфии, соединяя в себе черты византийского и готического стилей. Ничего общего с окружавшими дом неоклассическими исполинами. Мозли припомнил открытки с образцами французской архитектуры: дворец Трокадеро, церковь Сорбонны. Особняк, видимо, еще достраивали: часть заднего фронтона была не отделана и местами из-под мрамора выступал каркас из железа, кирпича и цемента. Заслышав ворчливые проклятия Мёрфи, Мозли поднялся на крыльцо к украшенной орнаментом двери. Откликнувшись на его нервный стук, служанка открыла дверь, и он вошел в отделанный золотом зал, на удивление большой и прекрасный. Мебель и картины были завешены покрывалами, а посреди зала стояли сложенные штабелем деревянные упаковочные ящики, говорившие о том, что дом еще только обустраивается. Мозли не успел как следует рассмотреть интерьер. Не спросив ни имени гостя, ни визитки, служанка провела его через зал, а потом повернула направо. Двойные двери, освещенные бледно-нефритовыми огнями, вели в кабинет, отделанный темным деревом. Он тоже еще не был полностью обустроен, но на полках уже стояли книги, на стенах висели картины, а в углу темнел старинный клавесин с откинутой крышкой и нотами на пюпитре. Густой персидский ковер и диваны с шелковой обивкой излучали тепло и уют. Потрескивал огонь в камине, горели свечи в высоких кованых подсвечниках. Других источников света не было. – Мистер Мозли, – донеслось из глубины комнаты, – как хорошо, что вы пришли. Мозли сразу узнал голос и понял, что он принадлежит темной фигуре в дальнем углу комнаты. Находясь в полном замешательстве, он хотел подойти ближе, но голос остановил его: – Прежде чем мы начнем разговор, нужно сделать еще кое-что. Пожалуйста, пройдите обратно тем же путем, каким вы попали сюда, и спуститесь с крыльца. Вы увидите на тротуаре нечто знакомое. Поднимите это и возвращайтесь сюда. Заинтригованный, Мозли поступил так, как ему велели. Выйдя на вечерний холод, он заметил на мостовой маленький мешочек, и в самом деле показавшийся ему знакомым. Затем огляделся и увидел стоявший чуть дальше экипаж. Мёрфи внимательно следил за тем, что происходит. Мозли подхватил тяжелый мешочек, вернулся в особняк, вновь оказавшись в тепле, и проследовал в кабинет со свечами. – Прошу вас, сядьте сюда, – снова послышался тот же голос. Мозли так и сделал. Глаза его привыкли к тусклому свету, и он наконец-то разглядел женщину в светлом платье, сидевшую на мягком диване «тет-а-тет». Ее левая рука покоилась на двух книгах, лежавших на чайном столике. Он смущенно занял кресло по другую сторону столика. Теперь Мозли мог лучше рассмотреть женщину. Он видел ее в одежде рабочего, видел в наряде ярмарочного акробата. На этот раз она выглядела состоятельной дамой из высшего нью-йоркского общества. Однако на его памяти эта женщина уже дважды сбрасывала кожу: не было ли и это маскировкой? Лет двадцати пяти, поразительно красивая, с фиалковыми глазами, стройная, но не без округлостей. Тонкие, изогнутые на французский манер брови и темные, цвета красного дерева волосы, довольно коротко стриженные. Мозли так и подмывало назвать их «эльфийскими», но ничто в поведении женщины не говорило о воздушности ее натуры. Скорее, наоборот. – Добро пожаловать, – произнесла женщина бархатным контральто и убрала руку с книг. Мозли увидел названия. Томик латинской поэзии и «Новый путеводитель Фрэнсиса по Нью-Йорку и Бруклину». Она показала на мешочек в его руке. – Вижу, вы что-то подобрали на улице. Уже заглянули внутрь? Мозли не заглядывал, но прекрасно понимал, что мешочек набит золотыми «двойными орлами».