– Почему ты не сказала, что поедешь на автобусе? Мы бы с Алиской заехали за тобой. Я был уверен, что тебя привезет Вадим. – Пустяки, – машет рукой Света. – Ты же знаешь, что автобусная остановка – в двух шагах от моего дома, так что мне почти всё равно – на машине ехать или на автобусе. Мне нравится в ней как раз вот эта непритязательность, что разительно отличает ее от женщин типа Даши Кирсановой, которым всё и всегда нужно по высшему разряду. На Женю Калинину я поначалу вовсе не обращаю внимания. Думаю, что и Сашка тоже. После слов Вадима я ожидала увидеть что-то сияющее и удивительное. Ничего этого нет – обычная девушка в отнюдь не праздничном наряде – темной водолазке и джинсах. Фигурка у нее, что надо, но ничего другого я не отмечаю. Лицо слишком бледное, а волосы не только не причесаны как следует, но и явно нуждаются в помывке. – Женечка, ты прямо с дороги? – жалостливо спрашивает Варя. Калинина подходит к зеркалу. – Заметно, да? Я хотела заехать домой принять душ и переодеться, но подумала, что опоздаю к празднику. – И правильно! – одобряет Кондратюк. – Парадный вид – не самое главное. Это только встречают по одежке, а провожают всё-таки по уму. Надеюсь, за время отсутствия ты не поглупела? Калинина запихивает в рот ломтик копченой колбаски и заедает кусочком хлеба. – Голодная я, девочки, просто ужас! И подремать очень хочется хоть полчасика – всю ночь была в дороге. Варя ахает: – Ты не спала сегодня? Да разве так можно? Зачем вообще ты ездишь в Москву на машине, если можно ездить на поезде? Забралась на верхнюю полку и спи всю дорогу. И неужели тебе не страшно? Ночью в дороге одна! – Вы ездите в Москву одна? – изумляется Сашка. Евгения скользит по нему плутоватым взглядом. – А вы хотите составить мне компанию? Поговорить о ночных поездках в Москву нам мешает приезд Кирсановых. Вадим – в костюме и при галстуке, и я мысленно ставлю Даше «пятерку» за то, что она сумела заставить его выглядеть почти шикарно. Сама Даша – в вечернем платье, что немного не вяжется с простой обстановкой на кафедре в обычный учебный день и не столь блестящими туалетами других дам. Впрочем, на других дам Даше наплевать – она чувствует себя королевой и ведет себя соответственно. Для начала она позволяет Никите снять со своих плеч отороченную норкой курточку, потом долго крутится перед зеркалом, старательно разглаживая каждый завиток своей и без того безукоризненной прически. Вадим заглядывает в свой кабинет и громко спрашивает: – А что же эти коробки не отнесли? Я подписал – там курсовые работы в архив. Сергей и Таня тут же вызываются отнести бумаги в архив, но Кирсанов проявляет демократичность. – Что вы, что вы, я сам. Мне вот Алиса Афанасьевна поможет. Я не сразу понимаю, чего вдруг в праздничный день он решил поразвлечь себя и меня физическим трудом. Он сует мне в руки перевязанную бечевкой пачку бумаги, взваливает себе на плечо увесистую коробку, и мы выходим с кафедры под неодобрительный шумок желающих помочь нам и отвергнутых коллег. – Ну? – требовательно спрашивает он, едва мы удаляемся от кафедры на приличное расстояние. – Ты уже со всеми познакомилась? Как они тебе? Мне смешно. – Ты думаешь, я экстрасенс? Могу читать мысли на расстоянии? Может быть, ты удивишься, но ни одна из них, знакомясь со мной, не назвала себя Светлячком. Даже странно, правда? Ему, похоже, не до шуток. Мы спускаемся на первый этаж и бредем по длинному коридору. Не доходя до столовой, сворачиваем на запасную лестницу. Двери запасного выхода распахнуты настежь, и с улицы веет прохладой и сыростью – кажется, идет дождь. Я вижу на полу сигаретные окурки и удивляюсь: – Разве здесь можно курить? – Нет, но в каждом закутке вахтера не поставишь. Да и курят здесь не только студенты. У нас в университете – неплохая столовая, сюда ходят обедать и посторонние – вокруг много офисных зданий. Мы открываем замок на массивной металлической двери. В подвал ведет узкая лестница. На ступеньках я замечаю целую россыпь монет. – Что это? Вадим странно хихикает. – Подношения Агнессе Евгеньевне. Не слыхала? До революции в этом здании располагалась женская гимназия. Агнесса Евгеньевна Донецкая была ее директрисой. – И что? – недоумеваю я. – Она была чем-то знаменита? – Как сказать, – хмыкает Кирсанов. – Судя по отзывам современников, она была не очень умна, но очень крута, даже жестока. В гимназии была железная дисциплина. Говорят, особенно строга она была к ученицам из не очень знатных и не очень обеспеченных семей. А когда ее придирки и оскорбления привели к самоубийству ученицы (что в царской России было вопиющим происшествием), прогрессивная общественность города потребовала сместить Донецкую с поста директрисы. Но она приходилась сестрой высокопоставленному чиновнику в Петербурге, и дело застопорилось. В ответ на обвинения она только усилила карательные меры. Ее ненавидели не только ученицы, но и учителя, и прислуга. А однажды она исчезла. Он интригующе замолкает. – Ну? – подгоняю его я. – Ее, уже мертвую, нашли через несколько дней в этом подвале. Тут в гимназии хранилась старая мебель. Что делала в подвале Агнесса Евгеньевна, так и осталось загадкой. Может, надеялась застать кого-то из прислуги за неподобающим занятием. Было следствие, но произошедшее посчитали несчастным случаем. Дверь подвала закрывалась снаружи на крючок. Решили, что Донецкая неосторожно оставила крючок в вертикальном положении, а из-за ветра или хлопка двери в парадном, – крючок опустился. Поговаривали, что Агнессу Евгеньевну заперли в подвале специально, но поскольку доказать ничего не смогли, это так и осталось на уровне слухов. – А деньги-то здесь при чем? – я снова опускаю взгляд на усеянные монетами ступеньки. – Была назначена новая директриса, но впечатлительные ученицы уверяли, что по ночам Агнесса Евгеньевна по-прежнему ходит по коридорам гимназии. Как ни странно, но призрак Донецкой видели и служащие учреждения, которое разместилось в этом здании после Гражданской войны – ярые материалисты, между прочим. Легенду помнят и в универе. Считается хорошим тоном перед экзаменом бросить монетку в эту замочную скважину. – Неужели современные дети в это верят? – вопрошаю я. – Еще как, – подтверждает Кирсанов. – Если ты идешь на экзамен с пустой головой и без конспекта, то заручиться поддержкой бывшей директрисы гимназии кажется очень правильным. Студенты – народ суеверный. Не поверишь – одна моя студентка все пять лет приходила на экзамены в одной застиранной кофточке. Я пожимаю плечами – каждый сходит с ума по-своему. Мы во времена студенческой юности ловили халяву в форточку. Мы спускаемся в подвал. – Да какой же это архив? – фыркаю я, оглядывая небольшое помещение. – Он же совсем маленький. И тут не только документы. – Это не только архив, – поясняет Вадим. – Сюда, кроме бумаг, сдаются вещи, которые по документам уже числятся списанными, но которые еще можно использовать. Скажем, нам на кафедру весной новый принтер купили. А старый еще вполне рабочий. Мы его как раз сюда принесли. На высоких, до потолка, стеллажах стоят покрытые пылью мониторы, процессоры, сканеры. А еще – перевязанные веревками стопки курсовых, контрольных, дипломных работ. – Так, вот это, кажется, мы можем пристроить сюда, – Кирсанов забирает бумаги у меня из рук и ловко запихивает их на нижнюю полку. – А коробку мы поставим наверх. Нет, нет, не трогай, она тяжелая, я сам ее подниму. Кирсанов хватает приставную лесенку, берет в руки коробку, добирается до верхней полки. – Тьфу ты, тут недолго и уронить что-нибудь, – ругается Вадим. – Всё держится на честном слове. – Осторожнее! – кричу я – он едва не задевает нависающую над проходом металлическую штуковину. Он произносит непечатное слово и виновато улыбается. – Пододвинуть бы ее немного, а то, и правда, упадет. Но тут вся полка забита до отказа. – А что это? – интересуюсь я. – Аппарат для разрезания бумаги. И кто только додумался его наверх поднять? Надо будет Степану Евгеньевичу сказать – пусть наведет порядок. Коробку мы так и оставляем на полу. – Не закрывай дверь, – говорит Вадим. – Сейчас кого-нибудь из наших сюда отправим – там, в кабинете еще полным-полно бумаг. А когда все коробки отнесут, я сам схожу и закрою. Ничего особо ценного тут нет. Мы возвращаемся на кафедру, и едва Кирсанов переступает через порог, стоящая у окна Даша звонко спрашивает: – Куда я могу сесть? Вадим тут же бросается ставить ей самый лучший стул, и это является сигналом для остальных занимать места за столом. Про коробки и про склад мы тут же забываем. Сашкиной соседкой справа оказывается Алла, а слева – Варенька. О лучшем соседстве нельзя и мечтать, и его сияющий вид – тому подтверждение. Сама я устраиваюсь с другой стороны от Вареньки. Мне всё равно, где сидеть. За столом оказывается много незнакомых мне людей – те недели, что я проработала в университете, я потратила, в основном, на знакомство с девушками в возрасте от двадцати пяти до двадцати девяти и с другими сотрудниками университета почти не общалась. Рядом с Вадимом – женщина лет пятидесяти. Кажется, она – профессор, доктор наук. А тот седой мужчина, что так умело рассказывает анекдоты, – проректор по учебной работе. Всё идет так, как обычно и бывает на корпоративных вечеринках – торжественная речь заместителя директора, гроздьями рассыпающего комплименты руководителю «лучшей кафедры университета», потом – выступление самого Кирсанова, благодарящего своих коллег. Наконец, начинают говорить все разом. Тосты перемежаются громким смехом и звоном бокалов. Я стараюсь быть наблюдательной, почти совсем не пью, но особой пользы мне, как детективу, это не приносит. Я не замечаю ни слова, ни взгляда, которые показали бы чью-нибудь неприязнь к Кирсанову. Все веселы и довольны. Спустя полчаса после начала банкета удаляется начальство в лице проректора, и застолье становится еще более оживленным. А потом в кабинете появляется первый студент. – Ой, извините! – тушуется он и делает шаг назад. – Я не знал, что у вас праздник. Таня тут же вскакивает из-за стола: