– Туда нельзя, – строго говорит он. – Я подежурю тут вместо вас, – так же строго говорю я. – А вы встречайте врачей и полицию. Я распахиваю дверь. Вадим стоит прямо у порога – тоже бледный и испуганный. На бетонном полу распласталась девушка, одетая в спортивный костюм «Адидас». Светлые волосы ее отливают красноватым цветом. Меня начинает тошнить – посреди огромной лужи крови лежит тот самый металлический аппарат для разрезания бумаги. Девушка худенькая, светловолосая. Красивая или нет, сказать трудно – лицо залито кровью, длинная челка сползла на закрытые глаза. У черно-белого костюма «Адидас» – красноватый оттенок, и даже на выскользнувшей из рук большой, блестящей сумке – кровавые пятна. – Молоденькая-то какая! – слезливо роняет за моей спиной женщина в синем халате. – И какой изверг на нее руку поднял? Мне становится холодно – и от мрачной сырости подвального помещения, и от этих слов, так страшно прозвучавших в здании университета, где сотни педагогов каждый день сеют разумное, доброе, вечное в умы и сердца таких же юных, как эта девочка, студентов и студенток. – Перестаньте говорить глупости! – сердится Вадим. – Как вам такое только в голову пришло? Это – несчастный случай. Его авторитет в вузе слишком велик, чтобы кто-то решился с ним спорить. И женщина молчит, но явно остается при своем мнении. Темно-красная лужица уже подобралась к тоненьким пальцам, и кажется, что девушка царапает этот холодный бетонный пол – до боли, до крови. Я чувствую тошноту и прислоняюсь к стене. – Выйди отсюда! – командует Вадим. Я послушно поднимаюсь наверх, к запасному выходу – там, на улице, дождь и свежий воздух. Кирсанов выходит следом за мной. – Где здесь туалет? – слышу я собственный шепот. Что-то начинает стучать в висках. Я смотрю на огромный стенд, висящий у самых дверей, но не могу различить ни единой буквы. Я знаю – еще секунда, и остатки торта, шампанского и конфет выплеснутся на грязные лестничные ступени. Вадим хватает меня за плечи. – Алиса, успокойся! Как будто бы я могу на себя повлиять! – Да, это страшно. Страшно, непоправимо, и мне тоже очень ее жаль. Но так бывает иногда – нелепая случайность! Думать именно так оказывается проще, удобней. Удобней для всех – кроме, конечно, той бедной девочки. Полиция приезжает раньше врачей. Люди в форме задают стандартные, соответствующие случаю вопросы. Мы стандартно отвечаем. Снежная королева Из университета нам разрешают уехать в половине десятого. Все мы – и я, и Сашка, и Алла с Таней, – находимся в таком подавленном состоянии, что всю дорогу до Купчино проделываем в полном молчании. И хотя Танин дом находится от университета гораздо дальше, чем Аллин или мой, первой Давыдов решает доставить именно Рогозину. Врачи дали Тане успокоительное, и она уже не дрожит и не плачет – она безучастна ко всему, и при ней мы произошедшее не обсуждаем. Но когда после езды по темным, без малейшего признака цивилизации, окраинным улочкам она выходит из машины перед своим подъездом (и с неожиданной твердостью не разрешает нам проводить ее до квартиры), Прудникова спрашивает: – Вы думаете, это несчастный случай? Вопрос повисает в воздухе. – Не понятно, как она могла там оказаться? – продолжает Алла. – Зачем вообще кому-то могло понадобиться заходить в архив? Что там есть, кроме пыльных бумаг и старой техники? Мы снова не отвечаем. Я боюсь, что меня опять начнет тошнить. А Сашка… Сашка, кажется, не доволен тем, что так чудесно начавшийся вечер, суливший столько приятных минут в обществе небезразличной ему женщины, превратился в кошмар. – Девочки, давайте поговорим о чём-нибудь другом, – предлагает он. – Думаю, нас еще вызовут в полицию, но это будет завтра, а сегодня… – Вызовут в полицию? – испуганно переспрашивает Прудникова. – Зачем? Разве мы не ответили на их вопросы? – Что вы, – вздыхает Сашка, – думаю, они еще и не начинали их по-настоящему задавать. За сегодняшний день все сотрудники кафедры побывали на складе, кто-то мог что-то видеть или слышать. Да вы же сами понимаете – происшествие слишком серьезно. – Ужасно, что всё произошло именно в тот день, когда ключи от архива были у нас на кафедре, – Алла тоже вздыхает. – Конечно, вопросы – простая формальность, но в визитах в полицию приятного мало. – Алла Сергеевна, я думал, мы договорились – ни слова больше об этом! Может быть, заедем поужинать в ресторан? – вдруг предлагает Сашка. – Только не считайте меня бесчувственным – мне тоже очень жаль эту девочку, но помочь мы ей ничем не можем, и оттого что мы забьемся сейчас в свои норки, лучше ей точно не станет. Алла вздрагивает: – Да что вы, Саша! После такого – думать об еде! Сашка не сдается: – В ресторане можно не только есть – можно пить хорошее вино и разговаривать. Мое мнение, похоже, никого не интересует. – Звучит заманчиво, – Алла сидит к нему вполоборота, – но только поговорить в ресторане не получится – там обычно громкая музыка. А для танцев настроения нет совсем. Может быть, лучше заедем в «Библио-кафе»? Оно совсем рядом, и там подают восхитительные пирожные. – Замечательно! – одобряю я. – Туда и поезжайте. Только меня высадите по дороге. Попытка оставить их вдвоем оказывается довольно неуклюжей, и Прудникова смущается. – Нет, нет! – испуганно поворачивается она ко мне. – Давайте поедем вместе! Через пять минут мы сидим в уютном зале за крохотным столиком. Через десять – пьем горячий кофе и едим, действительно, недурные пирожные со сметанным кремом. – Алла, а почему вы решили стать преподавателем? – любопытствует Сашка. – Не знаю, – она пожимает плечами, – как-то само собой получилось. – Мне всегда казалось, что девушки мечтают совсем о другом. – И о чём же, по-вашему, мечтают девушки? – улыбается она. – Они мечтают быть актрисами, манекенщицами, журналистками. О журналистках он говорит, кажется, не задумываясь. – Вот как? – она отодвигает блюдце с остатками пирожного. – Впрочем, может быть, вы и правы. Хотя я сама никогда не мечтала быть актрисой. А уж журналисткой, тем более – для этого нужна богатая фантазия. Никакого волнения в ее голосе я не слышу. – Дружный у вас на кафедре коллектив, – хвалит Сашка. Она в ответ неопределенно хмыкает. – Я ошибся? – удивляется он. – У вас нет подруг среди коллег? – А с кем там дружить? – с вызовом спрашивает она. До сего момента я предпочитала смотреть в окно. Но на такие слова невозможно не обратить внимание. – Неужели не с кем? – еще больше удивляется Сашка. Тут к окну отворачивается она. И отвечает, не глядя на нас. – Со Сташевской или Степанцовой, которые думают, простите за грубость, только о мужиках? Или с Кондратюк, которая о мужиках вовсе не думает? А может, с этой чудачкой Варенькой, которая каждому готова помочь и от каждого ждет только хорошего? – А разве это плохо? – вмешиваюсь я. – Плохо, если хоть кто-то в наше время верит во что-то светлое? – Да что вы, это замечательно! – язвит она. – Только так не бывает! Понимаете, Алиса Афанасьевна? – Нет, не понимаю, – честно признаюсь я. Я не могу сказать, права она или нет, – я плохо знаю тех людей, о которых она говорит. Да и ее саму, в общем-то, тоже почти не знаю. – Думаете, интересно общаться с людьми, которые могут перепутать Чайковского и Чуковского? Которые читают не книги, а новости в социальных сетях? – она чеканит каждое слово. – Может быть, не интересно, – сомневается Сашка, – но неужели вы судите о людях только по уровню их интеллекта? И неужели вы думаете, что интересным может быть только тот, кто обладает энциклопедическими знаниями?