Приглашать на обед Степанцову я вовсе не собираюсь – как-то не вяжется ее облик с той романтичной личностью, что писала письма «дяде Кире». Анастасия приглашает меня сама, и отказаться неудобно. И вот я топаю вслед за ней к студенческой столовой и пытаюсь выбрать тактику для ведения беседы. Она плывет по коридору, демонстрируя проходящим мимо преподавателям и студентам свой шикарный и не вполне прикрытый зеленой кофточкой бюст. Красавицей назвать ее трудно, но приятная мордашка вкупе с пышными светлыми волосами и аппетитной фигурой делают ее привлекательной для противоположного пола, и, она знает это и старается этим пользоваться. Если бы я была мужчиной, я бы впечатлилась. Наверно. И хотя я не мужчина, я решаю, что она заслуживает моего внимания. В конце концов, именно она может оказаться тем человеком, который выведет меня на нужный след. Мы берем салаты, горячее и кофе и устраиваемся за столиком у окна. – Да, – вздыхает Степанцова, – это не ресторан, конечно. Но у нас тут тоже вкусно готовят. Я пытаюсь сосредоточиться на салате, но Анастасия пришла в столовую явно не для того, чтобы есть, – к своему салату она не притрагивается. – Алиса, а, правда, что ваш двоюродный брат – детектив? Я продолжаю жевать. – Я так и знала, что вы мне ничего не расскажете. Вы меня подозреваете, правда? Огорошив меня таким вопросом, она тянется ко мне через стол, и ее зеленые глаза оказываются так близко от моего лица, что я вижу в них свое отражение. Спрашивать ее ни о чём не требуется – она готова говорить сама. – Вас, конечно, интересует картина? Ничего об этом не знаю – честное слово! Но мне почему-то кажется, что в этом могут быть замешаны те люди, которые картину везли. Я качаю головой. – Не пойдет. Они первый раз в Питере, и у них не было доступа к печати нашего университета. Она сразу предлагает альтернативную версию. – Тогда – сам Красавин. – Зачем ему красть собственную картину? – резонно спрашиваю я. – Мало ли зачем, – ответа у нее нет, но фантазии – сколько угодно. – Ведь это не он, а его жена пообещала подарить картину Дарье Дмитриевне. А у него на этот счет могло быть совсем другое мнение. Предположим, эту картину ему подарила когда-то его тайная возлюбленная. Естественно, он не хочет с ней расставаться. Но признаться в этом жене он тоже не может. Он не может отказать жене в ее маленькой просьбе, но и передарить подарок, который ему дорог, тоже не готов. Знаете, Алиса Афанасьевна, такой пробивной человек, как Красавин, легко может организовать любую аферу. Тем более, что у него-то как раз была возможность подготовиться к этому заранее. Найти человека с фальшивым паспортом для него не проблема. Ну, а документы с печатью нашего деканата у него наверняка были – он же у нас учился. А подделать печать при современном уровне развития техники – пара пустяков. – Звучит правдоподобно, – признаю я, – но не думаю, что вы правы. – Я и сама так не думаю, – вздыхает она. – Но других версий у меня нет. Зачем кому-то из наших эта картина? – Ее можно продать, – подсказываю я. – Продать? – удивляется она, как будто такая мысль раньше не приходила ей в голову. – Кому? И за сколько? За десять тысяч? За двадцать? Стоит ли из-за этого так рисковать? Я осторожно уточняю: – За двадцать тысяч чего? Она смотрит на меня непонимающе. – Рублей, конечно! Не тугриков же. Либо она действительно не разбирается в живописи, либо это – очень тонкий ход. – Хорошо, – соглашаюсь я, – про картину вы ничего не знаете. А как насчет договора, который пропал у Прудниковой? Она пожимает плечами. – Я за ее договорами не слежу. Я не могу не улыбнуться. – Вы не любите ее, Анастасия Васильевна? – А за что мне ее любить? Эта снежная королева нос от нас воротит, словно, и впрямь царственная особа. – Снежная королева? – переспрашиваю я. – Ну, да! – Степанцова трясет светлой гривой. – Она же у нас вся такая белая и холодная – ну, прямо, ледяная. Она, конечно, кандидат наук, но только это еще не повод смотреть на всех свысока. Нет, я про Прудникову ничего плохого сказать не могу, но только задавака она, каких поискать. У нас тут коллектив маленький, дружный. У нас равноправие. Вадим Александрович это понимает, – и снова возвращается к Алле. – Не знаю, что она вам про меня наговорила, но только уверена, что ничего хорошего. Она замолкает, и я понимаю, что она ждет от меня подтверждения своих слов. Я могу просто кивнуть – дескать, да, наговорила, и, заставить ее развязать язычок, но мне совсем не хочется врать. И я решительно возражаю: – Нет, Анастасия Васильевна, ничего Алла о вас не говорила. Совсем ничего. – Вот видите! – вдруг обижается Степанцова. – Она даже говорить обо мне не хочет! – и убежденно прибавляет: – Ничего, еще скажет. Столько грязи на всех нас выльет, что не отмоемся. Она вылавливает из салата кусочек кальмара, отправляет его в рот и тут же снова отодвигает тарелку. – А может, зря вы так о ней? Немного стервозности есть в каждой женщине, и Алла Сергеевна не исключение. Степанцова качает головой. – Вы ее плохо знаете, Алиса Афанасьевна. Такие стервы, как она, нечасто встречаются. Мне тоже не нравится Алла, но слова Анастасии Васильевны кажутся чересчур категоричными. – А может, она не такая плохая, какой кажется, и если бы на кафедре к ней относились чуточку лучше… Она не дает мне договорить. – Вы думаете, мы не пытались с ней подружиться? Когда она в университет работать пришла, ее Антошка совсем крохой был. Мы все тогда старались ей помочь. Как же – мать-одиночка, ребенок маленький, и ни копейки за душой. Жалели ее. Но оказалось, что в нашей дружбе она не нуждается и предпочитает общаться с более важными персонами. Вы не замечали, каким тоном она разговаривает с нами, и каким – с Кирсановым? Может быть, я преувеличиваю, но сути дела это не меняет. Мы с Вероникой как-то в бар на мужской стриптиз собрались, и я сдуру Прудникову пригласила – она тогда только-только у нас работать начала. Был канун восьмого марта, хотелось праздника. Чего, думаю, она все вечера дома просиживает, пусть развеется. Знаете, Алиса Афанасьевна, что она мне ответила? Что ходить в такие места могут только женщины с дурным вкусом, – в глазах Степанцовой блестят слёзы. – Ну, ладно, не захотела она с нами идти, побрезговала, но могла бы просто отказаться, без комментариев. Понимаете, Алиса, она меня пошлой считает. А я, между прочим, никакого повода ей так думать обо мне не давала. Я, в отличие от нее, своих детей в законном браке родила, – она замечает мое удивление и усмехается. Я чувствую себя человеком, копающимся в чужом белье, но Настю не останавливаю – надеюсь выудить из всего этого хоть что-то полезное. Студентов поблизости нет – пусть выговорится. Хотя наша беседа совсем не похожа на разговор двух преподавателей вуза. – А пару лет назад я ей комбинезончик детский предложила. Почти новый, у меня Андрей его всего пару месяцев носил – нам на день рождения подарили, а он маловат оказался. Вот я и решила по доброте душевной комбинезончик этот Алкиному Антошке отдать. Не подумайте, что продать – нет. Подарить хотела. Она отказалась. Дескать, не нужны мне ваши обноски. Я же как лучше хотела. Понимаю, как ей трудно одной ребенка растить, по себе знаю. Я тоже без мужа живу, но мой-то бывший хоть алименты платит. А ей каково? Вот так – и поругала, и пожалела. – А вы, Анастасия Васильевна, думаете, что это Алла забыла конверт с заявкой на стол Варе положить? – решаю я закинуть пробный шар. Степанцова отвечает не сразу – долго думает, ковыряясь вилкой в салате. – Может быть, – голос ее звучит неуверенно. – Хотя, вообще-то, она очень аккуратная и ответственная. Это, скорее, Варина оплошность. Ну, вы же понимаете, в тот день столько писем нужно было отправить, что одно вполне могло выпасть из пачки где-нибудь на почте или в автобусе. Всякое бывает. Треска оказывается суховатой, но я всё равно проглатываю ее за милую душу, а потом с удовольствием выпиваю кофе. Настя, таки, одолела салат, но на второе блюдо сил у нее не хватает. – А если письмо не случайно исчезло? – я решаю выжать из этого обеда максимум пользы. Степанцова не смущается. Удивляется – да, но не смущается. – Не случайно? – переспрашивает она. – Не понимаю, кому могло такое понадобиться? Если кто-то пошутить хотел, так это – глупая шутка. Вы можете смеяться, Алиса Афанасьевна, но мы свою работу любим. И коллектив у нас удивительный. Мне, знаете ли, за то время, что я в университете тружусь, несколько раз в других местах работу предлагали. А я – ни в какую! Мы же тут, как семья! Правда-правда! – Семья, в которой есть паршивые овцы, – подливаю я дегтя в бочку меда. Она гневно хмурит брови. – Да нет у нас никаких паршивых овец. А если вы подумали, что я Прудникову паршивой овцой считаю, так нет. Она – тоже человек неплохой. Только характер у нее сложный. Но университет для нее тоже – дом родной, в этом я уверена. И вредить Кирсанову она ни за что бы не стала. Это на нас, тварей бессловесных, она время от времени голос повышает. Вот уж кого-кого, а Степанцову бессловесной я назвать не могу. И я едва сдерживаю улыбку. – Она на прошлой неделе такую выволочку нам устроила из-за пустяка! Мы, видите ли, журналы не так заполняем. Кто тему занятий не записал, кто отсутствующих студентов не отметил. Казалось бы, не всё ли ей равно? Это наши журналы, не ее. А ей до всего дело есть! Дескать, так положено. С этим я не спорю. И даже уважаю ее за серьезный подход к делу. А больше ее уважать не за что. Она отчитывала нас, как первоклассников. Думаете, приятно было такое слушать? У Вари после того разговора руки тряслись, а у Ники слёзы в глазах стояли. Ну, заполнили мы ей за полчаса эти журналы. Да только разве в журналах дело? А в начале учебного года мне едва выговор из-за нее не объявили. Да, я сорвалась, накричала на студента, идиотом его обозвала. Не права, понимаю. Но он ни за что бы на меня докладную не накатал, если бы Прудникова ему не посоветовала. Она наш разговор случайно услышала, меня отругала, а его за стол посадила – кляузу на меня строчить. Хорошо, что докладная не на имя ректора, а на имя заведующего была – Кирсанов ограничился устным предупреждением. Хотя я долго боялась, что он этому делу ход даст. Мне кажется, что сведений о Прудниковой уже достаточно, и я пытаюсь получить информацию о ком-нибудь другом. – А с Никой вы дружите, как я поняла? – Дружим, – подтверждает Степанцова. – Мы с ней только в университете познакомились, а кажется, будто знаем друг друга с детства. Она, правда, моложе меня на два года, и житейского опыта у нее куда как меньше. В некоторых вопросах она наивна, как младенец. Представляете, до сих пор верит, что рыцари у нас еще не перевелись. Двадцать пять лет девке, ей замуж давно пора, а она всё привередничает. Этот не красив, тот не умен, а который, вроде бы, всем хорош, так чувств у нее, видите ли, не вызывает. В этом они с Варькой очень похожи – та тоже всё принца из сказки ждет. А ведь можно и не дождаться. – А вы, Настя, принца не ждете? Она смеется: – Глупости всё это! Я за одного такого принца в восемнадцать лет замуж выскочила. С лица мило, а внутри – гнило. Не тем человеком он на поверку оказался. Отнюдь не принцем, нет. Я и девчонок всё воспитываю – пока молодые да симпатичные, искать своё счастье нужно. Под лежачий камень вода не течет.