Намек на желание шефа в данном случае не очень сильный аргумент. В отличие от остальных женщин, работающих на кафедре, Калинина числится там совместителем и, по словам Кирсанова, гораздо больше зарабатывает по месту своей основной работы. Так что она вполне может послать меня куда подальше. Но она этого не делает. – Хорошо, – соглашается она без особого энтузиазма. – У меня сегодня вечером две деловые встречи. В перерыве я смогу уделить вам полчаса. Я заеду на ужин в «Итальянский дворик» часов в семь. Приглашаю вас присоединиться. Денег на ресторан у меня нет. Все мои не очень большие сбережения лежат на долларовом банковском счете, который я открыла, когда Андрея пригласили в Америку. Зарплату переведут на карточку только на следующей неделе. – Кстати, я приглашаю не только вас, но и вашего брата-детектива. Ведь я правильно поняла – речь пойдет о преступлениях? Насколько я знаю, расследованием занимается именно он, а вы всего лишь передаете ему информацию? Низводя меня до ранга рядовой ищейки, она вряд ли хочет меня обидеть – просто констатирует факт. Но я ее уже почти ненавижу. А еще я не знаю, как отреагирует Сашка на такое предложение. Он, конечно, мальчик не бедный, но ресторанов терпеть не может. И я честно ей об этом говорю. – Может быть, мы лучше подъедем к «Дворику» к восьми часам и поговорим в машине? – Боюсь, не получится, – в её голосе – ни малейшего сожаления. – На восемь у меня назначена другая встреча. Если вас не устраивает мое предложение, значит, пообщаться сегодня не удастся. Я вынуждена согласиться. – Вот и хорошо, – говорит она. – Если хотите, я могу и за ужин заплатить. Ведь это я вас пригласила. Я кладу трубку, едва сдерживая злость. Но к половине седьмого мое настроение улучшается – приезжает Сашка – веселый, нарядный и вполне готовый к походу в ресторан. – Как ты считаешь, нам лучше поехать на машине или на автобусе? – огорошивает он меня с порога. Его серебристая «Тойота» уже стоит у моего подъезда. Я задумываюсь. – Если ты хочешь произвести на нее впечатление, то лучше – на машине. – Ну, да, – кивает он, – девушки, как сороки, любят всё блестящее. Я не обижаюсь – мне, в самом деле, нравится его новый автомобиль. – Но если ты хочешь, чтобы у нее развязался язык, тебе придется ее напоить, а это не получится, если ты сам не выпьешь хоть пару бокалов. К тому же, – развиваю я свою мысль, – если мы приедем в ресторан на автобусе, а она – на машине, она вынуждена будет предложить подвезти нас в своей тарантайке. А это – несколько лишних минут разговора. Мы голосуем за автобус и выходим из дома. Сашка кидает тоскливый взгляд на своего уже присыпанного снегом коня и ведет меня к остановке. Мы доезжаем на автобусе до ближайшей к ресторану остановки. И хотя уже пять минут восьмого, мы не особо спешим – Давыдов считает, что женщина просто не может не опоздать хоть на свидание, хоть на деловую встречу. – Как ты думаешь, с какого вопроса лучше начать разговор? – он заметно волнуется – еще не привык выступать в роли сыщика. И я как раз выбираю между «Что вы делали в тот день после заседания кафедры?» и «Знали ли вы, что заявку на грант должны были отправить именно в день рождения Вадима?», когда вижу его. Он сидит на крыльце старинного, недавно отреставрированного купеческого особняка на Набережной – замерзший, с затравленным взглядом, голодный. Он смотрит на окружающий его мир устало и безо всякой надежды. Черно-белая шерсть его скаталась и местами вылезла, правое ухо порвано, а хвост на морозе превратился в сосульку. Я встречаюсь с ним взглядом и сразу отворачиваюсь. Я обожаю котов, но что я могу сделать сейчас? Купить в ближайшем магазине кусок колбасы? Вряд ли это сильно поможет ему в такой мороз. Хотя попытаться, конечно, стоит. Я тащу Сашку в ближайший продуктовый магазин, где мы покупаем сосиску «По-Черкизовски» и маленькую баночку сметаны. Когда мы возвращаемся, он сидит на том же месте и дрожит. Он не пытается мяукать и выпрашивать что-то у проходящих мимо людей – должно быть, он давно уже разуверился в человечестве. Я не решаюсь дать ему целую сосиску (нельзя наедаться сразу, если долго голодал), отламываю кусочек и кладу на крыльцо. Он бросает на меня равнодушный взгляд и не делает ни малейшей попытки пошевелиться. Но вот порыв ветра доносит до него запах съестного, и он, шатаясь, поднимается, принюхивается. Мы отходим на несколько шагов, чтобы его не пугать. Он принимается есть жадно, еще не вполне веря в свою удачу и беспокойно озираясь. Ел ли он хоть что-нибудь вчера и сегодня? Да и где мог найти еду бродячий кот в такой мороз? Наверно, когда он был котенком, он был вполне домашним и красивым, и все гладили его и кормили рыбкой и котлетами. И играли, и восхищались: «Ах, какой он милый». А когда он вырос и перестал быть похожим на игрушку, его выкинули на улицу, надеясь, что он прокормит себя сам. И он, должно быть, пытался и лазил по помойкам, и дрался с соперниками. А вот теперь сдался – слишком морозной выдалась эта неделя. Я бросаю ему еще кусочек сосиски, а он испуганно шарахается в сторону. – Оставить ему сметану? – тихо спрашиваю я у Сашки. – Нет, – жестко отрезает он. – Сделаешь только хуже. – А как сделать лучше? – я глотаю слёзы. – Что толку от нашей подачки? Он не продержится тут до утра. Поблизости – ни одного жилого дома с теплыми подъездами и подвалами. – И что ты предлагаешь? – вопрошает Сашка и безапелляционно заявляет: – Нельзя помочь всем голодным и бездомным. Даже людям, а не то, что котам. – Но он не все, – лопочу я. – Он – один. Может быть, взять его домой? – Ты, кажется, на следующей неделе собираешься к Андрею в Москву? – напоминает Сашка. – Или ты хочешь приютить его на несколько дней, а потом снова выкинуть на мороз? Какая же я дура, что про это забыла! И он, конечно, прав – всем помочь нельзя. Но на душе так горько. И когда мы продолжаем путь к ресторану, я всё оглядываюсь и оглядываюсь на этот дрожащий истерзанный комочек, темным пятном выделяющийся на белом снегу. Мы подходим к перекрестку, и я чувствую подступающую к горлу тошноту. Мне противно думать о еде. И о красивом теплом зале с хрустальными люстрами. И даже о поездке в Москву. – Тьфу ты! – ругается Сашка. А я с удивлением обнаруживаю, что едва не двинулась через дорогу на красный свет. – Алиса, да что с тобой? Я молчу, кусая дрожащие губы. Что я могу сказать? Он берет меня за руку и вдруг поворачивает назад. – Я тут подумал, Алиска, что я-то ведь в Москву не еду! Мне хочется броситься ему на шею. И, кажется, я плачу, испытывая какое-то совершенно невероятное счастье – совсем как в детстве. Конечно, это безумие – брать его с собой в ресторан на деловую встречу. Я знаю, что нас попросту туда не пустят. И Сашка тоже это знает. Но если он и сомневается в правильности этого решения, то лишь секунду, не более. Он расстегивает куртку и берет кота на руки. А у того нет сил сопротивляться. По-моему, ему уже всё равно. Я с ужасом смотрю, как припорошенная снегом грязная шерсть касается парадного костюма Сашки, и боюсь, что он вот-вот одумается. Но, кажется, он доволен. А уж как довольна я! Разумеется, дальше холла нас не пускают. Администратор ресторана оскорблен до глубины души не наличием кота вообще, а наличием именно такого кота – грязного, потрепанного. Я вижу, что ему ужасно хочется прочитать нам лекцию о правилах поведения в приличном ресторане. – Да не пойдем мы в зал, – успокаивает его Сашка. – Но у нас назначена встреча, и я хотел бы, чтобы вы передали записку женщине, которая нас ждет. Но даже такой услуги он не хочет нам оказать. – Позвоните ей, – советует он, брезгливо морщась. Действительно, так лучше, и только по причине волнения я сама не догадалась так поступить. Я набираю ее номер, сбивчиво объясняю ситуацию, и мы принимаемся ждать. Остаться в холле нам с котом милостиво позволяют – сыграли роль моя шубка и Сашкин дорогой костюм. Я насчитываю три варианта ее возможных действий. Во-первых, она запросто может обидеться из-за того, что мы предпочли ужину с ней общество бродячего кота, и вовсе отказаться с нами разговаривать. Во-вторых, может потребовать выкинуть кота на улицу и пройти в зал. В-третьих, может проникнуться жалостью и одобрить наше поведение. Третий вариант мне почему-то кажется самым маловероятным. Она появляется в дверях, и я от неожиданности роняю телефон. Памятуя о нашем знакомстве в университете, я ожидала увидеть симпатичную, но без претензий деловую женщину, а вижу королеву. Я не могу определить, что изменилось в ней с тех пор – вроде бы, то же лицо, та же фигура. Правда, волосы – блестящие, и косметики чуть больше на лице, и вместо свитера и джинсов – ярко-синее вечернее платье. Администратор ресторана вытягивается по стойке «смирно» – не перед важным посетителем вытягивается – перед красивой женщиной. Она, действительно, красива. И как я могла не заметить этого в первый раз? Кажется, Давыдов изумлен не меньше. Она смотрит на торчащую у него из-за пазухи мордочку разомлевшего в тепле и уже заснувшего кота и спокойно спрашивает у администратора: – Как, разве к вам с котами не пускают? Администратор торопливо извиняется. Она пожимает плечами: – Очень жаль. Нам придется пойти в другой ресторан. Наверно, если бы у гардеробщика был хвост, он завилял бы им от умиления, когда набрасывал шубку на ее плечи. Но так как хвоста у него всё-таки нет, он только улыбается – так широко, как только может. Мы идем к выходу. Вернее, она идет. А мы с Давыдовым плетемся следом. – Вы на машине, Александр Дмитриевич? Ого, она даже запомнила его имя-отчество! – Нет, – лепечет он. – Значит, я вас подвезу. Перед зданием ресторана стоят много машин, и я даже не пытаюсь определить, которая из них ее. И хорошо, что не пытаюсь. Она останавливается перед роскошным темно-синим «лексусом», отключает сигнализацию и распахивает перед нами дверь.