Она шмыгает носом. Измятая газета летит в сторону. – Так что я никогда не мечтала быть педагогом, – она говорит почти спокойно. – Думала, не способна я на это. А может быть, так оно и есть. Я после окончания института работала в службе статистики. Потом пригласили почитать лекции по статистике по выходным. Так и оказалась в университете. Втянулась. Хотела взглянуть на всю эту кухню изнутри. Хотела понять, почему многие из них не способны понимать других – тех, кто слабее, тех, кто от них зависим. И, давая понять, что следует переключиться, спрашивает: – Вы не хотите спросить меня о чём-нибудь, что непосредственно относится к вашему делу? А то мы с вами отвлеклись. Мне неудобно беспокоить ее еще больше, но она не требует ни жалости, ни сочувствия. – Хорошо, я спрошу, раз вы настаиваете. У вас есть причины ненавидеть Кирсанова? Она находит в себе силы ухмыльнуться. – Это что-то типа того, что мы с ним в детстве играли в одной песочнице, и он отобрал у меня пластмассовое ведро, а я до сих пор не могу забыть об этом? – Ну, что-то типа этого. Она качает головой: – Нет, думаю, мы играли в разных песочницах. Никакой другой причины назвать она не может. Или не хочет. Телефонный звонок Юля уходит на лекцию. Я остаюсь на кафедре и пытаюсь переварить полученную информацию. Мне искренне жаль Кондратюк, но легче от моей жалости ей точно не станет. Может ли она быть Светлячком? Конечно, нет! Но Кирсанов до сих пор так и не смог убедить меня, что в его неприятностях повинна именно та девочка, с которой он когда-то общался. Может быть, Светлячок тут вовсе ни при чём? Может быть, это Юля мстит за своего погибшего брата? Интересно, не учился ли он именно в этом университете? Может быть, Вадим – как раз один из тех, кто тогда проявил равнодушие? Тут я одергиваю себя – нет, он не такой. Подумав еще немного, я прихожу к выводу, что погорячилась – если бы Кондратюк была замешана в этих кражах, она ни за что не рассказала бы мне о брате. Хотя, может, она побоялась, что расскажут другие? В кабинет то и дело заглядывают студенты – спрашивают про контрольные работы, интересуются, в какой аудитории читает лекцию Юлия Андреевна. Сосредоточиться в таких условиях невозможно. Дверь в крохотный кабинетик заведующего кафедрой не заперта, и я прихожу к выводу, что могу смело воспользоваться этой каморкой. Я закрываю дверь в кабинет Кирсанова, ставлю замок на блокировку, сажусь за его стол и беру в руки блокнот. В десять часов на кафедру должна прийти Таня Рогозина – она единственная, с кем я еще не разговаривала на нужную тему. Я представляю на миг ее испуганные карие глаза за стеклами очков, и чувствую себя гестаповцем. Что мы имеем к этому моменту? Беседы почти со всеми подозреваемыми, полную неприязнь с их стороны и почти полное отсутствие полезных сведений. И если Сашку вдруг не озарит какая-нибудь блестящая мысль, то мы вряд ли узнаем, кто же спёр картину. В кресле Кирсанова я чувствую себя вполне комфортно. Я раскрываю блокнот на чистой странице и пишу: «1. Выяснить, в каком институте учился Денис Кондратюк (возможно, это знает Вероника Сташевская)». Перейти ко второму пункту мне мешает настойчивое дерганье ручки дверей – должно быть, очередной студент пытается попасть на кафедру. Нет, кажется, не студент – дверь с легким скрипом отворяется, и по ламинатному полу уверенно стучат женские каблучки. Ах, да я же забыла закрыть дверь кафедры на ключ! Я поднимаюсь, чтобы заглянуть в соседний кабинет и убедиться, что это – кто-то из своих, но застываю на месте. Голос Даши Кирсановой громко докладывает кому-то: – Алло, Ириша? Это снова я. Да, уже в университете. Представляешь, пришла на кафедру, а у них даже дверь в кабинет не заперта. И после этого они удивляются, что у них важные документы пропадают. Хотя подожди, посмотрю, не у себя ли мой супруг. Она дергает ручку уже внутренней двери. Но эту-то дверь я точно запирала на замок. – Нет, его еще нет. Хотя мы договаривались, что я отведу Кирилла на рисование и приду сюда в половине десятого. Он к этому времени уже должен был найти курсовые работы, которые тебе нужны. Не удивлюсь, если он вообще забыл о том, что обещал. Вот он такой и есть! Я чувствую себя Штирлицем, забравшимся в кабинет немецкого генерала, и не знаю, как выпутаться из сложившейся ситуации. Наверно, нужно выйти из своей каморки. И немедленно! – Ах, перестань! – Кирсанова продолжает разговор по телефону. – Ты думаешь, я не знаю собственного мужа? Он – безответственный идиот, хотя и производит совсем другое впечатление. Я еще могу заявить о своем присутствии, но чувствую дрожь в коленках и не двигаюсь с места. И дело тут вовсе не в инстинкте сыщика. Мой слух напряжен до того, что мне кажется, будто я слышу шаги в коридоре. Вот кто-то останавливается возле дверей. Или это только мое воображение? – Знаешь, Ириша, я только с тобой и могу откровенно говорить. А с кем еще? Не с Вадимом же. С ним мы давно уже чужие люди. Почему не разводимся? Возможно, именно так мы и поступим. Мне надоело быть женой подающего надежды ученого. Я ему так и сказала – если он к весне не выйдет на защиту докторской диссертации, мы с Кириллом от него уходим. Куда? Откуда я знаю? Думаю, у него хватит совести не требовать размена квартиры. У них в университете есть общежитие – уверена, ему смогут выделить комнату. Нравственная сторона поступка Даши в этот момент волнует меня меньше всего – гораздо больше я озабочена этичностью своего поведения. – Не волнуйся, возможно, я еще передумаю. И не считай меня бессердечной тварью – мне тоже жалко Вадима. Мое положение становится всё более и более щекотливым. И я уже боюсь не того, что могу случайно узнать чужие тайны, а того, что мое невольное подслушивание будет обнаружено. – И не думай, что он – невинный ягненок. У него на кафедре работает восемь расфуфыренных девиц, и я более, чем уверена, что он завел роман, по крайней мере, с одной из них. Я, правда, не знаю, с какой, да, честно говоря, мне это и неинтересно. Ты не думай только, что я его разлюбила потому, что он миллионером не стал. Нет, дело не в этом! Но он вообще никем не стал! Помнишь Веру Нестерову? Я недавно ездила к ней в гости. Ее мужа после окончания института направили в такую глушь! Ну, поехала я, думала, пожалеть ее нужно – пропадает человек в каком-то поселке! А приехала – позавидовала. Муж у нее – врач. И видела бы ты, как у него глаза горят, когда он о работе говорит! А как люди его ценят! Мы когда с ним по улице шли, водители машины останавливали, из кабин выскакивали, чтобы с ним поздороваться! А как Вера им гордится! А у Вадима что? Нет, я не спорю, я тоже виновата, что он тогда и из науки, и из журналистики ушел и не своим делом занялся. Но кто ему мешал со мной поспорить? Сказал бы – нет, Дашенька, это – мое призвание! Разве он так сказал? Без единого слова в коммерцию бросился. А сейчас у него на работе такой кавардак! Кто-то пытается навредить ему всеми возможными способами. А мне почему-то на это наплевать. На кафедре звонит стационарный телефон, и я судорожно принимаюсь искать свой мобильник. Трясущимися руками отключаю звук. Звонок Даша игнорирует. А я снова слышу шаги в коридоре – теперь уже удаляющиеся. Кажется, их слышит и Кирсанова. – Извини, Ириша, я отвлекусь на секунду – тут кто-то шастает по коридору. Она открывает дверь и, наверно, выглядывает в коридор. Потом сообщает: – Нет, никого. Но скоро – звонок с урока, и на кафедре будет куча народа, поэтому я лучше завтра тебе перезвоню. Рада была с тобой поболтать. Передавай привет мужу. Спустя минуту снова раздается ее голосок: – Кирсанов, ты что, издеваешься? Ты до сих пор в автосервисе? Нет, ждать тебя на кафедре я не буду. Я еду домой. Думаю, найти нужные курсовые ты и сам в состоянии. Звенит звонок с урока, на кафедре появляются Кондратюк со студентами. Даша здоровается с Юлией Андреевной довольно сухо. Я ужасно боюсь, что Юле потребуется что-нибудь в кабинете заведующего, и она вспомнит, что еще полтора часа назад эта дверь была открыта и попытается сюда войти в присутствии Кирсановой. Или Даша решит отчитать ее за незапертую дверь, и Юля скажет, что я была на кафедре. Но этого не происходит. Даша говорит: «До свидания» и удаляется, а через пять минут уходит на занятия и Юля. Я вытираю пот со лба, набрасываю шубку и выбегаю из кабинета – разговаривать с Таней я сейчас не в состоянии. *** Вечером мы с Андреем общаемся по скайпу. Он выглядит усталым, но довольным. – Алиса, мне кажется, нам пора заявление в ЗАГС подавать. Тебе же после свадьбы еще визу получить нужно. Я решаю воспользоваться ситуацией. – А давай в свадебное путешествие в Великий Устюг поедем! К Деду Морозу! Он смотрит на меня с изумлением. – В Устюг? К Деду Морозу? Ты шутишь? А убедившись, что я говорю серьезно, принимается объяснять: – Алиса, ну, ты же уже не ребенок! Что за глупости? Какой Дед Мороз? Я лепечу про детскую мечту, но он даже не слушает: – Ты же понимаешь, Алиса, что это не разумно. Ну, понимаешь же, правда? Таня В понедельник после занятий я захожу в кабинет, полная решимости вызвать нашу лаборантку на откровенность. Сама по себе Таня не вызывает у меня никаких чувств – ни симпатии, ни антипатии, – даже странно. Рогозина оказывается на кафедре не одна – за своим столом сидит нарядная и веселая Анастасия, а рядом с ней – кудрявый светловолосый мальчик лет пяти. – Здравствуйте, Алиса Афанасьевна! – радушно приветствует меня Степанцова – кажется, этап взаимных обид мы с ней уже миновали. – А это мой сын Андрей. У них в садике карантин, поэтому приходится таскать его на работу. Познакомься, Андрюша, – это тетя Алиса. Мальчик откладывает маркер, которым рисовал машинку на листке бумаги, важно кивает и протягивает мне руку. Я легонько ее пожимаю. – А я кино смотрел про Алису, – сообщает он.