– Вы, наверно, с Таней поговорить хотите? – беспокоится Настя. – А мы с Андрюшкой вам мешаем? Лицо Рогозиной делается таким же белым, как листок бумаги, который она держит в руках. – Извините, но через пять минут – конец рабочего дня. А я не могу задержаться на работе – мне нужно домой. Звучит это очень по-детски, и я едва сдерживаю улыбку. Но не отступаю. – Сейчас подъедет Александр Дмитриевич на машине. Мы можем довезти вас до дома. До Купчино ехать не меньше получаса – как раз и поговорим. – Спасибо, не нужно. Я привыкла ездить на автобусе. Настя хмыкает: – Дура ты, Таня. У тебя есть шанс проехаться в хорошей машине вместе с симпатичным мужчиной, а ты выкобениваешься. Думаешь, я не знаю, какое столпотворение в транспорте в шесть часов вечера? На Рогозину больно смотреть – за пять минут разговора она несколько раз меняется в лице – то краснеет, то бледнеет. Заставить ее отвечать на мои вопросы я не могу – беседа с подругой шефа не входит в ее обязанности. Тем более, после окончания рабочего дня. Я извиняюсь и выхожу из кабинета. Степанцова выскакивает следом за мной. – Не сердитесь на нее, Алиса Афанасьевна! Она у нас немножко бука. А еще у нее жених ужасно ревнивый. – Не вижу связи, – хмуро отзываюсь я. – Я же не мужчина и не в ресторан ее приглашаю. Настя всплескивает руками. – Ах, да она помешана на своем Генке! Шагу не может ступить, чтобы не подумать, как он к этому отнесется. Небось, боится, Геночка узнает, что она с другим мужчиной в машине ехала. – Всё настолько серьезно? – удивляюсь я. – Ага! – подтверждает Анастасия. – Она как с ним познакомилась, ополоумела. Он, не спорю, мужчина видный, но далеко не Бред Пит. А сущность у него мерзкая! Не подумайте только, что я сплетничаю – я это Тане и в лицо говорю. Иждивенец, говорю, он у тебя. Так и говорю! А что мне таиться, если это – правда? Она, понятное дело, обижается, да только если мы ей этого не скажем, то кто? – Может, она лучше его знает? – предполагаю я. Мне не очень нравится, что мы обсуждаем личные дела Тани за ее спиной. В конце концов, ее кавалер не имеет к кафедре никакого отношения. – Да втюрилась она в него как школьница и разумно относиться к нему уже не может. Вы видели, как она одевается? Носит свитеры и джинсы, в которых еще десять лет назад ходила. Думаете, почему? Зарплата маленькая? Это – да. Да только даже при такой зарплате она могла бы иной раз себе новые шмотки покупать, если бы на своего Геночку поменьше тратила. Думаете, где он у нее работает? А нигде! Случайными заработками обходится. Он у нее сам с области, говорит, в Питере работу не может найти. А она и верит, жалеет его. А он работать вовсе не привык! Приятель у него строительством дач занимается – через газету заказы ищет. Когда заказ большой, Генку приглашает. В основном, летом. А остальное время Геночка на диванчике лежит и телевизор смотрит. Да еще Таньку пасет. Контролирует, во сколько она с работы пришла да что ему, драгоценному, купила? У нее зарплата – двадцать тысяч. Пять за квартиру отдает, остальное на еду тратит. А сама, видите, какая? Худющая, бледная. Потому что ей главное – Геночку накормить. Мы с девчонками иной раз в обед пиццу заказываем. Скидываемся и заказываем. Думаете, Таня в этом участвует? Говорит, пиццу не любит. Как же! Лишнюю копейку на себя не хочет тратить. А по утрам, до того, как в университет ехать, она рекламные газеты по своему району разносит. Думаете, Геночка ценит это? Думаете, ей свой скромный заработок отдает? Как бы не так! Я его однажды в «Гостином дворе» видела – ботинки покупал. Я, когда он из отдела вышел, интереса ради на цену тех ботиночек посмотрела. Десять тысяч! Он десять месяцев в году ни копейки не зарабатывает. Да ему ли в таких ботинках щеголять? А Ника его как-то в ресторане видела – на полную катушку, говорит, гулял. А вы у Таньки спросите, бывала ли она когда в ресторане? Уверена – не бывала! Скажете, я не в свое дело суюсь? Может, и так. Только я бы ему ни слова в упрек не сказала, если бы он со своих случайных получек пусть не в фирменных отделах, а хоть на рынке ей что-нибудь покупал. Хоть за пару тысяч сапожки! А то она в морозы в кроссовках на работу ходит. Кулачки ее гневно сжимаются, и, думаю, если бы этот Геночка ей под горячую руку попался, поколотила бы она его, не задумываясь. Честно говоря, Степанцова мне нравится. Не каждый способен так искренне волноваться за коллегу, с которой она, в общем-то, даже не дружит. – Я что-то не то говорю? – смущается она. – Нет-нет, – заверяю я, – Вы всё правильно говорите. Только неужели Таня сама этого не понимает? – Конечно, не понимает, – вздыхает Настя. – Она его любит. А когда человек влюблен, он очень многого не понимает. Я ей говорила – неужели не замечаешь, что он тебя использует? А у нее один ответ – я его люблю, и он меня любит. Как же, любит! Приехал из деревни, нашел дурочку, которая поит и кормит его за смазливую мордашку, и доволен. Только я ее предупредила – надоест ему когда-нибудь твое Купчино, найдет он другую дуру в центре города, переберется к ней, и наплевать ему будет на все твои чувства. А она считает, я ей завидую и ничего в любви не понимаю. На висящих в коридоре часах – пятнадцать минут седьмого. Рабочий день уже закончился, но Рогозина не выкуркивает из кабинета – должно быть, мои вопросы пугают ее куда больше, нежели опоздание домой. – Вы не волнуйтесь, Алиса Афанасьевна, – угадывает мои мысли Анастасия, – я ее сейчас уговорю. Только в обмен на это вы с Александром Дмитриевичем подбросите нас с Андрюшкой до дома. Я-то сама могла бы и пешком дойти, но на улице мороз, а Андрей у меня быстро простужается. – Мы подбросим вас, даже если вы не сумеете уговорить Таню. – Сумею, – смеется Настя. – Она у нас боязливая очень. Скажу только, что после отказа отвечать на вопросы она станет основной подозреваемой, как она тут же переменит свое решение. – Ну, зачем же так… – начинаю я, но Степанцова, не слушая, скрывается за дверями кафедры. Через пять минут они выходят оттуда уже втроем. Мы загружаемся в машину, причем Рогозина категорически отказывается сесть на переднее сидение, и там размещается Степанцова. Маленький Андрюша, познакомившись с «дядей Сашей», усаживается между мной и Таней. Сашка включает «Авторадио», и Настя тут же принимается подпевать Сердючке про «Читу-дриту». Голос у нее, кстати, оказывается очень неплохой. – А дядя Саша покатает нас по городу? – Нет, мой хороший, – щебечет Настя, – дядя Саша едет по делам. Он, может быть, покатает нас в другой раз. – С удовольствием, – говорит тот. Мальчик удовлетворенно улыбается. Мы добираемся до дома Степанцовых за пять минут. Сашка высаживает Настю с сыном у подъезда, машет им рукой и выключает музыку. – Ну, вот, Таня, теперь можно и поговорить. Она вздыхает, но не смеет возразить. – Так как вы торопитесь домой, а мы вовсе не собираемся вас задерживать, перейдем прямо к делу, – чеканит он каждое слово. – Во-первых, хочу сказать, что вы – единственный человек, который получил прямую выгоду от того, что заявка на грант не была отправлена. А потому спрошу напрямик – вы имеете отношение к этому случаю? Ее глаза становятся круглыми от страха. – Н-нет. – Но вы же знали, что должность лаборанта будет сокращена, если кафедра выиграет конкурс? Она отвечает не сразу. – Да, знала. – И вам пришлось бы искать новую работу. – Да, пришлось бы, – голос ее по-прежнему звучит чуть слышно. – Но мне всё равно придется это делать. И торопливо объясняет: – Мне нравится работать в университете, но зарплаты тут маленькие – сами же знаете, – едва хватает на еду, не говоря уже о чём-то большем. – Тогда почему вы здесь работаете? Она дергает худенькими плечами. – А какие у меня варианты? У меня нет специального образования. Только курсы. Но весной я оканчиваю колледж. Буду искать работу бухгалтера. В голосе ее звучит гордость, и Сашка хвалит: – Это здорово! – Да. Я впервые вижу, как она улыбается. – А о высшем образовании вы пока не задумываетесь? – Задумываюсь, – кивает она. – Сейчас почти все бухгалтеры имеют дипломы вузов. Но у меня пока нет такой возможности. Вот, если найду новую работу… – А до поступления в колледж вы нигде не учились? Она качает головой: – Нигде. Сразу после школы пошла работать нянечкой в детский садик. А потом поняла, что учиться всё-таки нужно. – А о пропаже договора с мэрией вы тоже ничего не знаете? Она снова напрягается. – Не знаю. А если вы подозреваете меня потому, что мне проще всего было взять этот договор, потому что я почти целый рабочий день на кафедре нахожусь, то совершенно напрасно – у меня нет привычки рыться в чужих бумагах. И я знаю, как серьезно Алла Сергеевна относится к документам, и стараюсь не трогать ничего на ее столе. И мне нравится работать на кафедре. И если бы зарплата здесь была хоть немного побольше, я и вовсе ничего другого бы не искала. А Вадима Александровича я уважаю и вовсе не хочу ему навредить. Я спрашиваю ее и о компьютере Кирсанова, и о краже картины. Ответ один – «я ничего не знаю». Она едва сдерживается, чтобы не расплакаться. – И про девушку на складе я ничего не знаю! Я и в полиции так сказала. А они всё спрашивали и спрашивали. Кажется, еще секунда – и у нее начнется истерика. Сашка взглядом просит меня молчать. Как будто бы я сама не понимаю. Он предлагает довезти ее до самого подъезда, но она настаивает, чтобы мы высадили ее на автобусной остановке. Хлопает дверь, и она бредет по протоптанной в снегу тропинке – маленькая худенькая девочка, не по сезону обутая в кроссовки. А мы долго смотрим ей вслед. – Это была последняя ниточка, – говорит Сашка. – Да, – соглашаюсь я. – И она ни к чему не привела. Думаю, нужно встретиться с Кирсановым – поделиться впечатлениями и признать, что ничего не получилось. Можно еще попробовать каждому из нас высказать собственное мнение. А дальше – пусть Вадим думает сам.