– Ну, уж нет! – горячится Кирсанов. – Этот человек столько времени держал всю нашу кафедру в страхе и напряжении, что весь коллектив имеет право знать правду. Дядя Дима пожимает плечами. – Как хотите. Я здесь нахожусь по вашему приглашению исключительно как частное лицо и пока предпочитаю просто сидеть и слушать. – Так вот, – возвращается к своему рассказу Вадим, – история эта началась несколько лет назад. Я тогда, будучи еще студентом, переписывался с некоей девочкой, которая называла себя Светлячком. Это была обычная, ни к чему не обязывающая переписка двух взрослых людей. Я признаю – я невольно обидел ее и очень об этом сожалею. Я хочу, чтобы она слышала это сейчас – мне очень жаль, что я поступил тогда непорядочно. Но произошло это совершенно случайно, и я не думаю, что мой дурной поступок является оправданием ее нынешних преступлений. Да, да, преступлений! Давайте будем называть вещи своими именами. Я долго делал вид, что ничего серьезного не произошло. Взломали мой компьютер, потом пропал конверт с документами, потом – договор. Ладно, мелочи. Но наше попустительство привело к тому, что произошли гораздо более страшные события. Я не знаю, в своем ли она уме. Боюсь, что нет – нормальный человек не смог бы совершить всё то, что совершила она. Она одурачила всех нас – и меня в том числе. Он выпивает еще полстакана воды. Тишина стоит такая, что каждый шорох заставляет нас вздрагивать. – Единственное, что я знал о Светлячке – это то, что она восемь лет назад училась в СПбГУ. Я пытался вычислить ее таким путем. Но она оказалась достаточно хитра, чтобы подсунуть мне копию фальшивого свидетельства о браке. А я и не сообразил, что при современном развитии техники не так трудно отсканировать подлинное свидетельство о браке и внести в него необходимые исправления. Не так ли, Евгения Максимовна? Я ожидала услышать именно это имя, и всё равно подпрыгиваю на месте. Взоры всех присутствующих обращаются в сторону Жени. Внешне она спокойна, только гораздо бледней, чем обычно. Она молчит. – Ведь ваша девичья фамилия отнюдь не Калинина, а Андриевская? И именно вы – тот человек, который скрывается за ником Светлячок? Он говорит с ней тоном прокурора. И ждет ответа. Я уверена – она промолчит. Или посмеется над его предположениями. Ведь прямых доказательств у него нет – уж я-то это знаю. Копия фальшивого свидетельства о браке ни о чём не говорит – обычная шутка. Как и факт ее учебы в универе. Я даже хочу, чтобы она всё отрицала. Но я ошибаюсь. – Да, я та самая девочка, которая когда-то переписывалась с вами, – только по срывающемуся голосу я понимаю, насколько она взволнована. Лицо Вадима покрывается потом. – Не думал, что вы решитесь признать это! Впрочем, у меня были и доказательства. Значит, вы признаете, что вы – тот самый человек, который в начале сентября написал мне угрожающее письмо? Тот самый человек, который шарил в моем компьютере? Который выкрал конверт с заявкой, договор, картину? Который написал анонимку моей жене и донос на меня в мэрию? Который пошел на убийство? Сейчас на Калинину смотрят все: кто с удивлением, кто с недоверием, а кто и со страхом. Но она будто не замечает этого – ее взгляд прикован к Кирсанову. – Я признаю, что я – тот человек, который в начале сентября отправил тебе письмо, – она переходит на «ты», и сразу становится ясно, как было странно с его стороны обращаться к ней с оскорбительно вежливостью. – Вот как? – кричит Вадим. – Значит, ты признаешь только это? Ну, что же – тогда оправдывайся! Тогда докажи, что всё остальное – не твоих рук дело! Нет, ты не сможешь! – Я не обязана ничего доказывать, – чеканит каждое слово Женя. – Это ты должен доказать, что я имею к этому отношение. Остальные, как я понимаю, находятся в трансе. Даже дядя Дима словно воды в рот набрал. Первой не выдерживает Варя. – Да ерунда всё это! Ошибка какая-то! Ну, не молчи же, Женечка, не молчи! – А что она может сказать? – вопрошает Кирсанов. – Ей остается только молчать. Ну, ничего, мы и сами сейчас разберемся. Итак, с чего всё началось? С моего компьютера, кажется. Что ты в нём искала? Мою диссертацию? Она смотрит в окно и молчит. Не знаю, ждет ли он от нее ответа, или просто беседует сам с собой. Но отвечает ему вовсе не Женя. – Это не Женя виновата, Вадим Александрович! – вскакивает со стула Анастасия Васильевна. – Это я. – Что ты? – не понимает Вадим. – Я рылась в вашем компьютере, – опускает голову Степанцова. – Только диссертация ваша мне вовсе не нужна была. Я не ее искала. – А что ты искала? – бросается в краску Вадим. – Служебную записку, – шепчет Анастасия, – в отдел кадров. Помните? На меня тогда студент докладную написал – за то, что я его обозвала. Ну, я и подумала – должны же вы как-то на докладную отреагировать. Выговора для меня потребовать или предупреждения о неполном служебном соответствии. Вадим мотает головой: – Ничего не понимаю. – А что тут непонятного? Я испугалась тогда очень. А вы в тот день как раз что-то печали у себя в кабинете. Ну, я и решила – докладную пишете. А когда все разошлись, я посмотреть решила. Я понимаю, что не должна была… А пароль нетрудно подобрать было – я сначала дату вашего рождения попробовала, потом – ваше имя, потом – имя вашей жены. А потом увидела фото на столе – а вы там всей семьей на фоне автомобиля. Попробовала номер машины – подошел. Но я только последние открытые документы просмотрела – честное слово! А когда вся эта каша заварилась, я признаться хотела. А потом испугалась. Вадим переводит чуть растерянный взгляд на Калинину. – Но ты же сама сказала, что написала то письмо… Она кивает. – Написала, – голос Женьки звучит тихо и горько. – Только я не знала, что кто-то действительно в твой компьютер заходил. Иначе не стала бы его писать. И не было бы тогда никакой истории со Светлячком. Я услышала, как ты рассказывал Квасцову о компьютере, и подумала, что ты просто чересчур подозрителен. А своим письмом всего лишь хотела заставить тебя немного понервничать. – Немного понервничать? – ахает Вадим. – Это так теперь называется? Ладно, историю с компом проехали. Тут всё ясно. Нелепое совпадение. А заявка на грант? К ней ты тоже не имеешь никакого отношения? – Не имеет, – подает голос красная как мак Таня Рогозина. – Это я взяла письмо. Сама не понимаю, как я решилась! Я не хотела остаться без работы. Понимаете, мы тогда вдвоем на одну зарплату жили. Он работу не мог найти. А если бы еще и я стала безработной… Я тогда словно в каком-то сне находилась. Вы не думайте, что меня совесть не мучила – еще как мучила! Я конверт себе в сумочку запихнула, а уже когда с работы ехала, одумалась и хотела всё исправить. Я даже из автобуса вышла не на своей остановке – чтобы на почту зайти. Но было уже поздно, почта оказалась закрытой. И доехать до главпочтамта я уже не успевала. Я знаю – мне нет оправданий. Я всё это время, как заяц, тряслась. И каждый день с собой заявление на увольнение носила. Она обводит всех испуганным взглядом – как затравленный зверек. Но никто ее ни в чём не упрекает. Даже Вадим. – Ладно, – снова говорит он. – Еще одно совпадение. Что у нас там следующее по списку? Договор с мэрией? Может быть, кто-нибудь знает, куда девался он? – Он застрял у стенки за Настиным столом, – громко говорит Вероника Сташевская. – Я знаю это, потому что сама его туда запихнула. И даже странно, что никто его там не догадался поискать. Вадим беспомощно опускается на стул. – Вероника! Но зачем? Она вызывающе вскидывает голову. – Хотела показать, что Алла Сергеевна тоже может совершать ошибки. Она за любой промах отчитывает нас, как девчонок. То журнал не так заполнили, то курсовые работы на место не положили. Когда подписанный договор из мэрии принесли, Прудникова как раз за столом Анастасии Васильевны сидела – потому что за ее столом сидел зашедший на чашечку чая проректор по науке. Она тогда достала папку с договорами из шкафа, но положить в нее новый договор не успела, а когда звонок прозвенел, ушла на занятия, а папку так на столе и оставила. Я договор за стол и бросила. А когда я папку закрывала, Юля в кабинет вошла. Я знаю, Алиса Афанасьевна, что вы ее в сговоре с кем-то подозревали. Так вот, заявляю – она тут совершенно ни при чем. Просто она догадалась, что я имею какое-то отношение к пропавшему договору, но не стала меня выдавать. А я, честно признаться, всего лишь хотела, чтобы Алла осознала, что она забыла положить договор в папку. Просто забыла – как забывают иногда что-то сделать все нормальные люди. Думала, она увидит, что его там нет, и сразу подумает, что он мог слететь с Настиного стола. Ну, поищет немного и найдет. А она, вернувшись с занятий, убрала папку в шкаф и хватилась договора только через несколько дней. А к тому времени, наверно, уже забыла, что тогда сидела не за своим столом – потому что договор только у себя на столе искала. – Дура! – рявкает изрядно раскрасневшаяся Прудникова. Они смотрят друг на друга как две разъяренные кошки. Хорошо, что они сидят в разных концах кабинета. – Хотите верьте, хотите нет, но я не думала вредить кафедре. Я сама несколько раз порывалась «найти» договор, но мне казалось, это будет подозрительно. Но я достала бы его оттуда до приезда московской комиссии. И знаете, что, Вадим Александрович, если все остальные ваши предположения настолько же обоснованные, как и эти, то они не стоят и выеденного яйца, и вам придется извиняться перед Женей. Сидевшая до сей поры молча Светлана приглаживает вовсе не нуждающиеся в этом короткие волосы и говорит: – Возможно, тебе, в самом деле, придется это сделать, потому что я тоже хочу кое в чем признаться. Это я отправила анонимное письмо твоей жене. Кирсанов достает платок из кармана пиджака и вытирает пот со лба. Молча. За него откликается Даша. – Вот как? – ее тонкие брови взлетают вверх. – Как интересно! А мне раньше казалось, что ты меня не очень-то жалуешь. С чего бы вдруг такая забота? Или я ошибаюсь, и это было желание мне напакостить? Елизарова надевает очки, и я вижу, как дрожат ее руки. – Наши с тобой отношения в данном случае не имели никакого значения. Я всего лишь хотела, чтобы правда вышла наружу. Мне противна ложь. Понимаете? – Благодетельница, – цедит Вадим. – А ты хоть о ком-нибудь, кроме себя и своих дурацких принципов, думала в тот момент? Светлана морщится – она не привыкла, чтобы с ней разговаривали в таком тоне. – Я давала тебе возможность развязать этот узел самому. Ты предпочел оставить всё как есть. И о своем поступке я не сожалею. И я бы снова поступила точно так же. Я сожалею только о том, что не решилась тогда подписаться. Анонимка – это мерзко. Но если бы я знала, что в моих действиях ты обвиняешь кого-то другого, я бы давно уже всё рассказала. Так что извини – Евгения Максимовна здесь тоже совершенно ни при чем. – А может быть, другую анонимку написала тоже ты? – его рука с платком снова тянется к блестящему от пота лбу. – И тоже считаешь это борьбой за справедливость? Борьбой со взяточничеством, а? Она качает головой. – Нет. Хотя если бы я знала, что ты берешь взятки… Он заливается нервным смехом. – Не сочтите это паранойей, но, кажется, я окружен одними предателями. Я так понял – мои слова вы не в грош не ставите? Ну, хорошо, официально заявляю – если вдруг выяснится, что Евгения Максимовна не имеет отношения и к остальным случаям, о которых мы говорим, я публично принесу ей извинения. Только я сильно сомневаюсь, что это потребуется. Остались самые серьезные поступки – клевета, кража картины стоимостью несколько тысяч долларов и убийство. Не думаю, что найдутся желающие в этом признаться. Он обводит всех взглядом. – Так я и думал. Значит, мои обвинения остаются в силе. Я сглатываю слюну – боюсь, что голос подведет. Мы с ним по-прежнему друзья. Не такие как раньше, конечно, но всё-таки. Но молчать и дальше я не могу. – Ты странно рассуждаешь, – нет, кажется, голос звучит как надо. – Ты предположил, что все эти события связаны в одну цепь, и все началось с письма Светлячка. А мы уже выяснили, что к большинству этих событий Евгения не имеет никакого отношения. И все равно ты упорно обвиняешь ее во всем остальном. По-твоему, она написала письмо, на два месяца о тебе забыла, а потом вдруг вспомнила и разом решила украсть у тебя картину и посадить тебя в тюрьму за взяточничество, а потом и этого ей стало мало, и она решила тебя убить! – Не надо так, Алиса! – просит он. – Если у тебя есть другие предположения, я слушаю. А если нет, то лучше помолчи. – Почему же? – возражаю я. – Есть предположения. Возьмем, к примеру, донос на тебя. О его справедливости мы пока не говорим. Важен сам факт. В департамент образования пришла анонимка. Ты готов был подозревать кого угодно – Светлячка, Варю, даже меня. И только об одном человеке ты не подумал. – Да? – скептически улыбается он. – И о ком же?