– Да, я счел нужным всё ей рассказать, – кивает дядя Дима. – Ей совсем ни к чему идеализировать своего погибшего жениха. – Подождите! – стучит по столу Настя. – Но что же произошло с самим Квасцовым? Этого-то вы нам так и не рассказали! И снова в кабинете – тишина. И снова возвращаются подозрительность и страх. – Может быть, его мучила совесть, и он каждый день вынужден был принимать таблетки, чтобы хоть немного поспать? – подбрасывает версию Варя. – А в тот день принял их по ошибке? – Нет, – качает головой Ткаченко, – не думаю. Никакого снотворного в квартире Квасцова не обнаружено. Как и в его машине. И сестра говорит, что таблеток он никогда не принимал. – Она могла не знать об этом, – возражает Даша. – Могла, но это не объясняет, почему он решил выпить снотворное перед дорогой, будучи уже изрядно пьяным. – Потому и выпил, что уже плохо соображал. – Мы восстановили цепь событий того дня поминутно. Препарат, который он принял, быстрого действия. Если бы он принял его до прихода в университет, он уснул бы прямо за столом. Насколько я понял, Квасцов всё время находился на кафедре. Он даже в туалет не выходил. И никто из тех, кто здесь присутствовал, не видел, чтобы он доставал таблетки из кармана. – Но мы же не наблюдали за ним специально! – почти кричит Вадим. – Согласен. Но от таблеток обычно остается упаковка, а ее не было нигде – ни в его карманах, ни в машине, ни в мусорной корзине на кафедре. – Значит, это – убийство? – решается произнести страшные слова Кондратюк. – Да, – подтверждает дядя Дима. – И убийца – один из тех, кто был в тот день на кафедре. Убийца среди нас Честно скажу – мой азарт детектива заметно поубавился. Более того – я предпочла бы, чтобы дядя Дима сказал – да, Квасцов принял таблетки сам. Тогда мы разошлись бы с этого заседания взволнованными, но всё равно счастливыми. Я смотрю на Сашку – он сидит рядом с Женей. Она, как обычно, красивая, но немножко другая – должно быть, спало напряжение, в котором она находилась все эти месяцы. И вот мы снова погружаемся в то болото, из которого только что, казалось, выбрались. – Вы знаете, кто это? – в оглушительной тишине голос Вероники звучит особенно громко. – Вы можете это доказать? Дядя Дима усмехается: – Доказывать мы будем в суде. А пока скажу так – у меня есть некоторые предположения. А еще повторю то, что я уже вам говорил – когда я приступил к расследованию причин автомобильной аварии, я не обратил внимания на слова Вадима Александровича о каком-то загадочном Светлячке. Я рассматривал несколько версий. Первая – что таблетки Квасцов принял сам. Эту версию я быстро отбросил. Вторая – что убить пытались Кирсанова, только делали это обходным путем. В пользу этой версии говорили все предыдущие неприятные случаи, что произошли на кафедре. Всё это вроде бы указывало на то, что убийца – кто-то, кто работает в университете. Но это могло быть не более, чем ширмой. Мой полицейский опыт говорил мне, что очень часто в таких случаях основной является бытовая сторона вопроса, а главным подозреваемым становится супруг или супруга. Простите, Дарья Дмитриевна, но я всего лишь показываю ход своей мысли. Я знал, что в недавнем прошлом Вадим Александрович был директором коммерческой фирмы. Речь могла идти о большом состоянии. – Ха! – презрительно усмехается Даша. – Да, позднее я выяснил, что больших дивидендов коммерческая деятельность вам не принесла, но сначала я всерьез интересовался именно финансовым мотивом. Я подумал – а что, если Дарья Дмитриевна предпочла избавиться от мужа, дабы прибрать к рукам его деньги? В пользу этой версии говорил и тот факт, что у Вадима Александровича был роман на стороне. Возможно, она боялась, что капитал уплывет к ее сопернице, и предпочла пойти на решительные действия. Конечно, тут ей пришлось бы попутно пожертвовать и совершенно не связанным с этой историей Квасцовым, но, как известно, лес рубят – щепки летят. – Нам обязательно перетряхивать наши семейные дела перед посторонними? – холодно осведомляется Вадим. – Извините, но вы сами так решили. Впрочем, я постараюсь побыстрее рассказать об этой стороне вопроса, тем более что здесь я оказался не прав. – Хорошо, что вы признаете это, – усмехается Даша. – А то я уже хотела требовать сатисфакции. – Да, признаю. Тогда у меня в самом деле мелькнула мысль – а если это, и правда, таинственный мститель Светлячок? И всё-таки это казалось почти невероятным. И тогда появилась третья версия. До тех пор я принимал за основу предположение, что целью преступника был Кирсанов, а Никита пострадал лишь потому, что этот преступник знал, что именно он поведет машину, в которой поедет Кирсанов. А тут я подумал – а что же всё-таки произошло? А произошло только то, что Никита Квасцов оказался напичканным таблетками. А может быть, именно это и было конечной целью преступника? А всё остальное – не более, чем эффектная мишура? – Вы хотите сказать, что убить хотели именно Никиту? – подает голос Женя. – Но почему? – Вот и я спросил себя – почему? Почему ему дали эти таблетки именно в тот день? И к чему это должно было привести? Вот вы сами скажите мне – куда ехал Квасцов в день аварии? – В Новгород, на конференцию, – говорит Алла Прудникова. – Правильно, на конференцию. И вот я подумал – а что, если кто-то не хотел, чтобы он туда приехал? Я пытаюсь переварить полученную информацию. Я всё еще не понимаю, к чему клонит дядя Дима. – Глупости! – заявляет Алла. – Это была обычная, ничем не примечательная конференция. Зачем кому-то мешать ему в ней участвовать? – Честно скажу – я не силен в научных делах. Но с какой целью Квасцов ехал на конференцию? Насколько я понял – не только для того, чтобы там выступить. – Да, он собирался показать наброски к своей докторской диссертации какому-то академику, – говорит Юля. – Вот именно! – восклицает Ткаченко. – А если кто-то очень не хотел, чтобы он это сделал? Подождите, не возражайте. Я сейчас напомню вам хронологию событий, имеющих отношение к этой загадочной диссертации. Алиса Афанасьевна передала мне некоторые записи с изложением ее бесед с вами. И кое-что я хотел бы уточнить. Евгения Максимовна, – поворачивается он к Калининой, – кажется, именно вы однажды сказали, что, вы бы не удивились, если бы Квасцов быстрее написал толковую докторскую диссертацию, чем Вадим Александрович? Было такое? Женя кивает. – Да, что-то такое я говорила. – Хорошо, – удовлетворен он. – Теперь вспомним вот что – на протяжении нескольких месяцев вы, Вадим Александрович, безуспешно пытались добиться, чтобы диссертационный совет допустил вашу диссертацию к защите. Но им всё время не хватало в ней какой-то изюминки, свежей мысли. Правильно? – Ничего подобного! – опровергает Кирсанов. – Это была обычная процедурная волокита. Если бы вы имели хоть какое-то представление о процессе защиты диссертации, вы бы поняли, о чём я говорю. – Позвольте мне остаться при своем мнении, – усмехается Ткаченко. – Так вот – Квасцов придумал что-то свежее, оригинальное, что, по его мнению, вполне тянуло на докторскую. Он решает показать это что-то известному московскому академику. Но я уверен, что еще раньше он показывал свои бумаги человеку, гораздо более близкому, мнению которого он доверял. Я говорю о вас, Вадим Александрович! Взгляд Вадима становится настороженным и злым. – Вы, кажется, собираетесь меня в чем-то обвинить? Не советую! Да, у Никиты были кое-какие наброски – ничего серьезного. Мне он ничего значительного не показывал. – А если всё-таки показывал? – возражает дядя Дима. – Думаю, вам он их показал раньше, чем кому бы то ни было. Вы убедили его, что всё это требует серьезной доработки, и посоветовали пока не выступать с его идеей публично. Но сами вы сразу поняли, что это – как раз то, чего так не хватает вашей диссертации! И не посчитали зазорным в Москве выдать эту идею за свою. – Вы соображаете, что говорите? – Вадим не может усидеть на месте. – Я – известный ученый – присваиваю разработки вчерашнего аспиранта, которому я сам же совсем недавно помогал защитить кандидатскую диссертацию? Да это чушь, в которую никто никогда не поверит. – Вы извините, Вадим Александрович, – мягко говорит дядя Дима, – но, увлекшись этой версией, я стал искать тот текст, который Квасцов собирался показать академику Арбатову. В его машине, кроме текста доклада, с которым он собирался выступить на конференции, никаких других бумаг не было, что показалось мне странным. Я обратился за помощью к его сестре – вечером накануне отъезда он как раз был у нее и именно у нее распечатывал текст, который собирался показать академику. Окончательный вариант документа он взял с собой, но предварительный вариант с многочисленными пометками на полях остался у нее, и она его нам предоставила. И хотя я несведущ в этом вопросе… – Вот именно! – взвивается Вадим. – Вы недостаточно компетентны в этом вопросе, чтобы делать выводы об идентичности текстов. – Вы совершенно правы! – на сей раз Ткаченко и не думает возражать. – Но за более авторитетным мнением мы можем обратиться непосредственно к академику Арбатову. Если вы, конечно, не возражаете. – Возражаю! – Вадим комкает лежащий перед ним чистый лист. – Это абсурдно – беспокоить ученого с мировым именем по таким пустякам! – Вы считаете это пустяком? – удивленно тянет дядя Дима. – Даже если тексты похожи, то что это доказывает? – с вызовом спрашивает Кирсанов. – Только то, что мой молодой коллега ознакомился с моей диссертацией и на ее основе пытался слепить свою. Вот и всё. – И был настолько безумен, что решил показать часть вашей диссертации от своего имени вашему же научному консультанту? – Вы обвиняете меня в плагиате? – голос Вадима звучит хрипло и незнакомо. – И не только. Я обвиняю вас в убийстве! – сурово произносит Ткаченко. – Только вы один были заинтересованы в том, чтобы Квасцов не встретился в Новгороде с академиком Арбатовым. У вас была возможность бросить таблетки в его чашку. Причём сделать это вы могли и не на глазах у всех – вы, в отличие от Квасцова, выходили из кабинета. Ну, а уж заменить потом его чашку на свою – дело техники. – По-вашему, я – идиот? Как я мог не подумать о том, что след от лекарства будет обязательно обнаружен? Что начнется расследование? – Это уже детали, – устало вздыхает Ткаченко. – Вы могли надеяться на то, что все решат, что таблетки принял сам Квасцов. Или припишут это таинственному Светлячку, о котором вы всем без устали рассказывали. – Но если это я подсыпал ему таблетки, то зачем, объясните мне, я сам сел к нему в машину? – Вадим берет стакан с водой, но тот выскальзывает у него из рук, и вода разливается по столу, капает на пол. – Чтобы заглушить свою совесть, вы слишком много выпили. Вы сели в машину почти в бессознательном состоянии. Вы ничего не соображали. Досадная оплошность с вашей стороны. Я сердита на Вадима из-за Жени, да и не только из-за нее, но сейчас мне хочется броситься к нему, схватить его за руку и сказать, что я на его стороне. Он не мог поступить так с Никитой – я знаю это. И украсть его диссертацию он тоже не мог! Я вспоминаю больничную палату, в которой Вадим недавно лежал, и его бледное, сливающееся с подушкой лицо. И испуганный взгляд. Нет, так сыграть он не смог бы. Он боялся. Он панически боялся того, кто убил Никиту. – Это не он, дядя Дима! – то ли кричу, то ли плачу я. – Ну, честное слово! Я понимаю, что это не убедительно, и судорожно пытаюсь вспомнить хоть что-то полезное. Да, Квасцов говорил мне, что у него появилась гениальная мысль, которой он собирался поделиться с кем-нибудь из наших ученых. Да, он мог рассказать об этом Вадиму. Так, стоп! А когда Вадим рассказал мне о том, что диссертационный совет одобрил его докторскую? До или после моего разговора с Никитой? После! Нет, не может быть! Или всё-таки может? Вадим ужасно нервничал, когда узнал, что Квасцов тоже едет в Новгород. Почему? И почему он напился в тот день, когда они должны были ехать? – Факт плагиата мы сумеем доказать, уж вы мне поверьте, – доносится до меня голос Ткаченко. – Сестра Никиты говорит, что он показывал свои наброски не только вам. Он советовался с кем-то еще из коллег – причем еще в прошлом учебном году. – Он показывал их мне! – подает голос Юля Кондратюк. – Несколько месяцев назад. Он просил, чтобы я проверила обоснованность некоторых формул, которые он предлагал. У меня даже остался тот документ в электронном виде. – Ну, вот и славно, – потирает руки дядя Дима. Вадим молчит. Сидит, уставившись в одну точку на стене, и молчит.