— Видишь? — сказала Майа. — Не такой уж он одержимый! Духи уже отпускают его! — Ну ещё бы я был здесь сумасшедший! — вырвалось у меня. — Кина бы не было! Ойгон отшатнулся и выхватил меч. * * * *Кость — здесь обозначает род. Глава 4 Кто я? Изумление Ойгона было велико, но всё-таки меньше моего собственного. Ведь я не узнал своего голоса. Это не я говорил сейчас, а какой-то мальчик. Даже не я лет в десять или двенадцать, а кто-то совершенно иной. С другим тембром и манерой разговаривать. «Гоблин, — подумал я. — Переозвучка». Но смеяться не захотелось. Оба брата, шаманка и Майа — уставились на меня, как на заговорившее полено. Хотелось брякнуть им что-нибудь вроде: «В каморке папы Карло у камина…». Уставились, понимаешь. Так значит, это не сон был про зал с колоннами? Или я всё ещё сплю? Но этого же не может быть, чтобы сон во сне? Или может? Что же я Фрейда не читал, дубина с глазами? Откашлялся тихонько, и боль в груди напомнила: проснуться-то не могу. — Ты из кочевников? — спросил вдруг Темир. Он был тут самым младшим и не побоялся показаться глупым. — Кина — это же собака по-вашему? Ты собаку зовёшь, да? Ойгон отодвинул брата, шагнул ко мне, не выпуская из рук меч. — Кто ты такой? — спросил он грозно. — Отвечай: ты злой дух, вселившийся в тело человека? — Почему сразу дух? — удивился я. — Потому что ты говорил с духами! А теперь говоришь с нами так, будто бессмертный! — Он наставил на меня меч. — Человек бы боялся железа! — А дух? — спросил я. Бояться я его точно не собирался. Какой смысл? Я всё равно или мёртв, или сплю. Ойгон нерешительно оглянулся на шаманку, но та не ответила, уставившись в стену над моей головой. Глаза у неё были дикие. Майа замахала на сына руками: молчи, мол, уйди! Тот нерешительно спрятал меч. Смешно это было: угрожать раненому, который почти не может пошевелиться. — Мы не обижали тебя, злой дух, — испуганно пробормотала Майа, косясь на шаманку. — Я перевязывала твои раны, поила тебя айраном, помнишь? Я покачал головой. — Я не злой дух. — А кто ты тогда? — опасливо удивилась Майа. — Три дня ты говорил с духами на чужом языке, а теперь говоришь по-нашему, но слова твои странные. Кто я? Да знать бы. — А зеркало у вас есть? — спросил, надеясь, что это слово Майа поймёт. — Зеркало? Такая штука, ну, чтобы на себя посмотреть? Женщина задумалась: — Я видела зеркало, — сказала она. — Как-то купец привозил его из самой Арды. Оно было, как будто блестящее блюдо. И в нём можно было увидеть своё лицо. — Вот и я бы хотел увидеть своё лицо! — А разве ты его никогда не видел? — спросил Темир. Шаманка вдруг вскрикнула, словно увидела что-то страшное, подхватила бубен, покрутила его над огнём, а потом начала петь и кружиться на одном месте. Песня казалась мне бессвязной, но отдельные слова я понимал. Шаманка пела про дерево, чьи корни уходят в нижний мир. И про утку, что ныряет к корням. И про злых голодных и страшных духов, что ждут шамана на долгом пути вниз. И голос, и ритм, и движения шаманки — всё таило в себе угрозу. Мне стало не по себе, хотя меня трудно напугать прыжками и выкриками. Чего я не видел-то в этой жизни? То есть, уже не в этой. Но неужели шаманка и в самом деле видит мою, чужую этому миру, душу? Потому и скачет, как оглашенная? Братья шарахнулись к стенам. Майа заметалась: пляшущая шаманка прижимала её ко мне. Ничего не видя перед собой, она кружилась так, что верёвочки на её одежде встали торчком, словно иголки ежихи. Меня замутило, и голова поплыла. Похоже, шаманка изгоняла меня, как злого духа! — Да не дух я! — выкрикнул, пугаясь собственного голоса. Если меня сейчас стошнит, то сами будут виноваты. — А кто ж ты ещё, — буркнул Ойгон из самого дальнего угла аила. Братья стояли, прижавшись к хлипким дверям из коры, готовые бежать или биться, если я сейчас превращусь в злого духа и наброшусь на шаманку. Но минуты шли, а в духа я почему-то не превращался. Накружившись, шаманка плюхнулась у очага, обессиленная, и Майя налила ей питья из бурдюка, что стоял в углу. — Смотрел на меня? — спросила шаманка, отпив из круглой глиняной чашки. — Видел, как твоя душа плясала вместе со мной? Видел судьбу свою? Что теперь про себя скажешь? Я мотнул головой: правда тут была не нужна, всё равно не поверят. — Откуда сюда пришёл? — рассердилась шаманка. — На чьей стороне бился? Говори! А то посажу душу в бубен и унесу к корням дерева, что растёт у порога нижнего мира! Мёртвым — не место среди живых! Майа вскрикнула и закрыла лицо рукавом. Похоже, только одна она мне и верила хоть чуть-чуть. Братья хмурились. Ойгон даже вытащил меч из ножен, хотя приближаться ко мне не собирался. Нужно было срочно что-то соврать, но что? — Я не дух! — Это признание далось мне легко. — Я воин… Но… Вот тут я запнулся. Я и в самом деле был воином, хотя убили меня во время другого сражения, в другом мире. (Если так, конечно, бывает.) Дальше пошло труднее, уж больно я не люблю врать. — Мне просто память отшибло. Совсем ничего не помню. Я очнулся здесь и сначала не понимал вашего языка. А потом почему-то понял. — Ну и что это значит, кама? — спросил Ойгон, обращаясь к шаманке. — Может, ты спустился с Закатных гор? — подсказал Темир. — Может, ты враг нашего рода? — Откуда мне знать? Этот мир был совсем незнакомым, уж лучше было идти в полный отказ, чтобы не поймали потом на слове.