- Мой адрес… - иронично уточнил Павел. Медлительность Пирогова, с какой тот начинал разговор, видимо, действовала ему на нервы. - Окурок… - И что из этого? - А вот что… Корней Павлович потянул ящик стола, достал телеграмму научно-технического отдела. - Взгляни. Козазаев привстал, по-жеребячьи изогнул шею: телеграмма слегка вздрагивала в руках Пирогова, а главное, была «вверх ногами». - Ну и что? - спросил он, садясь на место. - Второй листок бумаги был твоим. - Моим? - Может, я не так выразился. Второй листок был из твоего кармана. - В телеграмме не названа моя фамилия. А раз так, то мне следует сейчас подняться и уйти. - Ишь ты, прыткий. А ведь мы еще ни словом не обмолвились о деле. - Ничего себе, - расширил зрачки Козазаев. - Обвинил меня в убийстве, и, оказывается, это еще цветочки. Нет, нет и нет! Этот парень здесь ни при чем. Он кипит, клокочет гневом. Он сейчас действительно встанет и уйдет. …Ну разве повел бы себя так преступник, разве не начал бы защищаться, предупреждая следующее разоблачение. А этот принимает тон и подыгрывает. Только суше и злей смотрит. И белее нос, как это бывает в минуты наивысшего напряжения. Надо отступать. Надо отходить на исходную. Но где она? Он, Пирогов, сам разрушил ее. Да, надо потянуть время. Не утратить инициативу, но успокоить парня. - Я должен быть с тобой откровенен. Дело действительно тревожное. В районе, в горах, действует организованная банда, по моим предположениям, пять-шесть человек. Имеются факты нападения на машины на Чуйском тракте, грабежа в селах, вот - убийство. У банды, как мне кажется, есть свой человек в селе, который снабжает их по мелочам. Скажем, табаком, бумагой. Вспомни, у Якитова самосад и такая точно бумага, как у тебя. Как «бычок». Уловил мысль? - Не пойму, при чем тут я? - Ну, допустим, что бумагой с Якитовым поделился ты. - Знаешь что… - от неожиданности Павел не находил слов. - Ты не злись, я ведь сказал - допустим. Так вот, если не ты, то кто же? Припомни, ты ни у кого не брал бумагу на закрутку? - Нет! Не брал! - жестко оборвал Павел, но это состояние было знакомо Пирогову: упрямство переросло в вызов. - Ладно. Ты не брал. Но, может, давал кому? Козазаев молчал. Облокотясь здоровой рукой о колено, он смотрел в одну, видимую только ему, точку на полу. Худое крупное лицо сделалось жестким, не похожим на живое энергичное лицо того, парня, что ворвался сюда несколько минут назад. - Ты напрасно сердишься, Павел, - продолжал Пирогов. - Если бы я не верил тебе, - будь спокоен, нашел бы способ узнать все сам. А я верю тебе. Слышишь, - верю. Но мне казалось, что ты облегчишь дело. Возможно, где-то, когда-то твои пути случайно перекрестились с человеком, который мне нужен. Слышишь? Ты приехал и встретил старого знакомого. Вы закурили. Не знаю, что еще… Ты мог дать ему книгу. Свою книгу. У тебя же есть. Я видел. Он взял… Будто не слыша, Козазаев обхватил голову здоровой рукой, согнул еще ниже, чтобы скрыть болезненную гримасу. - Он взял… Ты не помнишь такого? - Ни черта он не брал, - отозвался Павел. - Ни черта не брал. Он вдруг распрямился. Лицо его было бледным, но в глазах появились нетерпеливые огоньки. - Слушай, лейтенант. Я и вправду приехал - и он пришел. Многие приходили, и он. Не друг, не сосед - недалеко живет. Про войну, про всякое там завел… Потом мы закурили. У него был кисет и бумажка. Вот так, книжечкой, аккуратненько. А когда ушел, книжечка… да, осталась. Он взял кисет, а книжечка осталась. Но я не думаю… Я бы не подумал… - Кто он? - Так ведь… Тьфу, черт! Конечно же, он забыл, а я прихватил на радости. - Кто? Кто он? - Сахаров же. - Это какой Сахаров? - ахнул Пирогов. - Какой из себя? - Да не молодой уже. За шестьдесят. Крепкий такой. Борода - во!.. - Борода, говоришь, - оживился Пирогов. Он теперь ясно представлял, о ком речь идет, и едва сдерживал изумление от такой новости. - Так вот, дружище, Якитову дал табак и бумагу бородач, похожий на твоего. ГЛАВА СЕДЬМАЯ И все-таки Сахаров! Якитов, конечно же, узнал его. Иначе зачем бы ему понадобилось ломать комедию, будто он не встречался ни с кем в горах. Только прижатый прямым вопросом о табаке, он придумал незнакомого старика, но при этом не сообразил исказить его словесный портрет. Совершенно ясно, что Якитов не слышал об убийстве на дороге, тем более - об окурке. Просто поняв, что самому ему не избежать наказания в любом случае, он решил не впутывать в историю старика: ведь старик накормил, обещал помочь. Козазаев шел рядом с молчаливым Пироговым и не мешал ему думать. - Ты со мной? - спросил Пирогов. - Куда ж мне, если я оказался пупом в этом деле. Над селом висело плотное звездное небо. В воздухе пахло снегом. Небольшой морозец после прокуренного кабинета доставал до глубины легких. Был тот час, когда в домах уже оттопили печи. В большинстве окон не было света, и они выделялись на стенах слепыми черными прямоугольниками. Козазаев шел на шаг впереди, показывая дорогу. Молчали, каждый по-своему переживая недавний разговор и предстоящую встречу с Сахаровым. По словам Павла, это был на редкость крепкий мужик, умный и хитрый, решительный до отчаяния. Павел предупреждал, что если Сахаров почувствует опасность, первым применит силу, и кто знает, что у него припасено за пазухой. На этом Пирогов и решил сыграть: с ходу передать привет от Якитова, выразить недовольство потворством Сахарова, высказаться, во что обойдется укрывательство дезертира, рассесться по-домашнему, начать составлять протокол. Надо убедить Сахарова, что у него нет другого пути, как попытаться избавиться от милиционера; вызвать вспышку, погасить потом, воспользовавшись замешательством, получить ответ на главный вопрос: известно ли ему место зимовки банды? Дом Сахарова двумя черными окнами смотрел на Урсул. Пирогов обогнал Козазаева, молча указал ему место у стены в метре от двери, приложил указательный палец к губам, потом негромко стукнул в окно. Раз, другой, третий. Наконец, в доме послышались шорохи, открылась и тотчас закрылась внутренняя дверь. Кто-то стоял в сенях и прислушивался. Пирогов, нисколько не таясь, поднялся на дощатое крылечко, взялся за дверную ручку. - Кого там нелегкая принесла? - спросил недовольный женский голос. - Пирогов. Милиция. - Чего надо ночью-то? - Хозяин дома? - И-и! Еще три дня уехал. - Куда? - Он и в былые годы не докладывал мне. - Откройтесь на минутку! - И-и! Много вас, кто по ночам нынче стучит. Почем знаю, милиция ты или еще кто. Упрямство старухи начисто перечеркивало ее слова. Скорее всего, Сахаров сидел дома и направлял жену. Не хотелось поднимать шум. - Хорошо. Утром в почтовом ящике не забудьте взять повестку. Как вернется хозяин, пусть зайдет ко мне. Сделав знак Козазаеву идти за ним, Корней Павлович сошел с крыльца, оглянулся. Павел стоял на месте и жестами показывал - уходи, я остаюсь здесь. Пирогов вмиг испытал к нему нежность, дал понять, что, сделав круг, вернется, и, сильно ухая сапогами, пошел прочь.