– Хм, мне кажется, ей нужно прилечь. Джек повел одну из девушек туда, где Билли продолжал увлеченно что-то обсуждать с его кузиной. Девушка – Вики, Ники или как ее там? – держалась за него, но все равно опасно покачивалась. Еще пять минут назад с ней вроде бы все было в порядке. Джек предложил ей выйти на улицу, подышать. Она вдохнула свежего воздуха – и ее зашатало. Джек едва успел ее поймать до того, как она рухнула на землю. – Я отведу ее наверх. Билли дернулся. – Ты же не собираешься… ну, сам знаешь… нет? Она же совсем пьяная. Джек рассмеялся. – За кого ты меня принимаешь? Я просто отведу ее наверх и уложу в кровать, чтобы проспалась. Если повезет, я найду правильное положение, в котором восстановление пойдет быстрее. Кузина улыбнулась и опустила ладонь на руку Билли. – Не беспокойся. Вики всегда так напивается. Проспится, и все будет в порядке. А, значит, ее зовут Вики. Лучше знать ее имя, если он собирается ее трахнуть. А его кузина-то запала на Шекспира! Как он этого раньше не заметил? – В любом случае у него есть та стриптизерша, которая постоянно соблазняет его дома. – Маленькая сучка улыбнулась, глаза победно заблестели. Давно она знает про Люси? – Что? – Билли повернулся к Джеку и прищурился. – Ты спишь с Люси? – Не будь таким дураком, Билли. – Он жестом показал кузине, чтобы не открывала рот. Та стояла очень довольная собой. – Она тебя просто дразнит. Люси для меня слишком тощая. Я люблю девушек с формами. – Он ухмыльнулся и ущипнул за бок девчонку, которая висела у него на руке. – Билли, а тебе не пора найти себе какую-нибудь малышку? Джек немного подтянул висевшую на нем девицу, и она захихикала, так и не открыв глаза. Он отчаянно хотел затащить ее в одну из спален (предпочтительно в спальню тети и дяди), но не собирался уходить, не испортив вечер кузине в качестве «ответной любезности». Джек повернулся к группе из трех девушек, которые пытались раскурить сигарету. Похоже, они никогда не делали этого раньше. Он жестом подозвал одну из них. – Салли, – начал он. – Саманта. Он изобразил свою самую обаятельную улыбку. – Да, конечно, Саманта. Прости. Это Билли. Он еще не видел пруд. Покажешь ему? Саманта улыбнулась. – Да, конечно, Джек. Пошли, Билли, пруд тут классный. Билли не успел ничего возразить, как его потянули в направлении черного входа. – Ублюдок, – прошипела кузина. – Да, да, конечно. Я занят. А ты в будущем держи свой поганый рот на замке. Он направился прочь, но успел услышать, как она добавила: – Надеюсь, ты заразишься от нее лобковыми вшами. Глава 19 Ник приходит в себя гораздо быстрее меня, и до того, как успеваю осознать, что делаю, я уже стою в своем саду позади дома, руки у меня трясутся, и одной из них я пытаюсь поднести зажигалку к сигарете, а второй держу чашку с кофе. Я много курила в «Окдейле» из-за скуки или для того, чтобы выйти на свежий воздух, но несмотря на то что я бросила курить после выхода на свободу, у меня всегда есть дома пачка сигарет на всякий случай. Чай для решения проблем, кофе и сигареты для кризисных ситуаций. Проходит целых десять минут перед тем, как Ник обращается ко мне, и начинает он очень нерешительно, словно пытаясь не расстроить меня еще сильнее. – Когда ты в последний раз видела отца? Я почти забыла о том, что мы недавно познакомились, и он понятия не имеет о положении дел в моей семье. Я собираюсь с силами. – Папа несколько раз пытался навестить меня в «Окдейле». – Я испытываю чувство вины, только произнося эти слова. – Но я отказывалась с ним встречаться, отказывалась вообще выходить из камеры. Ник в замешательстве, и я его не виню. Уже наступил вечер, вероятно, холодно – замечаю гусиную кожу у него на руках, но сама не чувствую холода, а он не жалуется. Может, мое тело просто закрывается от внешнего мира, отключая по одному органы чувств, пока в один из дней я просто не прекращу свое существование. – Мне кажется, ты говорила, он тебя поддерживал? Не бросил тебя? Почему ты не захотела с ним встретиться? – Да, он меня поддерживал. – Я снова вижу папино лицо, когда председатель коллегии присяжных произнес это слово. Виновна. – Больше, чем я того заслуживала. И он не бросил меня даже после того, как меня отправили в «Окдейл». Он день за днем сидел перед зданием. В конце концов через шесть недель он сдался и перестал приходить. Я одновременно испытывала огромное облегчение и разочарование. Он продержался дольше мужа, но в конце все равно сделал то, что я предполагала. Что сделали все остальные люди из моей прошлой жизни. Он сдался и бросил меня, оставив альбом у надзирателей. Я не рассказываю Нику все. Не рассказываю о том, что надзиратель, которому мой отец передал альбом, отказывался отдавать его мне – я никогда не была «мила» с ним, чтобы заслужить привилегии. Мы в «Окдейле» были между молотом и наковальней: если я не жаловалась, он знал, что может относиться ко мне, как заблагорассудится, и без оказания сексуальных услуг я никогда не увижу то, что мне оставил папа. Если же я пожалуюсь старшему надзирателю, то на мне будет клеймо доносчицы, и уже остальные сотрудники сделают мою жизнь невыносимой. Я не собираюсь рассказывать Нику, как получила альбом: одним прекрасным утром в нашу палату зашла Кэсси и просто вручила мне его, не говоря ни слова. Кэсси ни разу не пожаловалась из-за того, что на протяжении целых трех лет я не смогла заставить себя его открыть. Это еще одна вещь, о которой я ее никогда не спрашивала, это еще один мой долг ей. Я стольким ей обязана и никогда не смогу с ней расплатиться. Я хотела, чтобы папа забыл обо мне, притворился, будто у него никогда не было дочери и внука. Я не могла даже думать о его еженедельных посещениях, о том, что ему придется терпеть во время проводимого надзирателями обыска – доблестными тюремными стражами, большинство из которых обожали издеваться и запугивать. Я представляла, с чем ему придется столкнуться на работе, в пабе и гольф-клубе. Там ему ежедневно будут напоминать, что его дочь – убийца. Это и так будет трудно, без дополнительного позора, когда нужно сидеть напротив меня с другой стороны стола и говорить о погоде или о том, что наша соседка Джин сделала с бегониями. В последние четыре года я думала о папе по крайней мере два раза в день. Я гадала, чем он занимается, справляется ли он, все ли у него в порядке. Я так старалась о нем позаботиться после смерти мамы, чтобы он не впал в депрессию и ему не было очень скучно. Кто-то делал это после того, как меня посадили? Или ему позволили погрузиться в его собственный маленький мирок, в котором я виновна во всем, что пошло не так в его жизни? Он возненавидел меня во время моего отсутствия? Я это заслужила. Ник слушает мой рассказ не перебивая и берет меня за руку, когда я начинаю молча плакать. – Если твой отец всегда тебя поддерживал, зачем ему сейчас так мучить тебя? – удивляется он, разговаривая скорее сам с собой, чем со мной. – Не знаю. Но это одеяльце – одна из тех вещей, которые я просила его сохранить для меня перед началом судебного процесса. Я и подумать не могла, чтобы оно отправилось в какую-нибудь благотворительную организацию или, хуже того, его просто выбросили. Эта мысль была для меня невыносима! Никто другой не мог послать его мне, никто. – Это должен знать твой отец, – разумно заключает Ник. – Он должен понимать: ты поймешь, что его прислал именно он. Я практически ничего не знаю про твою семью, но это не похоже на дело рук старика с разбитым сердцем. Откуда он мог узнать, где ты живешь? Судя по тому, что ты рассказала, он не относится к тем типам, которые стали бы тебя выслеживать, сидя в кустах у дома. – Не знаю, – повторяю я, напоминая заезженную пластинку. Не представляю, что еще можно сказать. – Твой отец мог кому-то отдать одеяльце? Это очень важно, Сьюзан. Подумай, пожалуйста. Его голос звучит напряженно, в нем слышится необходимость все выяснить. Мне становится немного не по себе. Не слишком ли близко к сердцу он это принимает? Это не его горе. У меня на совести окажется еще одна испорченная жизнь? Еще одна сломанная карьера, еще один мужчина в плачевном состоянии? Я молчу, а Ник продолжает: – Я думаю, тебе нужно встретиться с отцом, Сьюзи. Я слышу эти слова и понимаю, что так оно и есть, но единственное, о чем могу думать, так это о том, что он назвал меня Сьюзи. Марк – единственный человек, который так меня называл. Странно слышать, как это слово слетело с губ Ника. Как я вообще могу считать, будто изменяю мужу, разговаривая с другим мужчиной? Я не видела Марка четыре года. Я заставляла себя не писать ему и не звонить, мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы сохранить остатки самоуважения, когда мне хотелось умолять его прийти на свидание и сказать, что я не одна. Потеря Марка была еще одной тяжелой утратой. Он находился в таком месте, где я не могла его увидеть, поговорить с ним, положить голову на сгиб его руки и разделить свое горе из-за утраты Дилана. Сейчас он вполне может быть с другой женщиной, снова жениться и завести еще одного ребенка. Только богу известно, сколько раз я об этом думала. Проблема с зачатием была моя, не его, и я сотни раз мучила себя, представляя своего бывшего мужа и его новую беременную жену. Так почему я не могу двигаться по жизни дальше и позволить себе быть счастливой? Почему желать, чтобы этот мужчина меня обнял, сделал так, чтобы я чувствовала себя лучше – это преступление? – Сейчас? – Я понимаю, что Ник выжидающе смотрит на меня. – Ты хочешь, чтобы я сейчас ему позвонила? – Ты же хочешь со всем этим разобраться? Хочешь выяснить, почему он это сделал? Нет, на самом деле не хочу. Дело в том, что не может быть никакой хорошей причины. В этом нет ничего, что делалось бы мне во благо. Что отец написал в моем альбоме? Это поможет мне понять? Понять то, что я сотворила со своей жизнью? Понять, что я сотворила со своей семьей? Поздравляю тебя, папа. Теперь я вижу это яснее, чем когда-либо. От объяснений меня спасает звук открывающейся двери. Я знаю, что это Кэсси (по крайней мере, надеюсь), потому что только у нее есть ключ. – Это я-я-я… – Она резко замолкает, и улыбка сходит у нее с лица при виде Ника. – Что ты здесь делаешь? – Кэссси поворачивается ко мне. – Он здесь целый день? – Я тоже рад тебя видеть, – говорит Ник с не менее мрачным лицом. – Я мог бы задать тебе тот же вопрос. – Нет, не мог. У тебя нет права спрашивать, что я здесь делаю. Я была здесь бессчетное количество раз. У меня есть ключ. – Она эффектно достает его и демонстрирует. – Я имею полное право находиться здесь. А ты нет. – Кэсси, достаточно, – предупреждаю я. Она напоминает собаку, защищающую хозяйку – прячет зубы, но готова в любой момент их оскалить. – Я просто думала, что он к этому времени уже вернулся домой, вот и все. Это работа моего воображения, или ее голос на самом деле звучит немного сердито? – У нас есть кое-что новенькое. Кэсси в замешательстве. – Еще одна фотография? Но я думала… Уверена, она запинается, чтобы не произнести: она думала, что первая фотография – моих рук дело. Она думала, вопрос решен. Она думала, Ник вернулся в Донкастер. – Нет, не фотография. – Я беру коробку со стола. – Ее принесла Кэрол из магазинчика. Она адресована Сьюзан Вебстер, но курьер попросил ее расписаться, потому что меня не было. – Проклятье! Она все растреплет? И что внутри? Я киваю на диван. – Наверное, тебе лучше присесть. Это займет какое-то время.