* * * Кэсси старается ни в чем не соглашаться с Ником, но настаивает, чтобы я позвонила отцу. Лучше всего звонить, когда они оба здесь, рядом со мной, поэтому я принимаю из рук Кэсси трубку. Я чуть не отключаюсь после первого гудка, после второго и третьего, но каким-то образом мне удается удерживать телефон в руке и ждать, когда папа ответит. Он делает это после пятого гудка. При звуке его голоса, простого «Алло!», у меня чуть не сдают нервы в четвертый раз. И только когда он снова повторяет «Алло!», я вспоминаю, что настала моя очередь говорить. – Здравствуй, папа. На другом конце повисает молчание – отец обрабатывает информацию. Этот голос он не слышал четыре года. Я гадаю, надеялся ли он на этот звонок, ждал ли тех слов, которые никогда не прозвучали. Кэсси ободряюще улыбается, поглаживая мою свободную руку. – Сьюзан, – наконец шепчет папа, и я не могу определить, рад ли он или готовится бросить трубку. – Да, папа, это я. – Внезапно до меня доходит: я понятия не имею, что еще сказать, и в конце концов произношу глупую фразу: – Я на свободе. – Я знаю. Мне звонила Рейчел. Ему звонила Рейчел? Моя адвокат Рейчел? Когда? Они поддерживали связь? Это она заставила его отправить одеяльце? В голове кружится путаница, но я знаю, что сейчас не время об этом спрашивать. – Я могу приехать к тебе в гости? Пожалуйста. Я не дышу, жду, что он скажет: нет, прости, сейчас не самое лучшее время, – и удивляюсь, когда он просто отвечает: – Конечно, Сьюз. Я по тебе скучал. У меня на глаза наворачиваются слезы, и я снова представляю, как он опускает плечи на галерее после того, как присяжные вынесли свой вердикт. Жизнь людей, которых я любила больше всего на свете, была разрушена в тот день. – Спасибо, – шепчу я, не в силах сказать больше. – Я тоже скучала по тебе. * * * Встреча назначена на следующий день. Я отклонила предложение приехать к нему домой. Не хотела давать соседям повод для разговоров. Вместо этого мы договорились встретиться в пабе на выезде из Брэдфорда. Мы оба его знаем. Ехать мне два часа, но я не буду жалеть о времени, потраченном на эту поездку. Ник мною гордится и, когда Кэсси не видит, сжимает мне руку. Нет смысла пытаться убедить Кэсси остаться в гостевой комнате. После выхода из «Окдейла» она отказывается спать где-либо, кроме собственной постели, даже если мы выпили. Несмотря на огромные деньги, которые ей приходится платить за поездку на такси до дома, она всегда отправляется к себе, несмотря на поздний час. К счастью, на меня «Окдейл» таким образом не повлиял, и я могу рухнуть на кровать в любом месте. Это просто факт, никаких намеков на нечто неприличное. Предлагаю Нику остаться у меня – я чувствую себя в большей безопасности, когда он рядом. Мне хочется, чтобы он принял мое предложение. Было так приятно сидеть вместе и болтать втроем. Даже Кэсси забыла на пару часов, что терпеть не может Ника, хотя она до сих пор отказывается называть его по имени и зовет только «журналист», даже в лицо. Ник вежливо отказывается и заказывает такси, на котором отправляется назад в гостиницу. – Спокойной ночи, дорогая. – Кэсси целует меня в щеку и крепко обнимает. – Все будет хорошо. Пожалуйста, позвони мне сразу же после встречи с папой. Я киваю и задумываюсь, почему у меня наворачиваются слезы на глаза. Кэсси постоянно от меня уезжает, но обычно я не плачу. – Спасибо, – шепчу я, и мне хочется сказать, как на самом деле я ей благодарна. Она пытается мне помочь, чтобы я снова не впала в депрессию, от которой страдала, оказавшись в «Окдейле», но слова не материализуются. Приезжает такси Ника. Внезапно у меня появляется убеждение, что ненависть у них напускная, и они сядут в разные машины, но отправятся в одно место. Я представляю, как Кэсси проводит руками по его волосам и шепчет, что хотя она и убийца, но не сумасшедшая. А теперь скажите мне, что я не параноик. Дом пустеет. Теперь мне кажется, что в нем особенно тихо. Гостиная такая маленькая, что три человека создают ощущение деревенского собрания. Мысленно возвращаюсь к тому, от чего пыталась уйти весь вечер – я прекрасно знаю, что не громила свой собственный дом и не придумала преступника. И я уверена, что в дом вломился не мой шестидесятилетний отец. Так что тогда получается с моей теорией? Это совпадение? Мстительный сосед, который знает, кто я? Или за мной наблюдают? Я содрогаюсь при этой мысли, пересекаю комнату и усаживаюсь на диван, который стоит дальше всего от двери и окон, словно это небольшое расстояние спасет меня от того, кто может наблюдать снаружи. Громче включаю телевизор, чтобы не воображать, будто каждый доносящийся звук исходит от того, кто пришел за мной, чтобы заставить заплатить за содеянное. Понимаете: трех лет в «Окдейле» недостаточно. Я всегда это знала. Я слишком легко отделалась, мало получила за то, что совершила. А теперь кто-то хочет, чтобы я страдала, по-настоящему страдала. Мой отец? Не знаю. Но дело не закончено. Все не закончится, пока я не выясню, кто все это творит. Глава 20 Утром, в первые несколько секунд после сна, я не могу вспомнить о случившемся вчера вечером. У меня разрывается сердце каждый день, когда я просыпаюсь после того, как не стало Дилана. Проходит несколько минут перед тем, как я открываю глаза. Все еще остаюсь во сне: мой сын снова у меня на руках, я его купаю или кормлю. Клянусь, иногда я просыпаюсь и чувствую, что у меня болит грудь. Она словно наливается молоком, которое давно ушло. Когда до меня доходит, как все обстоит на самом деле, на сердце становится тяжело; это знакомая тяжесть, постоянная боль от воспоминаний. Теперь я помню кое-что еще: голос отца, и как я вижу Ника, который достает одеяльце Дилана из коричневой коробки из-под обуви. Я чувствую тяжесть внизу живота, страх. Я боюсь, что все это – только начало уготовленных мне испытаний. Я хочу закрыть глаза, перекатиться на бок и снова уснуть, видя во сне моего маленького мальчика, но не могу. Снаружи кто-то есть. Настойчивый звон дверного звонка вытащил меня из грез. Нужно возвращаться в реальность. – Я хотел быть здесь, когда ты встанешь. – Это Ник. Он выглядит обеспокоенным. – Я не хотел, чтобы ты… Он замолкает, не закончив фразу, но я знаю, что он имеет в виду. Он не хочет, чтобы я сделала какую-нибудь глупость. Отодвигаюсь в сторону, чтобы дать ему войти, обвожу глазами крыльцо, лужайку и кусты снаружи. Ник вручает мне бумажный стаканчик с кофе, от которого поднимается пар. – Сколько времени? – Половина десятого. – Он все еще смотрит на меня с беспокойством. – С тобой все в порядке? – Конечно, в порядке. – Я замираю на месте. – Что-то случилось? – Ничего не случилось, не беспокойся. Ник усаживается на диван и бросает на меня взгляд, явно чувствуя себя некомфортно. Этот взгляд напоминает мне, что я все еще в тоненьком халатике, наброшенном на топик и свободные штаны. – Прости, сейчас переоденусь. Минутку подожди. Он выглядит смущенным. Надеюсь, халат не просвечивает. Штаны у меня ужасные и большие. – Да, конечно, не торопись. Мне не следовало приезжать так рано… Я на самом деле так плохо выгляжу? Ему показалось, что я в нестабильном состоянии, и поэтому он посчитал необходимым примчаться сюда с утра, чтобы проверить, не собираюсь ли я наглотаться таблеток? Боже, что же он думает о том, во что ввязался? Я натягиваю джинсы, топ и обтягивающий жакет, провожу расческой по волосам, подкрашиваю ресницы. В результате выгляжу более собранной, чем себя чувствую. Может, если я буду предпринимать больше усилий, чтобы выглядеть нормальной, то люди поверят, что я нормальная. Когда я возвращаюсь вниз, Ник листает вчерашнюю газету. Он поднимает голову и улыбается мне. – Эй, ты сегодня выглядишь лучше. Я хотел сказать: будто ты чувствуешь себя лучше. То есть… – Он вздыхает. – Ты собираешься встречаться с отцом? Не передумала? Ты в состоянии это сделать? Я неохотно киваю. – Наверное, я должна это сделать. То есть я хочу, чтобы все это закончилось… Но я не уверена, что хочу. Если все это закончится, Ник вернется к своей жизни назад в Донкастер, а мне придется разбираться с отцом, который меня наказывает. Может, лучше не знать? Ник снова вздыхает, когда видит, как меняется выражение моего лица, как я морщусь. – Черт, прости меня. – Просто, услышав его голос… – Мне позвонить Кэсси? Наверное, ему было тяжело это предложить. Его спасает звонок мобильного. – Мне нужно ответить. – Он роется в кармане. Мне ударяет в голову мысль, что я понятия не имею о том, кто может ему звонить. Я понятия не имею о том, как он живет, когда не занимается моими проблемами. У него есть семья? Он по воскресеньям играет в футбол или изучает какой-то иностранный язык в местном колледже? Он предпочитает «Фейсбук»[25] или «Твиттер», «Макдональдс» или «Бургер Кинг», «Жителей Ист-Энда» или «Улицу Коронации» [26]? Безумие, что я оперлась на него, как на эмоциональный костыль, и при этом даже не знаю, где он вырос. – Мой коллега. Мне нужно с ним поговорить, проверить, все ли в порядке на работе. С тобой все нормально? Я киваю, потому что не доверяю своему голосу, который не сможет соврать. Ник выходит из комнаты, чтобы ответить на звонок, и я слышу, как он заходит в кухню. Мне приходится бороться с желанием последовать за ним, подслушать то, что является невинным разговором и совершенно точно не моим делом. Я так старалась, напоминая себе, что Марк был прав, не пожелав вникать в ситуацию с моей точки зрения и отстранившись от меня, а отцу не оставила выбора – он мог только сдаться и бросить меня одну. Но я не простила ни одного из них за то, что они так поступили. Мне нужно осознать, что именно я повернулась к ним спиной, и, если б я позволила им приблизиться ко мне, разделить мою боль, все могло сложиться совершенно иначе. Мне нужно научиться подпускать людей к себе, нужно научиться снова доверять, и на долю секунды я задумываюсь, может ли Ник стать тем человеком, который меня этому научит. Глава 21 Я еду в паб. Когда сижу в машине перед ним, до меня наконец доходит, какими важными должны стать следующие несколько часов. Я старалась не думать о том, что скажу и почувствую, когда снова увижу папу по прошествии всего этого времени, но теперь, когда встреча должна вот-вот состояться, мне этого не избежать. Я всегда считала, что связь между мной и отцом нерушима. Когда я росла, он всегда был для меня героем, а после смерти мамы наша связь только усилилась. Мы с Марком каждое воскресенье приглашали его на обед, он стал первым человеком, которому мы позвонили после рождения Дилана, и он оказался рядом со мной через несколько минут после звонка. Я была удивлена и тронута, узнав, что он сидел в машине на стоянке перед больницей, пока я рожала. Папа мгновенно влюбился в нашего маленького мальчика – с той самой минуты, когда впервые подержал его на руках. Неловкий, иногда грубоватый мужчина, которого я знала, превратился прямо у меня на глазах в расчувствовавшегося и сентиментального. Он не стыдился слез, которые текли у него по щекам, когда Дилан схватил его за мизинец своей крошечной ручкой. А затем снова заснул на руках мужчины, который, как он каким-то образом понял, будет защищать его от всего остального мира. Смерть Дилана привела папу в отчаяние, как Марка и меня саму. Я решила не позволять ему приходить ко мне на свидания в «Окдейл», потому что знала: каждый раз при виде отца, входящего в те двери, я буду видеть тот образ – папа крепко держит Дилана, словно его могут попробовать у него отнять там. Помню, как он смотрел на маленькое личико и шептал, что будет любить его всегда, и не знал, что это «всегда» окажется таким недолгим. Я сглатываю комок, образовавшийся в горле, и часто моргаю, чтобы отправить назад слезы, которые угрожают пролиться по моим щекам. Сжимаю одеяльце Дилана, чтобы убедить себя, что я все это не придумала. Представляю, как папа сидит у себя за кухонным столом, складывая его аккуратным квадратиком, затем несет на почту, ставит на стойку перед оператором. Я не злюсь, мне просто грустно. Это я испортила наши отношения. У меня только один вопрос: могу ли я их исправить? Не поздно ли для нас снова стать отцом и дочерью? Я могу простить его за несколько дней жизни в аду, но сможет ли он простить мне четыре года такой жизни? Если я буду и дальше тянуть, то вообще никогда не зайду внутрь. Выключаю двигатель, запираю машину и иду к двери паба под названием «Оружие Таллулы» в поисках ответа. * * *