Ни у кого не было улова, кроме Пайпер, которая поймала одну форель и кинула ее обратно в реку. («Пайпер всегда кидает рыбу обратно», — сказал Эдмунд, а Айзек, как обычно, промолчал.) Я чувствовала себя очень счастливой. Я не садилась, потому что дул довольно прохладный ветер, а лежала, погрузившись в грезы, думая о тете Пенн и о своей жизни до этого и вспоминая прошлое, каким бы оно могло быть, чтобы быть счастливой. Именно в такие моменты я теряла бдительность на какую-то долю секунды, и образ моей мамы появлялся у меня в голове. Хоть она и умерла, из-за чего люди принимали это отвратительно благочестивое выражение лица и произносили: — Мне очень жаль, — как будто это была их вина. На самом деле, если бы все не принимались тут же извиняться всякий раз, когда задавали совершенно естественный вопрос: «Где твоя мама?», я могла бы узнать побольше о ней от кого-нибудь, чем только то, что Она Умерла, Чтобы Дать Тебе Жизнь which is the party line on Good Old Mom. Очень обидно, когда начинаешь свой первый день на этой планете с убийства, но что я могу поделать, тогда я не могла выбирать. К тому же я могла бы жить куда счастливей без этих ярлыков, которые на меня навесили: Убийца или Бедное Дитя, Оставшееся Без Матери. Я была словно между молотом и наковальней. Отец никогда не упоминал имя матери, что, на мой взгляд, психологически некорректно. Отец Лии работал на Уолл Стрит и застрелился в тот день, когда потерял чужие 600 миллионов долларов, но в их доме живы воспоминания и разговоры о нем. Иногда мне хотелось, чтобы кто-нибудь просто рассказал мне о таких обычных повседневных вещах, например, какой у нее был размер ноги, пользовалась ли она макияжем, какая была ее любимая песня, любила ли она собак, был ли у нее приятный голос, какие книги она читала, и так далее. Я решила поспрашивать о ней тетю Пенн, когда она вернется из Осло, но понимала, что не могу спросить то, что на самом деле хочу знать: были ли у мамы глаза, как у тети Пенн? Когда тетя Пенн убирала прядь с моего лица, чувствовала бы я то же самое, если бы это была моя мама? Были ли мамины руки такими же сильными и мягкими, как у тети Пенн? Могла бы моя мама смотреть на меня с таким же непонятным выражением лица, как тетя Пенн? И, как бы, между прочим, боялась ли моя мама умереть? Эдмунд и Пайпер легли на одеяло с обеих сторон отменя. Эдмунд выпускал серые кольца дыма в воздух, а девочка, как и обычно, взяла меня за руку. Айзек же по-прежнему стоял в воде, выглядя довольно спокойным и миролюбивым. Но тут все начали спорить о пути передвижения форели. Я же закрыла глаза и пожелала, чтобы все они стали мне родными. Глава 6 Я почти не видела Осберта на этой неделе, потому что он ходил в школу, в отличие от Айзека, Эдмунда и Пайпер, которые были на домашнем обучении. Могу сказать, что такое обучение подразумевает чтение случайных книг и положительные ответы на редкие вопросы тети Пенн, спрашивающей об успехах в освоении географии. Сейчас становится ясно, что это было одно из лучших нововведений в системе образования, и я была рада, что меня зачислили. Но тетя Пенн сказала, что мне ничего не нужно делать до начала осеннего семестра. Моя жизнь с кузенами отличалась от той, которую обычно видишь по телевизору, где меня бы хлопали по плечу и регулярно спрашивали о моем душевном состоянии. Пайпер, Эдмунд, Айзек и я делали все вместе, хотя иногда я забывала посчитать Айзека, потому что он мог не произнести ни слова за несколько дней. Тетя Пенн не беспокоилась об этом, считая, что он будет говорить тогда, когда будет готов. А я вот подумала, что в Нью-Йорке на этого ребенка в детстве обрядили бы в смирительную рубашку и в течение следующих примерно двадцати лет водили по психологическим консультантам, которые спорили бы о его особенных потребностях и брали за это немало денег. Несколько ночей спустя, я тихо спустилась к кабинету тети Пенн в надежде отправить несколько е-мейлов людям, которые, возможно, уже думали, что я исчезла с лица земли. Из-под двери мерцал свет: — Эдмунд? — спросила тетя Пенн. Сначала я думала ничего не отвечать, а просто улизнуть, но в последнюю минуту передумала и произнесла: — Нет, это Дейзи. — О, Дейзи, пожалуйста, входи, — тетя была рада видеть меня. — Присядь у камина. Несмотря на то, что был уже апрель, ночи пока были холодными и морозными. — Ты просто не представляешь, во сколько мне обходится отапливать этот дом, — вздохнула тетя. Я придвинулась ближе к огню, и она отложила свою работу, сказав, что достаточно поработала сегодня. Заметив, что я все еще дрожу, она поднялась и укутала меня потеплее пледом. Она как будто улыбалась, но немного грустно. Затем она села на диван рядом со мной и начала рассказывать о своей сестре. Я не сразу поняла, что она говорила о моей маме. Она рассказала мне то, о чем я никогда не знала. Ее сестра готовилась поступать в университет, чтобы изучать историю, но влюбилась в моего папу и, в конце концов, передумала учиться, чем очень разозлила своего отца. Когда она уехала жить в Америку, дома о ней почти не говорили. Тетя Пенн взяла со стола рамку с фотографией, с которой смотрели две очень похожие друг на друга молодые девушки. Одна из них улыбалась, а другая была серьезной и обнимала за шею огромную собаку, больше похожую на бродячую. Собаку звали Леди, конечно, в шутку, потому что у нее совсем не было хороших манер. — Но посмотри, как твоя мама ее любила, — сказала тетя. Дома я видела много маминых фотографий, но почти на всех она была с моим отцом, и не было ни одной ее фотографии до их знакомства. Здесь она была совсем другой — молодой и счастливой — словно из другой жизни. Тетя Пенн сказала, что я могу взять фотографию, но я отказалась. Это фото было единым целым с этим столом и этой комнатой, и мне не хотелось забирать его отсюда. Тетя Пенн потерла глаза и заявила, что уже поздно и нам обеим пора спать, но когда я подошла к двери, она сказала: — Когда твоя мама позвонила мне, чтобы сообщить о своей беременности, ее голос звучал счастливей, чем когда-либо до этого. Это счастье подарила ей ты, Дейзи. Она приказала мне бежать наверх, пока я не заболела, но я еще долго не могла унять дрожь. На следующий день тетя Пенн отправилась в Осло. Особо не задумываясь, мы были вполне довольны, что остались за главных. Позже, оглядываясь назад, становится ясно, что именно момент ее отъезда стал для нас переломным, так же как убийство австрийского герцога Франца Фердинанда стало поводом для начала Первой Мировой войны, хотя эта связь, по крайней мере, для меня, никогда не была столь очевидной. Но в тот момент она просто поцеловала каждого из нас, улыбнулась и наказала нам вести себя хорошо и быть благоразумными. То, что она и бровью не повела, когда наклонилась поцеловать и меня, было самым лучшим из всего, что произошло со мной с тех пор, как я приехала. Мы не успели, как следует насладиться своей свободой, когда начали происходить события. Первое случилось не по наше вине. А по вине бомбы, которая, на следующий день после отъезда тети Пенн, взорвалась на крупной станции метро в Лондоне и унесла жизни то ли семи, то ли семидесяти тысяч человек. Конечно, это была страшная трагедия для людей, и, в общем, все это было довольно жутко, но, если честно, на нас, живущих далеко за городом, взрыв повлиял не так уж сильно. Правда, из-за него были закрыты все аэропорты, а это означало, что в ближайшем будущем никто не сможет вернуться на родину, в том числе и тетя Пенн. Ни один из нас не дерзнул бы сказать, что классно совсем не иметь родителей, но не нужно уметь читать мысли, чтобы догадаться. По правде говоря, мы не могли поверить в свое счастье и на какое-то короткое время почувствовали себя пассажирами поезда, летящего вниз под гору, и думали только о том, как восхитительно ощущать нарастающую скорость. В тот день, когда взорвалась бомба, все сидели, словно приклеенные к телевизору и радио, а телефон то и дело звонил, и голоса в трубке интересовались, все ли у нас в порядке. Учитывая, что мы находились примерно в четырех тысячах миль от эпицентра, у нас было много шансов выжить. Все, конечно, говорили о нехватке продовольствия, остановке движения транспорта, призыве всех годных к военной службе мужчин, в общем, обо всех этих пессимистических вещах, до которых успеют додуматься за отведенное на эфир время. Радио-ведущие серьезным тоном спрашивали всех, кого им удавалось поймать на улице, означает ли это грядущее начало войны, а затем нам приходилось слушать всех этих напыщенных экспертов, претендующих на понимание ситуации, хотя каждый из них много бы дал, чтобы понять ее самому. Наконец мой папа позвонил с работы и, услышав мой голос, видимо, убедился, что со мной все в порядке и ему не о чем волноваться, потому что после этого последовали обычные вопросы: как у меня дела, не нужны ли мне деньги, не соскучилась ли я по дому, на которые я отвечала просто «да» или «нет» без разбору. Он сказал, что они все переживали за меня, но я не могла понять, кто это ОНИ. Затем он сказал, что у него встреча и ему нужно идти, но он любит меня, а когда я ничего не ответила, повесил трубку. От всего этого «бла-бла-бла» было мало толку, поэтому мы с Эдмундом спустились вниз в очень живописную деревню, небольшие домики в которой соединялись друг с другом и были построены из того же желтоватого кирпича, что и наш дом. Деревня была небольшой, состоящей из множества маленьких улочек с одинаковыми домами, отличающимися только безделушками в окнах; улочки разбегались по обе стороны от главной дороги. Эдмунд сказал, что деревня достаточно велика для еженедельных ярмарок, были три пекарни, две мясные лавки, церковь, построенная в двенадцатом веке, чайная лавка, два паба (один вполне приличный, а другой довольно скверный, причем во втором была также еще и гостиница), несколько завзятых пьяниц; по крайней мере, один предполагаемый педофил, и обувной магазин, в котором также продавались дождевики, непромокаемые сапоги, футбольные мячи, дешевые леденцы и рюкзаки с изображением утенка Твити — популярного мультяшного героя. Недалеко от центра стояло здание, чуть больше и аккуратней, чем остальные — в нем располагалась администрация. Напротив него была площадь, вымощенная булыжником, где каждую среду проводилась ярмарка, а прямо по диагонали, на углу площади, был один из пабов. Он назывался «Лосось», так как раньше рядом с ним находился рыбный магазин, но когда магазин закрылся, никто и не подумал переименовать паб. На другой стороне площади было что-то вроде староанглийской версии магазинчика Севен-Элевен, который по какой-то причине был также почтовым отделением и аптекой, а в те дни, когда торговля не шла, на улице перед ним продавались газеты. Мы зашли внутрь, и на деньги, которые тетя Пенн оставила нам на неделю, купили столько бутылок воды и разных консервов, сколько могли донести до дома. Это было куда интереснее, чем смотреть одни и те же кадры с места взрыва по телевизору. Мы попытались прикинуть, что лучше купить из еды на случай осады, которая, если быть честными, вряд ли грозила нам в этой глуши. Мы были не одни в магазине, но люди вокруг были очень дружелюбны, особенно по отношению к двум детям, которые пришли без взрослых, и никто не пытался толкнуть нас на землю и убежать с нашими покупками. Еще оставалось целых полдня, за которые мог произойти конец света, поэтому мы стали подниматься обратно к дому. На этот раз мы шли медленней из-за бутылок воды в руках. Когда мы пришли, Эдмунд решил, что нам нужно уйти из дома и спрятаться в овчарне, которая находилась в миле от нас и была так хорошо спрятана среди огромных дубов, что никто бы не нашел ее там, если бы не знал, что искать. Мы подумали, если враг обрушится со всей силой на этот дом, нам лучше позаботиться о том, чтобы нас не заметили, хотя настоящая причина была в том, что нам просто было нечем заняться. Итак, Пайпер, Айзек, Эдмунд и я стали собирать провизию, одеяла и книги, чтобы пойти в овчарню. Обычно в ней просто хранили сено, и, не считая мышей, там было удобно, сухо и имелись запасы воды на те случаи, когда в ней жили ягнята. Мы сказали Осберту, что будем жить там, в ближайшие дни, но он едва ли нас услышал, так как был поглощен новостями, в которых не говорили ничего нового, звонил своим друзьям и ходил с обеспокоенным видом, пытаясь понять, как и остальные 60 миллионов человек, Война это или нет. Как бы то ни было, уже к середине дня мы устроились на новом месте. Пайпер захватила «Руководство по выживанию для бойскаутов» Осберта и решила, что нам нужно запастись домашними продуктами и готовить самим, поэтому сбегала домой и принесла немного голубых яиц, выкопала несколько ранних картофелин на соседнем поле и собиралась высушить на камне червяков и измельчить их, чтобы добавить протеин в тушеные блюда. Никто из нас не страдал нехваткой протеина, кроме меня — но я давно привыкла к этому, так что мы уговорили ее оставить муку из червяков на случай дождя. Она немного расстроилась, но не стала настаивать. Пока Пайпер возилась с готовкой, Айзек принес из дома большую плетеную корзину с сыром, ветчиной, фруктовым пирогом в коробке, сушеными абрикосами, большой бутылкой яблочного сока и толстой плиткой темного шоколада, завернутого в бумагу. Мы спрятали корзину в кормушку, чтобы не обидеть, Пайпер с ее едой, отнюдь не королевской, но которая вполне подходила нашему полувоенному положению. Эдмунд и Айзек разожгли костер и закинули в него картошку, а когда он догорел, Пайпер положила на угли яйца. И хотя некоторые из них не прожарились с дальней от огня стороны, получились они вполне съедобными. Я сказала, что слишком взволнована, чтобы проглотить хоть кусочек, и все согласились, кроме Эдмунда, посмотревшего на меня в своей обычной манере, и я обнаружила, что, заметив, что кто-то смотрит на тебя, сложно не посмотреть в ответ. После ужина мы сделали большую постель на сеновале, постелив одеяла, сняли обувь и забрались туда все вместе, не раздеваясь. Сначала Айзек, потом Эдмунд, я и Пайпер — в таком вот порядке. Мы собирались сохранять приличную дистанцию поначалу, но, в конце концов, сдались и сдвинулись поплотнее, потому что вокруг проносились летучие мыши, было слышно, как одиноко поют сверчки и квакают лягушки, ночь была холодной, а в голову лезли мысли о людях, убитых за миллионы миль от нас в Лондоне. Я не привыкла спать так близко к кому-либо, и хотя мне нравилось, что Пайпер, как обычно, держалась за мою руку, больше я чувствовала неудобство и боялась повернуться, чтобы не помешать остальным. Уверена, я заснула последней. Я слышала Джет и Джин в амбаре внизу под нами, и когда я думала, что Эдмунд уже давно спит, он тихо сказал, что собаки всегда находятся здесь во время окота овец, потому что в этот период больше всего нужна их помощь в сборе стада, и мы, возможно, мешаем им своим присутствием здесь. От тихого звука его голоса мне захотелось подвинуться к нему поближе. Я придвинулась, и какое-то время мы просто молча смотрели в глаза друг другу, не моргая. Потом он повернул голову так, что касался своей щекой моей руки, закрыл глаза и уснул. А я лежала и думала, это ли я должна чувствовать, когда мой кузен касается абсолютно невинной части моего тела, к тому же полностью одетой. Я лежала, чувствуя запах табака от волос Эдмунда, и ждала, когда придет сон. Думала о картине, с которой мы однажды рисовали копию на уроке, она называлась «Затишье перед бурей». На ней был изображен старомодный парусник на гладкой поверхности моря, а небо за парусником было окрашено в золотые, оранжевые и багряные цвета. Казалось, это картина абсолютного покоя, если бы не зелено-черная точка в верхнем углу картины, являвшая собой Шторм. Почему-то я часто думала об этой картине, наверно, из-за того чувства, которое испытываешь, когда знаешь, что что-то ужасное должно произойти, но никто на картине этого не знает. И если бы только можно было их предупредить, их судьба могла бы быть совсем другой. «Затишье перед бурей»— вполне подходящая фраза, которая могла прийти мне в голову в этих обстоятельствах, неважно, насколько счастлива была я в тот момент. Учитывая, как я жила до этого, я научилась не ждать, что все образуется, как это бывает в штампованных плаксивых голливудских фильмах, где слепая девушка, которую играет очередная звезда, претендующая на Оскар в этом году, и калека-парень чудесным образом исцеляются и все идут домой довольные. Глава 7 На следующий день, хотя никто не сказал об этом вслух, мы отбросили идею жить в овчарне и как бы сами собой вернулись в дом, чтобы принять ванну и переодеться в чистую одежду. Если вы хотите знать правду, в овчарне жить не очень романтично: сено колется, полно летучих мышей, а по ночам холодно, несмотря на весну. Дома был недовольный Осберт, потому что ему пришлось доить коз самому, а это была обязанность Пайпер. Вдобавок выяснилось, что тетя Пенн звонила из Осло и сообщила, что она делает все возможное для возвращения домой и добавила, что на банковском счете есть немного денег, на которые мы сможем прожить какое-то время, и что она уже связалась с банком, чтобы они помогли нам. Осберт сказал, что она больше переживала за мир, чем за нас, но его это не расстраивало. — Она знает, что с нами все будет в порядке, — сказала Пайпер. На секунду, когда Осберт рассказывал о тете Пенн, Эдмунд побледнел, но он смотрел на Айзека, так что, может быть, мне показалось. А когда он повернулся, выглядел как обычно: — На свете есть добрые люди, и они помогут ей, если это будет возможно, — сказал он. И на этом разговор закончился. Старая добрая Королевская почта Великобритании как будто и не догадывалась о том, что начинается война, и в тот день я получила два письма: от папы и от Лии. В письме папа писал о Давине Д, как она себя чувствует и как протекает беременность, словно меня заботило ее самочувствие. Лучше бы ее ляжки разбухли, как шар, груди отвисли до колен, а силикон в них превратился в цемент. В конце письма он добавил пару строк о том, что скучает по мне, что я должна быть осторожней из-за террористических актов, спрашивал, удалось ли мне поправиться и прочие глупости. Письмо Лии было более интересным. Там говорилось, что Мисс Популярность, также известная как Мелисса Баннер, рассказывала всем о своем сексуальном опыте с Лайлом Хершбергом. Если это действительно так, то сердечно обещаю пожертвовать Армии Спасения все, что у меня имеется. Доселе известно, что Лайл требовал от своей бывшей девушки удовлетворения своих потребностей как минимум три раза в день или же, в противном случае, он искал себе «утешение» в другом месте. Но причем тут Мелисса Баннер, прослывшая как профессиональная девственница? Однажды Лия застукала Лайла на Удовлетворении Своих Потребностей в школьном классе, пока все были на школьном собрании. Она проронила следующую реплику: — Лайл Хершберг, похоже, у гномика в твоих штанах эрекция. Хотя я сомневаюсь, что она действительно так сказала. Мне тут же захотелось поговорить обо всем этом с Лией, и я чуть не заплакала. Я ужасно соскучилась по работающему телефону и электронной почте, даже если бы у меня были сто безбашенных кузенов вместо этого. Я села и стала писать ей об Эдмунде, Пайпер и Айзеке, о животных, доме и войне — описывая все куда красочней, чем было на самом деле. К концу письма я почти убедила себя, что это и есть Настоящая Жизнь — о, да! — и мне круто повезло. Но проще сказать, чем поверить, что бог помнит о тебе, когда ты живешь с чужими людьми благодаря проискам злобной мачехи, не говоря уж о настоящих родственниках. Тут вошел Осберт и с мрачным видом сообщил, что снова были взрывы, на этот раз в США. Чтобы показаться заинтересованной, я сказала: — Какой ужас! Где?