— В Питтсбурге, Детройте и Хьюстоне, — ответил он. Правда, у него это прозвучало как Хус-тон. Часть меня радовалась, что не в Верхнем Вестсайде, но другая часть представила приятную картину, как отец и Давина, хромающие и перебинтованные, пытаются приехать жить сюда к нам, а мы говорим: — Нам ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, но, увы, аэропорты закрыты. Нам бы очень хотелось, чтобы вы приехали, правда, очень… В тот день Эдмунд уговорил меня съесть кусочек бекона, но вкус у него у него был, как у свиньи, и меня чуть не вырвало. Глава 8 Думаю, пришло время рассказать об Айзеке. Я немного упустила его из виду, потому что за весь день он мог не произнести ни слова. Но я стала понимать, что, хотя он и не болтает без умолку, к нему стоит присмотреться. Поначалу я его почти не замечала в этой суматохе с Эдмундом, Пайпер, не отпускавшей мою руку, и повсюду кудахтали цыплята, лаяли собаки, блеяли овцы, не говоря уж о том, что день и ночь гудели трубы, а полмира взлетало на воздух. Поэтому я не сразу поняла, что, пока Эдмунд и Пайпер заботились обо мне, он заботился о них. Делал он это не так явно, как Осберт, который всегда говорил командным тоном и давал понять, что из всех нас только у него есть обязанности по дому, из-за чего он очень уставал и был рад не вмешиваться, но ведь он самый старший — и глубоко вздыхал. У Эдмунда душа была нараспашку, хотя он и удивлял меня по пятьсот раз на дню. Когда Эдмунд пытался подслушивать ваши мысли, это можно было понять по тому, как он смотрит на тебя. Айзек держался в тени и «оставлял свои мысли при себе», как обычно говорил наш швейцар о тех, кто не любил сплетничать. Это не значило, что он исподтишка наблюдал за нами или что он был слишком чувствителен. Он просто принимал действия других, никак не комментируя и не оценивая их и, возможно, не придавая им большого значения. Казалось, даже к членам своей семьи он относился несколько абстрактно, как к опытным образцам, за которых был ответственен и к которым чувствовал привязанность. Иногда я думала, что он больше похож на животных, чем на людей. Например, гуляя по городу в базарный день среди снующих людей, можно было не беспокоиться о том, что он потеряется, даже если совершенно забыть о нем. Можно было ходить зигзагами, поворачивать, где вздумается, выпить чашечку чая и пройтись по отдаленным улочкам. Потом решить, что сейчас лучше всего сделать что-нибудь непривычное, например, пойти в ту пекарню, куда обычно никто из вас не ходит, потому что дома и так достаточно хлеба, так что вам вовсе и не нужно ни в какую пекарню, а в следующий момент совершенно случайно обнаружить рядом Айзека, словно он шел за вами все это время, или, возможно, просто следил за ходом ваших мыслей сквозь толпу. Он словно понимал людей беспристрастно и мог увидеть вашу жизнь целиком, включая и то, что вы сделаете крюк к пекарне, и знал, в какую именно и когда. Находясь же рядом с животными, он совершенно менялся. Рядом с собакой, лошадью, барсуком или лисицей он дышал каждой своей клеточкой. Даже лицо у него менялось, когда он находился среди животных. Вместо маски вежливой отстраненности, которую он обычно носил среди людей, на его лице появлялись живость и сосредоточенность. Животные тоже знали это. Можно было часами искать пропавшую беременную кошку и по подсказке Айзека найти ее в садовом сарайчике, разродившейся пятью котятами и, наверно, уже рассказавшей ему, как назовет каждого из них. Пайпер сказала, что его обычно просят помочь при покупке новой собаки, потому что он с первого взгляда понимал, если с ней было что-то не так, или она могла бы ни с того ни с сего наброситься на маленького ребенка и растерзать его. Возможно, вы, как и я, удивитесь, что такого интересного может сказать собака или овца Айзеку? Но мне кажется, он мог бы спросить это и обо мне. Сказала ли я что-нибудь, что интересовало бы кого-то, кроме меня? Психологи не в счет. Они слушают за деньги. Глава 9 Однажды в нашу дверь постучали. Это были два скучного вида инспектора из местного органа управления, пришедшие поставить нас на учет и определить положение дел у нас относительно продовольственных запасов и необходимости медицинской помощи. Впрочем, они ограничились вопросом, нет ли у кого-нибудь из нас аппендицита или цинги. У них был список адресов и имен толщиной с телефонный справочник. Напротив некоторых из них стояли галочки, другие были вычеркнуты, и все страницы были испещрены вопросительными знаками. Что-то мне подсказывало, они не раз пожалели о том, что не узнали больше о будущей работе, когда устраивались на нее. Поставив целую кучу галочек и вопросительный знак в списке напротив имени тети Пенн, инспекторы задали нам несколько формальных вопросов и попросили позвать кого-нибудь из взрослых. Узнав, что единственным, кто мог претендовать на роль взрослого на нашей ферме, был Осберт, они явно смутились. Однако им ничего не оставалось, кроме как смириться с тем, что отчет будет неполным, чего все равно никто не заметит, потому что никто не будет его читать, а если и будет, то вряд ли обратит на это внимание. Поэтому они решили перейти к своим обычным вопросам и спросили, содержатся ли на ферме животные, используемые в качестве еды. — Овец мы разводим овец из-за шерсти и продаем ее потом на соседние фермы. А козы у нас вместо домашних животных, зато курицы все несут яйца, — сказал Осберт. Меня это очень развеселило. Затем они спросили наши имена, и Осберт сказал, что я приехала к ним погостить из Америки. Инспекторы смутились еще больше и попросили мой паспорт. Они начали спрашивать, о чем думал мой отец, когда отправил свою единственную дочь так далеко от дома в это смутное время. — Думаете, мне самой не приходил в голову этот вопрос? — ответила я. Они как-то странно посмотрели на меня, впрочем, в последнее время я к этому привыкла. Затем они поинтересовались, есть ли у нас деньги на продукты, и Осберт объяснил, что деньги лежат на мамином счете в банке. — Ну ладно, мы посмотрим, что сможем для вас сделать, — сказали инспекторы и добавили, что, возможно, из-за ограничений на ввоз продукты начнут выдавать по карточкам. Школы раньше закрылись на летние каникулы раньше обычного, и нам лучше не выходить лишний раз на дорогу. Можно подумать, что мы только и мечтаем о том, чтобы бродить по дорогам. Мы спросили у них, что нас ждет дальше и долго ли, по их мнению, продлится война. Но они посмотрели на нас с таким замешательством, что стало ясно — эти вопросы не приходили раньше им в голову. Что ж, было приятно сознавать, что местные власти проявляют интерес, но их визит не внес существенных изменений в наш быт. Мы слонялись без дела и гадали, что нам делать дальше, иногда прерываясь на вылазки в город, где часами стояли в очередях и слушали разговоры окружающих о том, что же происходит На Самом Деле. Никто вокруг и понятия не имел, однако это не мешало им делать знающий вид. Те, у кого были друзья или друзья друзей, имевшие доступ к телефону или электронной почте, говорили, что Лондон Захвачен, там повсюду стрельба и анархия, а на улицах полно танков и солдат. Утверждали, что больницы переполнены ранеными и отравившимися, а за еду и питьевую воду приходится бороться. Один сумасшедший дед шепотом рассказывал всем, кто хотел слушать, что BBC захвачены Злыми Силами и что не следует верить радиосообщениям. На что его жена закатывала глаза и говорила, что он до сих пор не может отойти от прошлой войны с немцами. Все старались делать вид, будто они уже в курсе всех последних новостей или словно они знают Намного Больше, но не имеют права говорить. На лицах людей было выражение, которое я никогда не видела раньше: какая-то смесь тревоги, превосходства и паранойи, слившихся в вежливую гримасу. Каждый день мы спускались в деревню и стояли перед магазином, дожидаясь своей очереди зайти и выбрать самое необходимое. Почему-то это напоминало мне популярное телевизионное шоу, в котором мне всегда хотелось поучаствовать, только выбор продуктов здесь был невелик, а мы не могли пробежаться по магазину, кидая в тележку все попадающееся под руку. Самым ужасным было то, что приходилось выслушивать все эти безумные теории, и не было никакой надежды притвориться глухими, потому что в деревне все знают друг о друге все. Вот несколько примеров этих теорий. Все они говорились тихим приглушенным голосом, особенно в нашем — детей — присутствии. Если Вам это не покажется таким уж утомительным, попробуйте записать их на диктофон и проигрывать нон-стоп, слушая и вежливо улыбаясь, пока скулы не сведет судорогой. — Мой шурин утверждает, что это французские ублюдки. — Моя подруга из Челси рассказала, что там страшное мародерство и ей удалось по случаю приобрести шикарный широкоэкранный телевизор. — Мой сосед из Палаты Лордов говорит, что это китайцы. — А вы заметили, что ни один еврей не пострадал? — Под офисом Marks & Spencer есть противоядерный бункер, куда пускают только акционеров. — Люди едят своих домашних питомцев. — Королева держится. — Королева сломлена. — Королева — одна из Них. Представьте себе, что это шоу происходит каждый день, и все соревнуются в сообщении самой худшей новости. Одна семья из Лондона, у которой была дача недалеко от деревни, переехала сюда, посчитав, что здесь намного безопаснее. У них было двое детей и чистокровный бувье-де-фландер — оказалось, что это собака. Возможно, они были и правы насчет безопасности, если не считать местных жителей, которые вдруг стали проводить разделение на Своих и Чужих. Пока все вели себя довольно прилично, но было видно, что в душе они ненавидят эту семейку вместе с их франкозвучащей собакой и только ждут подходящего момента, чтобы расквитаться с ними, когда закончатся продукты. Многие неравнодушные семьи предлагали нам переехать к ним в отсутствии тети Пенн. Но было ясно, что они не хотят этого, даже если бы мы согласились. Иногда, когда они слышали наш вежливый отказ, по их лицу пробегало такое заметное облегчение, что мы не могли не почувствовать себя немного уязвленными. С каждым днем одни паниковали все больше, а другие мрачнели, цокали языками и говорили, Как Это Ужасно. Но вдали от них нам было очень весело, и мы смеялись по пути к дому. Отчасти, чтобы подбодрить, Пайпер, но отчасти потому, что это все еще выглядело как приключение. Война войной, но солнце продолжало светить, и нам нравились наши прогулки. Мне отчаянно хотелось рассказать Лии обо всем этом и о том, как здорово жить без взрослых, когда никто постоянно не указывает тебе, что делать. Я, конечно, не говорила об этом вслух, но подумайте сами. Все вокруг с печальным видом говорили, как ужасно, что все эти люди погибли и что же теперь будет с демократией и с Будущим Нашей Великой Нации. Но то, что мы, дети, не говорили вслух, было: НАМ НЕТ ДО ЭТОГО ДЕЛА. Большинство погибших были либо также стары, как наши родители, так что они уже пожили в свое удовольствие, либо они работали в банке, а значит, были невыносимо скучны, либо это был еще кто-нибудь, кого мы не знали. Осберт и его друзья со школы мечтали жить в Лондоне и быть шпионами, чтобы проникать в логово врага и добывать информацию. «Если бы я была премьер-министром, Осберт и его сопливые дружки стали бы первыми, к кому бы я обратилась за помощью, чтобы спасти нацию», — думала я. В тот день я нашла Эдмунда в дальнем сарае, где он кормил животных. Потом он стал доить коз, а я играла с Динг. Динг был забавный, как щенок. Он легонько бодал меня своими рожками, пока я не начала гладить его между ушами. Тогда он закрыл глаза и стоял, как в трансе, все больше и больше наваливаясь на меня, и если я отступала назад, он падал. Мы отнесли молоко в дом. Начался дождь, и мы с Эдмундом поднялись в мою комнату. Он курил, мы сидели и болтали обо всем на свете. Он засыпал меня вопросами, которые обычно бесили меня, например, почему я так мало ем. Но на него я почему-то не рассердилась, а просто рассказала, что сначала я перестала, есть, потому что боялась, что моя мачеха хочет отравить меня. Ее это ужасно злило. А потом мне понравилось испытывать чувство голода и то, что всех вокруг это сводит с ума, а папе стоит целого состояния. И просто у меня хорошо получалось голодать. Он не смотрел на меня, пока я рассказывала, а затем откинулся на спину и прижал свое колено к моему. Я опять почувствовала то, что не положено чувствовать к своим кузенам. «Что это со мной?»— подумала я про себя. Хотя пытаться что-то утаить от Эдмунда, который умел читать мысли, было бесполезно. Нужно много тренироваться, чтобы привыкнуть думать осторожно. А с другой стороны, в этом были свои плюсы. Когда ты точно знаешь, что другой сможет понять твои мысли, можно избежать многих неловких разговоров. — Ты когда-нибудь думала о смерти? — вдруг спросил он. — Да, всегда, но обычно представляя, как остальные винят в ней себя, — ответила я. Он ничего не ответил, но много позже, когда я прокручивала этот разговор в голове, я поняла, что так и не задала ему тот же вопрос. Мы долго молчали, слушая, как дождь барабанит в окно. Я чувствовала его колено, прижимавшееся к моему, и странное чувство металось между нами, как случайно залетевшая в комнату птица. Это чувство, недавно только зародившееся, сейчас было таким сильным, что у меня закружилась голова. Поначалу мы убеждали себя, что это родственная любовь и все такое, что обычно повторяешь в уме, когда пытаешься себя обмануть. Через некоторое время я решилась подумать про себя одну вещь, очень-очень тихо. Целую вечность ничего не происходило, Эдмунд просто лежал с закрытыми глазами. Я почувствовала одновременно разочарование и облегчение, но когда я начала думать о чем-то другом, Эдмунд приподнялся на локте, с легкой улыбкой посмотрел на меня и очень мягко и нежно поцеловал в губы… Потом поцеловал еще раз, уже не так мягко. Телом, умом и каждой своей клеточкой я почувствовала, как я изнываю от голода, голода, голода по Эдмунду. И какое совпадение! Это было чувство, которое нравилось мне больше всего на свете.