– Имени еще нет. Будет, – он сглотнул, – с минуты на минуту… – Какое странное выражение, – сказал человек господина Моргрейва. – Я не понимаю его. Почему бы нам не узнать имя прямо сейчас? Господин главный редактор кивнул и направился к своему столу. Перещелкнул рычажок в столешнице и склонился к переговорному рожку: – Внимание! Внимание! Сплетники, всем внимание! Сейчас мы узнаем имя! Даже из кабинета было слышно, как редакция затихла. Трилби переглянулся с Хатчинсом и Уиггинсом. Репортеры замерли в ожидании. Шеф подошел к большой овальной двери, к которой вела толстая проклепанная труба. Повернув штурвальное колесо, он открыл дверь и в следующий же миг отскочил на пару шагов назад с невиданной для его комплекции прытью. И вовремя! Если бы он остался стоять на месте, его непременно завалило бы вывалившейся из-за двери горой писем. – Их еще больше, чем в прошлом году! – восторженно воскликнул Хатчинс. Это была правда. Прилегавшая к кабинету господина редактора комнатка была до самого потолка заполнена письмами. Там были сотни, тысячи конвертов: дорогих, с дирижабельными марками, и простеньких, совсем без марок. – Радует, что так много людей в Тремпл-Толл поддерживают Новогоднюю традицию поздравлений, – довольно хмыкнул господин редактор. – Вы счастливы? – он повернулся к человеку господина Моргрейва. Выражение лица человека Моргрейва говорило о том, что он в одном шаге от потери чувств от восторга. В одном шаге, где этот шаг – перестать быть безразличным человеком и бездушным исполнителем воли своего хозяина. – Можно побыстрее? – проскрипел он. – Мне еще нужно вернуться в Сонн и сообщить господину Моргрейву имя. Шеф кивнул: он знал, что Моргрейв не читает письма и всегда ждет личного доклада от своего человека. В первый раз, около десяти лет назад, его это удивило, но сейчас он лишь пожал плечами, после чего склонился к выпавшим из комнаты письмам и, засунув руку в кучу поглубже, выбрал одно. Господин редактор подошел к переговорному рожку. – Сплетники! У нас есть имя! Шеф набрал в легкие побольше воздуха и торжественно проговорил: – В этом году на шикарный Новогодний ужин в особняке нашего благодетеля, господина Моргрейва, приглашается… Тилли Беррике из квартала Странные Окна. Печатный зал, бандерольная и линотипная взорвались аплодисментами. Зазвучали поздравления для Тилли Беррике. – Тише-тише! – шеф призвал редакцию к порядку. – Нам нужно прочитать поздравление! Он открыл конверт и, дождавшись, когда страсти улягутся, прочитал: – «Я хачу пасдравить с Новым годом маму, папу и сваего песика Быдля и всех добрых людей Тримплтол. Тилли Беррике, семь лет». Что ж, у нас есть поздравление для Праздничной передовицы. Мистер Бойд, перепечатайте с сохранением грамматики и пунктуации. Здесь… гм… пять ошибок, но мы не правим праздничные поздравления. В номер! В номер! Господин редактор передал письмо Уиггинсу, и тот опрометью бросился к выходу из кабинета. Шеф снял пальто и цилиндр и повесил их на вешалку. – Господа. – Человек Моргрейва кивнул и без лишних слов покинул кабинет. Но неприятное ощущение от его присутствия никуда не делось. – Какая хорошая традиция, – сказал шеф, опускаясь в свое кресло и оглядывая стол в поисках портсигара. – Остается надеяться, что господин Моргрейв хоть чуточку более душевный, чем его помощник. Бенни Трилби и Хатчинс, не сговариваясь, кивнули. Традиция Праздничной передовицы принесла в угрюмый и хмурый Тремпл-Толл немного добра и надежды. Поздравление на главной странице «Сплетни»! Об этом мечтали все в Саквояжном районе: от мальчишки – чистильщика обуви до грубияна-констебля. Ведь к нему прилагался настоящий праздничный ужин! И не где-нибудь, а в благополучном районе Сонн, в особняке богача! Нужно было только написать поздравление в письме, а указанное письмо отправить в редакцию до полудня в канун Нового года. И тогда судьба, или, вернее, рука господина редактора выберет счастливчика… – Возвращаемся к работе, господа, – сказал шеф. Трилби и Хатчинс направились к двери. – И Бенни, придумай уже злодейское прозвище для Зои Гримм! – Да, сэр! Репортеры удалились, а господин редактор поджег сигару и затянулся. Откинулся на спинку кресла – дело сделано, нужное письмо попало к адресату – самое время вздремнуть… Мог ли он знать, что вскоре ему станет не до сна, поскольку в этот самый момент некая беспрозвищная злодейка готовила очередную подлость. Все это время, пользуясь стоявшей в редакции суматохой, она сидела в печатном зале и с удовольствием уплетала краденный шоколад. Когда стало известно имя счастливицы, Зои Гримм с широкой улыбкой и коварством во взгляде поднялась со стула Бенни Трилби и двинулась к выходу из печатного зала. Она не была бы собой, если бы не оставила «поздравление» этим нелепым газетчикам. Подумать только: они до сих пор не придумали ей прозвище! Выйдя под снег и разматывая клубок ниток, она направилась к трамвайной станции, где ее ждал мистер Пибоди. – Бойся и плачь, Тилли Беррике, – усмехнулась она. – Я украду твой праздничный ужин у господина Моргрейва. Это будет лучшим злодейством. Или вернее, худшим! Ха-ха! Украсть новогоднюю традицию! Об этом будут говорить в Тремпл-Толл еще месяц! Глава 6. Три круглых окна. В дымоходах выл ветер, и огонь в камине дрожал. Каролина вязала платье – спицы так и мелькали в ее изящных механических руках. Вокруг кресла, в котором она сидела, громоздились комья зеленых и красных шерстяных ниток. – Госпожа, – проскрипела Каролина, – вы грустите? О, этот живой манекен умел считывать эмоции лучше живых людей. Госпожа, и правда, грустила. – Я же просила не называть меня так, – тихо сказала Полли Уиннифред Трикк. Она стояла у большого круглого окна своей квартиры в мансарде на улице Пчёл и глядела на канал Брилли-Моу. За окном все было белым-бело. По глади заснеженного канала лениво ползли пакетботы, а простирающийся на противоположном берегу Блошиный район словно впал в спячку. Там не светилось ни одного огонька и даже из дымоходов не поднимались струйки дыма. Такое чувство, что в Фли что-то затевалось… Часы пробили восемь. До Нового года осталось четыре часа. Скоро этот мерзкий, кошмарный год закончится… Полли поморщилась. Чего только не произошло с ней с того момента, как она ступила на платформу «Дурчинс» вокзала Габена. Столько воспоминаний… В Льотомне, откуда она сюда приехала, существовала традиция записывать воспоминания и отправлять их друзьям и родственникам в открытках, но в этом студеном и мрачном месте было принято глотать воспоминания, проталкивая их поглубже в душу, где они и гнили, постепенно разлагаясь и отравляя своего хозяина изнутри. Этот город изменил ее. Подчинил, сделал частью себя – чем-то вроде ржавого гидранта, покосившегося фонарного столба или старой афишной тумбы с клочками оборванных афиш. Полли Уиннифред Трикк больше не была странным, чудаковатым, но забавным и искрящимся задором пришельцем из Льотомна. Теперь она – это потертая, множество раз сломанная и неладно починенная кукла, созданная в каком-то темном, пропитанном злобой и горечью закоулке Габена. – Это все близость Нового года… – прошептала она своему отражению в стекле. – Все мы немного не в себе… Воспоминания ничем не лучше прожорливых тварей из Ворбурга – они сперва заманивают, цепляют на ностальгический крючок, а потом лакомятся наивным дурачком, который решил, что отыщет в прошлом какие-то ответы или увидит людей, которых давно нет. Нельзя поддаваться воспоминаниям… Полли услышала звук шагов на этаже и извечно хмурое, слега нетрезвое ворчание. Это ее механик – он вот-вот зайдет в мансарду и сообщит, что к погружению все готово… – Еще кофе, мэм? – раздался голос над головой, и Полли, вздрогнув, пришла в себя. Пока что она была не в квартирке на улице Пчёл, и до вечера еще далеко – Полли сидела в кресле и глядела в бортовой иллюминатор дирижабля «Бреннелинг». Время близилось к двум часам дня… – Прошу прощения? – спросила Полли, подняв взгляд на человека в потертой вишневой форме с блеклыми медными пуговицами. – Желаете еще кофе, мэм? – с унылым видом повторил стюард. – Будьте любезны. – Кофе с корицей, два кубика сахара? Полли кивнула, и стюард уже развернулся было, чтобы отправиться исполнять заказ, когда она его остановила: – Мы скоро прибудем? Стюард на миг задумался, после чего сообщил: – Через двадцать четыре минуты, мисс. – Благодарю. Стюард удалился, и Полли снова осталась одна – наедине со своими мыслями. Она бросила тяжелый взгляд на лежащие в кресле напротив две небольшие коробки в праздничной обертке, перетянутые лентами: та, что поменьше (ярко-красная коробка с зелеными лентами) предназначалась для мальчика по имени Джаспер – он несомненно будет в восторге от того, что скрывается внутри; ну а коробка побольше (в черной оберточной бумаге с черными лентами) содержала подарок для дядюшки Джаспера – Полли была уверена, что подарок приведет его в не меньший восторг, хотя этот никогда не улыбающийся джентльмен несомненно не подаст виду и состроит на лице свое коронное снисходительно-разочарованное выражение. Она во всех красках представила, как вручает им подарки, и ее руки задрожали от волнения. На деле вряд ли ей удастся передать им подарки – разве что прикинуться Человеком-в-красном и спустить их по дымоходу или подбросить под дверь, постучать и убежать. Они не хотят ее видеть: в доме № 7 в переулке Трокар ей не рады. Почувствовав, как горечь заполняет горло, Полли отвернулась и снова уставилась в иллюминатор. Снег был прекрасен – в Льотомне снега не бывает, и сейчас один его вид будто бы возвращал ее в детство, в ту зиму, когда они с мамой полетели на далекий север, к кузену мамы Леобарду Трикку. Дядя Лео жил в городе на дальнем севере, где всегда зима и всегда идет снег. Она на всю жизнь запомнила ту поездку: тот старый скрюченный дом на улице Трумм, крошечный ржавый дирижабль на заднем дворе, злобную лысую консьержку, но самое главное… она запомнила те сны, которые ей снились, когда она засыпала в квартире дяди Лео – о странных причудливых существах, «которые прикидывались птицами, которые прикидывались людьми», о пугающей и великолепной соседке, мадам Кларе Шпигельрабераух. Подумать только, столько лет прошло, а она до сих пор помнит ее сложное, труднопроизносимое имя… Снег преобразил Габен. Город стал походить на уютную праздничную открытку, он словно укутался в пышное белое одеяло. Габен больше не выглядел, как мерзкое, хмурое, гадкое место, в котором обретаются заплесневелые люди и где над крышами летает жестокая и безжалостная Зубная Фея, которую в газетах отчего-то называют «спасительницей» и «героиней». Габен и его жители готовились к приближению Нового года.