– Какая разница? – повторила она. – Значит, ты это сделаешь? Она пожала плечами, и тогда Габор повернулся к ожидавшему индийцу, который не понял из их разговора ни слова, и сказал: – Хорошо. Где деньги? – Они… хм… у меня здесь, – сказал он, вынимая из внутреннего кармана темный кожаный бумажник. Когда он отсчитал всю сумму, Габор произнес: – Ты только смотришь. – Конечно, конечно, – кивнул индиец рассеянно. – Не прикасаешься. – Нет, – сказал индиец, покачав блестящей лысиной. – Любая неприятность – и мы здесь. – Я вам обещаю, никаких неприятностей не будет. – Индиец протянул деньги. – Отдай деньги ей. – О, прошу прощения. Мадам? Эмма встала – даже босиком она была выше опрятного индийца – и взяла деньги, которые убрала в свою косметичку, лежавшую на столике рядом с большой пышной кроватью. – Порядок, – сказал Габор Балажу. – Уходим. Габор промолчал практически весь остаток ночи, пока они сидели в «мерсе», и лицо его было в тени. Пока они шли к машине, он едко высказался об индийском извращенце, но как только они заняли свои места на антрацитовых сиденьях, ему как будто больше не о чем было говорить. Предыдущей ночью его выдержка также подверглась проверке на прочность, хотя и не столь явно. Когда после обеда к ним заглянул Золи забрать свою часть денег, он сказал, что клиент на эту ночь не хочет ехать в отель – им придется отправиться к нему домой. Дом оказался массивным особняком, опоясанным оштукатуренными террасами. Двое мужчин смотрели сквозь ветровое стекло, как Эмма в своем обычном коротком платье телесного цвета поднимается на крыльцо с перилами и висячим фонарем и нажимает кнопку звонка. А минутой позже дом проглотил ее. – Ну, ладно, – сказал Габор. Дом выплюнул ее в четыре утра, когда в парке за изгородью зазвучали первые птичьи голоса. Она была пьяна. Когда машина заскользила по пустынным улицам, она извинилась за то, что икает, но затем, когда поняла, что не может остановиться, ее икание перешло в хихиканье. – Ты, похоже, в хорошем настроении? – спросил ее Габор, пригвоздив взглядом в зеркальце. – Развлекалась там? – Не глупи, – ответила она мягко. – Ты пьяна. – Да, пьяна. Я выпила, наверное, две бутылки шампанского. – Шампанского? – спросил Габор. – Недурно. – Да ну, – сказала она, проигнорировав его сарказм. – То есть он тебя заставлял, что ли, пить? Она отвела взгляд в окно, на улицы в синем свете раннего утра. Утра понедельника. – Это помогает, – призналась она. Ночь со вторника на среду, после происшествия с индийцами, ее выходной. Когда она появляется, как обычно, в четыре, Габор говорит ей, что сегодня вечером Золи приглашает их в ресторан. Но она отвечает, что устала и не хочет никуда идти – это удивляет и задевает его. Позднее он пытается уговорить ее – Балаж слышит это через тонкую стенку – и, потерпев неудачу, выходит из спальни в тщательно выглаженной рубашке цвета индиго и небрежно предлагает Балажу составить ему компанию, но Балаж также говорит, что устал и не хочет никуда ехать. Габор даже не пытается уговаривать его и, позвонив Золи, объясняет ему в извиняющейся манере, что Эмма устала и к ним не присоединится. – Не-а, – говорит он, стоя посреди гостиной с телефоном в руке, – не-а, она хочет остаться. Сказала, хочет остаться. Золи что-то говорит ему. – Да, – отвечает Габор, – я говорил ей это. Золи говорит что-то еще, и Габор с чувством отвечает: – Я знаю, я знаю. Наконец Золи заканчивает разговор, и Габор, смешав «Джек Дэниелс» с колой у сосновой стойки, выпивает залпом и выходит в вечерний город. После того как звук захлопнувшейся двери рассеивается, в маленькой квартирке устанавливается полная тишина. Балаж делает вид, будто читает «Harry Potter és a Titkok Kamrája», а сам напряженно прислушивается, не донесется ли какой-нибудь звук, хоть какой-то признак жизни, из соседней комнаты. Спустя примерно двадцать минут слух его улавливает что-то, похожее на скрип кровати. Через некоторое время – довольно долгое время, в течение которого его предположение о том, что Эмма не пошла в ресторан специально затем, чтобы остаться с ним наедине, не получает подтверждения, – он откладывает книгу, в которой продвинулся недалеко, и выходит на улицу в поисках чего-нибудь на ужин. Когда он уходил, у нее под дверью горел свет. Когда же он вернулся, то заметил с чувством досады, что свет не горит. Он бы должен был постучаться к ней перед тем, как идти за едой, и спросить, не нужно ли ей чего. Ведь это было бы так естественно. А теперь уже слишком поздно. Он съедает то, что принес, без всякого аппетита и курит одну за другой сигареты «Парк-лейн». Засыпает он после двух ночи, и к тому времени пепельница на полу рядом с диваном полна окурков.