– Габор хотел, чтобы я это бросила, – объясняет она. – Сначала он к этому нормально относился. Даже более чем. – Она смеется. – Я даже уверена, ему это нравилось. Но потом, когда мы уже пробыли вместе несколько месяцев, это стало волновать его. Тогда он и сказал, что хочет, чтобы я это бросила. – Но сейчас он не возражает, чтобы ты… Ну, то есть… – Это самое? – уточняет она. – Ага. – Ну, это не он придумал, если ты об этом. – Не он? – Нет. – А затем, словно что-то сообразив, она говорит: – А он сказал тебе, что это его идея? После секундного раздумья Балаж отвечает: – Нет. – Это идея Золи, – говорит она. – Знаешь Золи? – Золи, ага. – Это была его идея. – Он приятель Габора, да? – Не совсем. Ну, то есть, они не то чтобы дружат. Просто знают друг друга. – Выходит, это его идея, – говорит Балаж, теперь уже не желая оставлять эту тему, но стараясь не показывать, как сильно она его волнует. – Ну, он рассказал мне, сколько я смогу здесь заработать, и пообещал все устроить. Я ответила, что подумаю. Габору это не понравилось. Он не хотел, чтобы я занималась этим. – Ну… даже не знаю, – произносит Балаж задумчиво. Через открытую дверь паба доносится звук полицейской сирены. – Я бы не смог с этим жить на его месте. Она улыбается: – Приятно это слышать. Тут можно курить? – Э… – Он ищет взглядом пепельницу, но видит табличку «Не курить». – Я так не думаю. – Тогда, может, выйдем на улицу? Они стоят на тротуаре, в шуме уличного движения. – Золи хочет, чтобы я переехала сюда! – кричит она. – Правда? – Он это предложил. В первую ночь, когда мы были в этом отеле и рядом не оказалось Габора. Он сказал, мне лучше переехать сюда. Сказал, что пристроит меня в хорошее место. Мое собственное. И мне придется работать только раз или два в месяц или что-то такое. – А ты что сказала? – Я ничего не сказала – просто рассмеялась. Он уверял, что не шутит, что тут нет ничего смешного. – А ты хочешь переехать сюда? – Что? И все время видеть Золи? Ну уж нет. Он – полное дерьмо, это точно. Согласен? – Ну да, наверно, – говорит Балаж так, словно никогда не думал об этом. Он как будто все еще раздумывает об этом, когда она спрашивает: – Знаешь, почему ты мне нравишься? Он молча смотрит на нее. – Ты не судишь людей, – говорит она. – Не сужу? – спрашивает он. – Нет, – произносит она. – Даже Золи. И уж точно не меня. Точно не меня. А я знаю, когда кто-то судит меня. Когда пинты допиты, он спрашивает, не хочет ли она еще. Но она интересуется временем и отвечает, что нет. – Думаю, лучше не стоит. Затем она извиняется и идет в дамскую комнату. Какие-то пожилые американцы за соседним столиком с дорожной картой и безалкогольными напитками, похоже, провожают ее взглядами. Когда она прошла, один из них что-то говорит другому – и они сдавленно смеются. Да, думает Балаж, вот они ее судят, и нависает над столиком, упершись в него локтями, пытаясь рассмотреть Эмму, удаляющуюся в туфлях на пробковой подошве. Почти час дня. Несмотря на то что она отказалась от новой пинты, он предполагает, что вечер они проведут вместе – что еще им делать? – и он ошарашен, когда она говорит ему, вернувшись за столик: – Тогда пойдем назад в квартиру? Ему словно залепили пощечину. – Да? – удивляется он, а затем, словно желая выразить свое неодобрение, добавляет: – Серьезно? – А ты чего хочешь? – спрашивает она, будто предлагая ему выбор. – Ну, не знаю. – Он чешет затылок. На самом деле он очень даже знает – знает отчетливо до боли. Когда проходит примерно десять секунд, в течение которых он молчит, она говорит: – Думаю, нам надо двигать обратно. Он грустно пожимает плечами: – Ну ладно. Они идут к подземке молча и почти не разговаривают в поезде.