Габор обхватил руль указательными пальцами и смотрит прямо перед собой, через широкое ветровое стекло, на длинную темную Мейфер-стрит. – Я так сделал, когда пошел туда. – Я этого не знал, – говорит Балаж. – Так чем вы потом занимались? – спрашивает Габор. В этом вопросе кроется какой-то подвох – если она рассказала ему про музей и про очередь, то Габор уж конечно спросил ее, и она рассказала ему, что? они делали потом. Тогда зачем – пытается понять Балаж – он спрашивает его? Он что-то подозревает? Или ищет расхождения с рассказом Эммы? – Да в общем, ничем, – говорит Балаж. – Прогулялись немного. Как у тебя… Как у тебя все прошло вечером? Габор как будто не прочь сменить тему: – Все прошло прекрасно. Тебе стоило пойти с нами. – Я устал, – говорит Балаж извиняющимся тоном. – Да ну? Кажется, Габор ему не очень верит. – Ну да. – Я подумал, может, ты хочешь подъехать к Эмме, – говорит Габор с улыбкой, как бы шутя. – Особенно после того, как вы отправились вместе гулять. – Ты о чем? – спрашивает Балаж. – Значит, нет? – Габор продолжает улыбаться. – Нет, – говорит Балаж. Он чувствует, как лицо начинает гореть, выдавая его. – Просто большинство парней рядом с Эммой, – говорит Габор, глядя на него лукаво, – пускают, на хрен, слюни. Понимаешь меня? А ты вроде ничего такого. – Нет, – говорит Балаж. Но этого, похоже, мало. То, как Габор это сказал – «Ты вроде ничего такого», – словно требует разъяснений. – Ты не гей случайно? – интересуется Габор так, словно уже раздумывал об этом с некоторых пор. На секунду Балаж теряет дар речи от удивления. А затем отвечает: – Нет. – Ничего страшного, если ты гей, – говорит Габор. – Нет, – упорствует Балаж, – я не гей. Я э… нет. – Она просто не в твоем вкусе или что? С выражением муки на лице Балаж произносит: – Слушай… Я не знаю… – Эй, да ладно, старик. Я к тебе в душу не лезу. – Да, все путем. – Она не в твоем вкусе, не в твоем вкусе, – повторяет Габор. – Ну и ладно. Больше они почти не говорят. Балаж отмечает, что на него находит что-то вроде депрессии. Словно буря, грозившая разразиться весь вечер в жуткой тишине прокуренной гостиной, вдруг навалилась на него беззвучным штормом отчаяния. Сидя в тени, он думает со стыдом и тоской о своей жизни, о своих делах, о своих убогих, мелких радостях. Звонит телефон Габора. Это она, и, очевидно, у нее проблемы. – Хорошо, просто оставайся там, – говорит Габор. – Просто оставайся на месте. Мы будем через минуту. Закончив разговор, он говорит: – Нам опять нужно подняться к ней. Она закрылась в ванной комнате. Безликое великолепие номера 425. Телевизор шумит. На постели, напоминающей неистово взбитый яичный белок, сидит голый человек. Около сорока, хлипкого сложения, длинная физиономия кажется еще длиннее из-за расползающейся лысины. Эммы не видно, но ее одежда – все, что она надевает для таких случаев, раскидана по полу. Так же, как и одежда голого человека. Он встает до странности неспешно, когда слышит, как они входят в номер. – Вы кто? – спрашивает он. – Где она? – спрашивает Габор. – Там. – Голый указывает на дверь ванной, а затем возмущается: – Вы, блядь, кто такие? – Присмотри за ним, – говорит Габор Балажу и, постучав в дверь ванной, кричит: – Эй, это я! Дверь приоткрывается, и он исчезает за ней. В ярко освещенной комнате Балаж стоит лицом к лицу с голым человеком, их разделяет не более метра. Этого типа как будто совсем не смущает нагота. Он громко сопит: – Я с ней не закончил, ясно? Балаж стоит молча и, похоже, выглядит так, словно не понял сказанного, потому голый спрашивает: – Ты по-английски говоришь, горилла ебучая? Я не закончил. Так почему бы тебе и твоему дружку не убраться отсюда? Балаж по-прежнему молчит, а голый продолжает: – Думаешь, я ударил ее? Я ее не бил. – Он бросает слова в невозмутимое лицо Балажа. – Я только сказал, что она шлюха, это так и есть. Я ей сказал все как есть. Эй, горилла, макака ебаная! Я с тобой… Свист удара. Звук такой, точно собачьи челюсти вгрызлись в свиной хрящ – нос разбит и наполняется кровью. Голый пятится к кровати, и вид у него неважный. Кровь растекается по губам и подбородку. – Она в порядке, – говорит Габор, открывая дверь ванной. – Какого хера… Голый на коленях, закрыл лицо руками, кровь течет между пальцев и капает на пушистый ковер. Балаж выходит из номера. В коридоре все спокойно, словно ничего и не случилось. Клокочущий адреналин мешает ему найти служебную лестницу, и он спускается в стеклянном лифте. Дверцы раздвигаются, и он выходит в холл, в глазах у него рябит от яркого света. Мерцающее облако вокруг канделябра. Кровь на его кулаке, влажная минуту назад, теперь подсохла, и он чувствует, как дрожит его рука. Плавный поворот вращающейся двери – и тишина холла сменяется звуками ночи – прерывистый шум дорожного движения по улице, такси подъезжает ко входу в отель. Балаж шагает дальше. Он идет по улице, в дробящемся свете фар отбрасывая на асфальт три тени. То и дело мимо него проезжают машины. Он ни о чем не думает, только чувствует прохладный воздух на своем лице. Постепенно он начинает замечать окружающее: деревья, их листья колышутся темно-зеленой массой в свете фонарей. На другой стороне улицы темнота – там, должно быть, парк. На автобусной остановке люди. Он останавливается перед темной витриной автосалона «БМВ» и думает, что ему теперь делать. В голове понемногу проясняются малоприятные детали инцидента, и Балаж закуривает «Парк-лейн». Он не вполне уверен, что, собственно, произошло. Он ударил того человека один раз как минимум, это он помнит. Судя по тому, как подрагивала и саднила его рука, удар был сильный. Вероятно, он сломал ему нос. Глядя сквозь стекло на призрачные, набычившиеся «БМВ», он говорит себе, что тот человек не станет заявлять в полицию. Хотя бы потому, что у него было обручальное кольцо – Балаж это заметил. Ему придется что-то соврать жене насчет разбитой физиономии, но он бы соврал ей в любом случае. Балаж снова идет. Теперь он вспоминает, как Габор закричал на него, появившись из ванной, и, увидев человека в крови на ковре, продолжал что-то кричать, даже когда Балаж вышел в коридор. Габор такого явно не ожидал. А Эмма… Он был уверен, что успел увидеть ее на пороге ванной, обернутую в полотенце, и она резко вскрикнула… Балаж на секунду задумывается, не лучше ли ему сразу свалить из Лондона – быстрей в аэропорт – и домой, в одиночку. Но у него нет при себе паспорта. Все на той квартире. Нет, он еще пройдется, пока не уляжется адреналин. А потом встретит проблему, какой бы она ни была, лицом к лицу. Однако, когда спустя какое-то время он находит переулок, в котором они парковались, он не видит там «мерседеса». Он не знает, как добраться от отеля до дома, кроме как на метро, но оно откроется только через несколько часов. В четыре утра он в районе Найтсбриджа, рассматривает витрины «Хэрродса». Еще через полчаса он шагает по Итон-сквер. В пять, провожаемый взглядом полицейского, он проходит мимо Букингемского дворца. Уже светло как днем, солнце встало, и он ожидает открытия метро на станции «Грин-парк». Час спустя он видит Габора в прокуренной гостиной их квартиры, тот говорит по телефону. Беседует он, очевидно, с Золи. Пока говорит, на Балажа он внимания не обращает. Балаж стоит и ждет, пока Габор закончит, но затем тот тихо говорит в трубку: – Да, он здесь. Только что вернулся. – Через минуту он кладет трубку и сообщает: – Золи рвет и мечет. – Мне жаль.