Утром наступила осень. Температура за ночь опустилась на двадцать градусов. Мюррей, стоя у окна в трусах и майке, ликует. Он воображает, как бросит этот взвихренный осенний день, полный мокрых листьев, в лицо Хансу-Питеру со словами: «Ну, как тебе это? Не хочешь мороженки, а? Паразит паршивый». Он растягивает лицо в улыбке, но его вдруг колотит кашель, так что он отходит от окна, скрючившись, с разбухшими сосудами на потных висках, и пытается ругаться матерно: – Еб… твою… ТАК! В квартире повисает тишина, точно пыль. Эту мрачноватую двухкомнатную квартиру он подыскал при помощи Ханса-Питера примерно через месяц после прибытия в городок. Хозяин – мужчина средних лет, а раньше здесь жила до самой смерти его мать, так что почти вся ее мебель осталась на месте – громоздкая мебель темного дерева. Внизу, на первом этаже, Мюррей бродит среди картин и безделушек старой леди, ее педальной швейной машинки и влажного постельного белья. Он хотел найти полностью обставленную квартиру. Он пользуется ее старыми металлическими ножами и вилками, ее покрытыми пятнами тарелками. А на стенах висят фотографии цвета сепии, в рамках, с какими-то людьми в старомодных костюмах, с лицами замогильного цвета. Квартира наполнена теплым, застоялым воздухом. Серая дождливая осень за двумя большими окнами кажется надежно отделенной от тепловатой тишины комнат. Все здесь напоминает театральные декорации. Дождь стучит по окнам точно галька. Мюррей закуривает. Он теперь предпочитает местную марку сигарет – до такой степени здесь прижился. Он сидит в горячей ванне, окруженной ржавыми трубами, бесцветными плитками, с лампочкой высоко под потолком. Одевшись после ванной, он берет зонтик и бредет через ветер в «Уморни путник». Ханс-Питер там, завтракает за столиком в затемненном баре. Кофе и рогалик с маслом. Взгляд его как будто застыл в точке в полуметре перед ним. Очарованный, мать его, странник, думает Мюррей. Не поздоровавшись с другом, он идет к бару, где сейчас работает Эстер. Вот Эстер – не его поля ягода. Однако она дружит с Марией, так что, наверное, стоит быть с ней поприветливей, – и Мюррей улыбается ей. Он чувствует неубедительность этой улыбки, и убеждается в этом, увидев себя в затененном дымчатом зеркале за спиной девушки. (Меню написано прямо на зеркале – он видит свое лицо сквозь строчки.) – Да? – говорит Эстер. – Капучино, – говорит его лицо в зеркале по-английски. Пока она возится с машиной, он просматривает местную газету. Слов он не понимает, его глаза просто скользят по фотографиям, на которых он видит местных политиков – неприятных типов с жуткими стрижками, фальшиво улыбающихся, как он сам только что. Получив свой капучино, он подходит к Хансу-Питеру, желает ему доброго утра и садится напротив. Ханс-Питер с полным ртом молча кивает. Он жует рогалик словно через силу. Несколько секунд Мюррей смотрит на него с неприязнью. – Где ты был прошлым вечером? – спрашивает он, наконец. Ханс-Питер прожевывает и проглатывает. Он быстро говорит что-то – очень неразборчиво. Мюррей кривится в раздражении: – Что? Еще разок. – Ум-маи-и, – говорит Ханс-Питер, проглатывая. – Чего? Ханс-Питер как следует проглотил все, что было во рту, и повторяет: – У Марии. Дома у Марии. – Это как же? Ханс-Питер не выдерживает сверлящего взгляда Мюррея и отводит глаза. – Ну, ты знаешь Марию? – Марию, – произносит Мюррей, как будто пытаясь сообразить, кого он может иметь в виду. – Ту, что здесьработает? – Да. – Ты был у нее дома? – Да. – Зачем? – спрашивает Мюррей, искренне не понимая.