Когда они уходят, один из братьев, владеющих этой кебабной, говорит что-то Дамьяну. Эти два брата-близнеца, албанцы, выглядят по-бандитски. Бритые, круглые головы. Массивные носы. Мощные шеи и тяжелые надбровные дуги. Мюррей не умеет различать их. Первое время он даже не понимал, что их двое, пока однажды не увидел вместе. Обычно они сидят на террасе заведения, под навесом, где стоит фонтанчик, курят кальян и попивают чай. Рядом с ними сидят и другие мужчины, еще более отчаянного вида, часто с усами, и разные женщины, молодые и старые. Белая форсированная «хонда аккорд» с дизельным движком на 2,2 литра часто припаркована рядом, и Мюррей считает, что она принадлежит братьям. И он смотрит с завистью, как один из них кивает Дамьяну на прощанье и что-то по-дружески говорит. Ему бы хотелось, чтобы братья обращались так же и с ним. Он ест у них кебабы уже второй год и давно чувствует, что между ними есть что-то общее, что-то такое, что отличает их от остальных людей, некое превосходство над остальными. Однако они никогда не обращаются к нему, вот как сейчас один из них обратился к Дамьяну, и вообще никак не проявляют своего расположения к нему. В пылу момента Мюррей решает заговорить с ними первым. Брат, сказавший что-то Дамьяну, стоял рядом, у двери, прислонившись к косяку, и ковырял во рту зубочисткой. – Ну, хорошо, – говорит ему Мюррей с нажимом, проходя мимо. И близнец смотрит на него с легким удивлением – в своей рубашке без воротника под коричневой кожаной курткой, – смотрит вслед Мюррею. И как же это, вашу мать, случилось? Мюррей, в своей гробнице, в полной безопасности, сидит на унитазе и скулит, роняя слезы на грязный линолеум. Как это случилось? Еще никогда он не испытывал таких эмоций в туалете, не чувствовал такой интимной близости с унитазом, с болтами, покрытыми ржавчиной, которыми он был привинчен к полу. Наплакавшись хорошенько, он распрямляется и вытирает глаза. Осматривает в зеркале свой жирный подбородок. Это зеркало всегда какое-то туманное, мутное. Его лицо кажется каким-то искаженным. Он смотрит на себя с презрением. Все из-за женщины. О, да, из-за женщины. Из-за многих женщин. Вместе с Дамьяном и его другом он обследовал злачные места городка – пару-тройку, сколько их там было. Злачные места. Полные студентов, подростков. Там ему не повезло, хотя он пытался, бог видит, пытался. Пытался в гомоне этой новой музыки замутить с кем-нибудь из них. С этими подростками с осветленными волосами. Мюррей скалился на них и пытался донести до них свои намерения. Кричал о том, какой у него был Эс-класс. Кричал: «Вы видели Лондон?» Кричал: «Я вам покажу его, хорошо?» Он предлагал ей работу, этой девице. И она уже готова была оставить ему номер, так он думал, когда ее оттащили друзья. (Позднее он видел, как она блевала в парке. Или это была не она?) Друг Дамьяна исчез. И они с Дамьяном направились в ночной клуб. Дамьян сказал, что знает одно место – и слова его текли легче обычного. Одно место, открытое всю ночь. Такси. Да, такси. А затем снова на выход во влажную ночь. Дамьян заплатил. Мюррей спросил его покурить. И вот они там. Эта женщина, восседающая на высоком табурете у барной стойки. Не молодуха, явно. А может, это он сидел на табурете, и она сама подошла к нему и заговорила. И он стал рассказывать ей о своем Эс-классе, который у него когда-то был. И спрашивать, была ли она в Лондоне. Так, сколько ей было? Сорок? Пятьдесят? И отнюдь не красотка. Даже тогда, в таком состоянии, он это понимал. Она прикасалась к нему. Клала руку ему на ногу. (А где же был Дамьян?) Ее рука на его ноге. И тогда он прямо спросил: – Хочешь поехать ко мне? Она молча кивнула и провела рукой вверх по его бедру. – Ну, ладно, – сказал он. – Минутку, – произнесла она, поглаживая его ногу. – Подожди. – Ну, ладно, – сказал он. И он ждал ее, довольный собой. А затем стал беспокоиться, сумеет ли он в таком состоянии. И тогда он увидел, как она разговаривает с двумя мужчинами у туалетов. И по ее манере держаться он все понял. И ему захотелось уйти. Он соскользнул с табурета, стараясь устоять на нетвердых ногах, и стал двигаться к двери. И вдруг она оказалась рядом, держа его за руку. Крепко держа. – Все хорошо? – спросила она. – Идем? – Слушай, я устал, – сказал он ей, пытаясь высвободиться. – Давай в другой раз. – Не говорит так, – сказала она, водя рукой по его брюкам, нащупывая что-то. – Устал я, блядь, – выпалил он, отпихивая ее. И вышел на улицу, в прохладный ночной воздух. Под фонари. Он пошел быстро, не зная, куда идет. И услышал шаги за спиной – и чем быстрее он шел, тем ближе звучали эти шаги. И вот его схватили чьи-то руки. И бросили спиной на фургон. Двое мужчин. Лиц в тени не разобрать. Он услышал свой голос, почти визг: – Что вам надо? У них было несколько претензий. Он вступил с ними в договоренность, как будто бы сказали они ему. И теперь он должен им денег. А еще он ударил ее, так сказали они. И поэтому он должен им еще больше. – Я ее не ударял, – проскулил он. – Ни разу… Но они как будто требовали все, что он имел при себе. Его ударили в лицо и повалили. А затем вытащили бумажник и, опустошив, бросили ему. И вот он остался один лежать на влажном асфальте, пытаясь понять, уж не снится ли ему этот кошмар. Пожалуйста, пусть это будет сон. Его рот ощущался как-то неправильно. И что-то было с глазами… Что же было не так? Колесо. Полная хрень. Колесо машины… «Тойота-ярис»? Он поднимается на ноги, его шатает. Ему плохо. Ему вдруг стало очень плохо. Два дня спустя, когда его рот пришел в норму, он выползает в «Уморни путник» и видит там Ханса-Питера. – Я слышал о твоем ночном загуле, – говорит Ханс-Питер. – Ага, об этом. Ну и ночка. Время сейчас чуть за полдень. Мария работает за стойкой. – Что, правда? – интересуется Мюррей, улыбаясь озабоченно. – И что ты слышал? – Дамьян сказал, это была хорошая ночка. Улыбающийся Мюррей чуть расслабился. – Не хуевая такая ночка, – говорит он, – вообще-то. – Ты с тех пор в себя приходишь? – спрашивает Ханс-Питер. – Так точно. Прихожу в себя. Если ты меня понимаешь. Сам Мюррей не вполне себе понимает. Он отпивает пиво, первое пиво за все это время. Вчера он пережил нечто вроде темного полудня своей души. Несколько часов ужасающего отрицания. Всеохватное чувство, что он прожил впустую всю свою жизнь и теперь все кончено. На улице светило солнце. И сейчас светит, воспламеняя желтеющую листву деревьев перед общежитием. Он видит их сквозь пыльное окно. – Как сам? – спрашивает он Ханса-Питера. – Ты в порядке? – Я в порядке, – отвечает Ханс-Питер. Мюррей видит, как листок отделяется от дерева и планирует вниз. Ханс-Питер говорит: – Дамьян говорит, ты вроде бы искал себе подругу той ночью. – Что? Я искал? – Так он сказал. Мюррей жует губы с беспокойством. – Не знаю, что он там сказал. – Что ж, – говорит Ханс-Питер, – я знаю одну ошень милую леди, которая может тебе подойти. – И кто же это? – спрашивает Мюррей с неприязнью. – Ошень милая леди, – снова говорит Ханс-Питер и добавляет шепотом: – Мать Марии. Мюррей произносит сдавленно: – Мать Марии? – Да. – Иди ты на хрен. – Пошему? – Вот блядь… – усмехается Мюррей.