– Пошему нет? Она дофольно молода… – Это насколько же? – Сорок фосемь, я думаю. И она в хорошей форме, – говорит Ханс-Питер с намеком. – Ты видел ее или как? – Конечно. Мария, которой пока некого обслуживать, ходит по залу, собирая посуду. Она останавливается за спиной Ханса-Питера, кладет руки ему на плечи. Ее внушительные бедра оказываются прямо напротив Мюррея. – Я как раз рассказывал Мюррею, – говорит ей Ханс-Питер, чуть повернув голову, – о твоей матери. – Да? – улыбается она. Кажется, она уже простила Мюррея за то, как он вел себя с ними в кино. Теперь он даже думает, что, возможно, его тогдашнее поведение могло подвигнуть ее к мысли пристроить его к своей очевидно одинокой и жаждущей мужского внимания матери. – Просто сходи с ней куда-нибудь выпить, – говорит Ханс-Питер. Говорит? Подсказывает? Указывает? Мюррей еще не решил, как на это реагировать – гребаный Ханс-Питерговорит ему, что делать, – и тут Мария произносит: – Она правда симпатичная. И гораздо худее меня. – Не будем ошуждать ее за это, – говорит Ханс-Питер почти вкрадчиво. – Она все время говорит мне похудеть. – Не слушай ее. – Но это правда – я должна. – Ничего подобного, – обращается к ней Ханс-Питер, а затем – к Мюррею: – Так ты сделаешь это? Сходишь с ней выпить? Нелепо было бы сказать что-то вроде «Да ни в жисть, идите на хрен», когда здесь стоит Мария, улыбаясь ему, а высветленная челка спадает ей на глаз. – Есть фотка? – спрашивает он через несколько секунд. – То есть, в телефоне или где-то еще? – Может быть, – говорит она. – Ага, вот. Перегнувшись через плечо Ханса-Питера, она передает свой телефон Мюррею. Он смотрит. Женщина с кошкой. Сразу так не скажешь. Худее, чем Мария, да. Неплохо? Может быть. – А как же твой отец? – спрашивает он с ухмылкой, отдавая телефон и ничего не говоря о фото. – Он не будет против? – Он живет в Австрии, – говорит она. – И они в разводе. Очевидно. – Очевидно, – повторяет Мюррей. Вообще-то он пытался пошутить. Он подразумевал, что ее отец уже сыграл в ящик. – Ладно, – кивает он. – Я попробую. – Тогда дать тебе ее номер? – спрашивает Мария. – Она говорит по-английски, или… – Конечно. – …Или почему бы тебе не позвонить ей? – предполагает он, внезапно занервничав. – Устрой это. Прислонясь к его плечу, она смотрит на Ханса-Питера, ожидая его мнения, возможно, даже разрешения. – Давай, – говорит Ханс-Питер. – Устрой это. Неожиданно еще один листок отделяется от дерева и планирует на тротуар. По пути домой, через несколько часов, Мюррей заходит в «Оазис» купить кебаб. Пластиковая вывеска – пальма и улыбающийся верблюд – светится в сумерках. Один из близнецов-албанцев стоит у входа, осматривая окрестности. Он не замечает Мюррея, и Мюррей после секундного колебания ничего не говорит ему. Сделав заказ на английском, он ждет свой кебаб, поглядывая на кусочки пахлавы, словно раздумывая, не купить ли ее. Больше чем когда-либо, ему хочется получить какой-нибудь знак внимания от братьев, хоть самый маленький, говорящий, что они смотрят на него как на равного себе – всего лишь как на равного, не более того. Дамьян, который удостоился от них кивка и нескольких слов, сразу вырос в глазах Мюррея. Теперь он считает Дамьяна достойным человеком. Пахлава блестит, сочась медом. Да, теперь Дамьян представляется ему более значительной фигурой, чем он сам. Братья, словно не замечая присутствия Мюррея, обмениваются несколькими фразами на неизвестном ему языке с поваром, наполняющим питу нарезанным салатом. Полив питу соусом, он плотно заворачивает ее в фольгу и отдает Мюррею. Фольга теплая на ощупь. – Спасибо, – говорит Мюррей. Повар молча кивает. И вот на самом выходе Мюррей решается. Он смотрит одному из братьев прямо в глаза и говорит громко и отчетливо: – Увидимся еще, дружок. И выходит на вечернюю улицу. Брат ничего не сказал ему. Ничего. Может, просто от удивления. Той ночью Мюррей увидел сон. Он лежит на своей кровати. За окном идет дождь, сильный дождь. Окно открыто. Он лежит на кровати и слушает дождь. Этот дождь напоминает ему что-то, словно льется откуда-то из прошлого. Комната странно пуста. В ней нет ничего, кроме кровати, на которой он лежит, причем лежит головой в ногах. Он лежит и слушает дождь, и вдруг из темной ванной комнаты выходит большая собака – овчарка. Тихо дыша, она подходит к кровати и ложится на пол. И задевает стакан, стоявший там, он падает и катится по полу. Собака зевает, поскуливая, и снова дышит. Дождь по-прежнему идет. Мюррей, все так же лежа на кровати, вытягивает руку и гладит собаку по загривку, запуская пальцы в шерсть. Собака тихо дышит. Дождь идет и идет, и на полу перед окном набирается лужа. В воскресенье после обеда он идет пропустить стаканчик с мамой Марии. Едва увидев ее перед ирландским пабом, он понял, что не хочет ее, и испытал облегчение. То есть совсем не хочет. Это была высокая женщина средних лет, с несуразно длинными ногами, в джинсах, с коротко стриженными темно-лиловыми волосами, цвета баклажана. Ее ладонь, когда они пожали руки, была холодной и шершавой. Этот ирландский паб был едва ли не самым шикарным местом во всем городке, куда захаживали белые воротнички из городской администрации и бонзы местной мафии. «Гиннесс» стоил там почти столько же, сколько в Лондоне. А интерьер напоминал типичный привокзальный британский паб. До крайности потертый и обшарпанный. Внешнее сходство было поразительным. Чего нельзя было сказать о сервисе. Они уселись в кабинку на мягкие диваны, и Мюррей заказал себе пол-литра крепкого портера. Мама Марии заказала белое вино. Не испытывая к ней влечения, Мюррей совсем не нервничал, чего на самом деле опасался. По-английски она говорила прекрасно, и довольно скоро он уже рассказывал ей о Лондоне, телефонных продажах и, с чуть меньшей увлеченностью, о Шотландии. Ей как будто нравилась Шотландия, она то и дело спрашивала что-то о ней. Хотя ему не очень-то хотелось говорить об этом. Когда опустились сумерки, он рассказывал ей о «мерседесе» Эс-класса, который был у него когда-то, и шинах «Мишлен» высшей категории, которыми он пользовался. – Самого наилучшего качества, – сказал он ей. Она кивнула. Она пила второй бокал вина. Он пил третий портер. – Большая разница, – объяснял он ей, крутя в руках стакан, – какие шины. – Я знаю, – сказала она. – Огромная разница. Она была школьной учительницей, преподавала английский. И под конец вечера ему стало казаться, что, может быть, он все же хочет ее немножко. Она казалась заинтересованной в Эс-классе, как и любая другая женщина, в этом сомневаться не приходилось. Она попросила объяснить ей, что значит Эс-класс, для начала. И он провел ее по всей линейке «мерседесов», от 1,8-литрового A-класса через прочие классы, различные варианты двигателей, доступные для них, и так далее вплоть до модели «S 500 L». Это заняло примерно полчаса. А затем он спросил: – А какую машину водите вы? Она назвала модели «сузуки». Он сказал, что не очень разбирается в «судзуки». – Неважно. – Довольны ею? – спросил он. Она кивнула, улыбаясь. – Вполне. – Какой… Какой у нее объем двигателя?