Вопрос почему-то показался ей смешным. Она рассмеялась. – Я не знаю, – сказала она. – Я так рада за Марию и Ханса-Питера. Он такой приятный мужчина. – О, ну да, – произнес Мюррей расплывчато и посмотрел в окно. Уж о Хансе-Питере ему совсем не хотелось говорить, это точно. – Хотела бы я, чтобы Мария немного похудела, – сказала ее мама искренне. – Вы не думаете, что ей надо бы похудеть немного? – Определенно. – А вы ей намекнете? Меня она не слушает. – Я? – спросил Мюррей, не вполне понимая, как с этим быть. – Конечно. Я перекинусь с ней словцом об этом. Хотите еще выпить? – Нет. Спасибо. Отпивая четвертый портер, он решил, что определенно хочет ее, даже очень. Он рассказывал ей о своем бизнесе – трансферных рейсах в аэропорт. Он, наконец, сумел связаться с Благо – «местным партнером», как он назвал его, – и Благо подтвердил, что деньги поступили. Они собираются съездить в Осиек на следующей неделе, посмотреть на списанные полицейские микроавтобусы. Принять какое-то решение. Дело двигалось. Он сказал ей, что здесь имеется потенциал к чему-то «весьма серьезному». Глядя ей прямо в глаза, он пояснил: – Транспортный сектор прискорбно недоразвит в этой части Хорватии. Она согласилась. И тогда он попробовал взять ее за руку. Она быстро отняла ее, но с легкой улыбкой, дававшей простор воображению. Так что, направляясь в туалет, он решил, что непременно сделает еще одну попытку. Он застегнул ширинку и вымыл руки. – Смерть, – сказал он своей самодовольной физиономии в зеркале, – или победа. Среда следующей недели. Мария за работой, так что Ханс-Питер и Мюррей обедают вместе. Они идут в китайский ресторан «Златна рижека». Он расположен на маленькой площади меланхолического облика, вымощенной булыжником, усыпанным опавшими листьями. Войдя, они садятся за буфетную стойку. Ханс-Питер заказывает горку пророщенной сои с нарезанной морковкой, щедро сдобренную усилителями вкуса. Мюррей начинает с темного мяса, столь же неестественно аппетитного на вид. Они сидят у окна и смотрят на мир за ним. Напротив старый книжный магазин. Несколько велосипедов привязаны к металлической раме. Мюррей догадывается, о чем хочет спросить его Ханс-Питер, закидывающий сою себе в рот. Он должен быть уже в курсе произошедшего. Мария наверняка сказала ему. Однако он спрашивает: – Как все прошло в воскресенье? Мюррей смотрит на свое лоснящееся мясо с колечками лука и зеленого перца. – Это ты мне скажи, – бормочет Мюррей. – Что ж, – признает Ханс-Питер, гоняя дешевой вилкой по тарелке последние ростки, – не так чтобы очень, я слышал. – Я не знаю, что произошло, – говорит Мюррей тихо, как бы оправдываясь. – Я не знаю, как это произошло. Ханс-Питер смотрит на него какое-то время. – Полиция? На Мюррея жалко смотреть. – Мария все еще не хочет разговаривать со мной? – спрашивает он, не поднимая глаз. Ханс-Питер говорит: – Она хочет объяснений. От тебя. О том, что произошло. Она не понимает. – О том, что произошло? – Ага. – Когда мы вышли из паба, – говорит Мюррей, – я взял ее руки в свои. Она мне разрешила. Ханс-Питер кивает и делает глоток спрайта. – Она мне это разрешила, – повторяет Мюррей. – Ага. – Ну, и я подумал, хорошо. Ну, понимаешь… На лице Ханса-Питера читается что угодно, кроме понимания. – Ну, я держал ее за руки… Ее руки были ледяными и шершавыми. Он был к тому моменту пропитан «Гиннессом». Она улыбалась. Теперь он видит эти губы, растянутые то ли в улыбке, то ли в гримасе страха. – И я попробовал поцеловать их, – говорит Мюррей. Он встречается глазами со светлыми, опушенными белесыми ресницами глазами Ханса-Питера. – И тогда. И тогда. Она как бы закРРича-а-ла. – Она закричала? – Ага. – Почему закричала? – спрашивает Ханс-Питер. Этот вопрос он как будто обращает к бокалу спрайта – на Мюррея он не смотрит. – Я просто пытался поцеловать ее, – говорит Мюррей. – И что произошло потом? – А потом какой-то ублюдок повалил меня, и кто-то позвонил в полицию. – А что она делала? – Что она делала? Я не знаю. – Так, прибыла полиция, – подсказывает Ханс-Питер. – Ага, – говорит Мюррей. – Прибыла. И я, как бы это, задвинул одному из них. – Почему ты это сделал? – Не знаю… Они так со мной обращались… – Я понимаю, – говорит Ханс-Питер. – Ну, меня повезли в участок. С этой сраной сиреной и так далее. Ханс-Питер только кивает с сочувствием. – И я провел ночь, – говорит Мюррей, – в этой сраной клетке. – Тебя отпустили наутро. Очевидно, Ханс-Питер уже знает всю историю. – Они сказали, что миссис Евтович не хотела выдвигать обвинение против меня. И я еще подумал: Какая еще, на хрен, миссис Евтович? – Это мама Марии.