– Ну, вот именно… Вернулся Федор Петрович с какими-то длинными металлическими отвертками в руках, встал коленями на диван, аккуратно снял женский портрет и стал ковырять стену. Саша дернула Тонечку за локон и подбородком показала на хозяина. – Что вы делаете? – послушно спросила та. – Здесь у тети в стене тайник, – не оборачиваясь и продолжая ковырять, сообщил Федор. – На самом деле открывается очень просто, можно отверткой подцепить или тонкой ножовкой. Но тетя очень гордилась, что у нее есть собственный тайник!.. Тонечка подошла, взгромоздилась на диван и стала смотреть ему под руку. Саша тоже подошла и уставилась. – Видите, здесь выемка по размеру картины? А вот там замок, как раз где крючок. Ключом, конечно, удобней, но он, по всей видимости, пропал… Еще одно движение, Федор Петрович подвел металлическую пластину под выемку, и стена словно вдвинулась внутрь! Открылся небольшой, в две ладони, абсолютно пустой ящичек. – Ну вот, – сказал Федор Петрович. – Так я и думал. Сунул руку в ящичек и пошарил. – Я механизм несколько раз чинил, его заедает, – сообщил он. – Средневековая штука, а до сих пор работает. Хоть и со скрипом. – Какая штука… средневековая? – не поняла Тонечка. – Стена? Или сейф? – Да это не сейф, а именно тайник! – Федор Петрович бросил инструменты на пол, обеими ладонями надавил на панель, и она стала на место. Внутри на самом деле слабо проскрежетало. – А что там было? – спросила Саша. – Сокровище. – Федор улыбнулся. – Пойдемте, и вы зададите мне все ваши вопросы, а я постараюсь на них ответить. – Вот чучело! – воскликнула Тонечка. – Мясо достала, а слоеное тесто забыла! Я же хотела Родиону «язычки» испечь. Я побегу выну, а то оно не успеет разморозиться!.. И опрометью бросилась вон. Саша Шумакова, не ожидавшая такого вероломства, немного растерялась. – Я вас раздражаю? – спросил Федор Батюшков. – Вы ко мне как-то… переменились. Она пожала плечами. Ей было неловко. И выражения-то какие, выражения!.. Вы ко мне переменились, поди ж ты!.. – Я вас совсем не знаю, – в конце концов сказала она. – Мне показалось, что смерть Лидии Ивановны вас огорчила, и я сочувствовала вам. Он кивнул: – А потом? – А потом начались камеи из Ватикана, музеи Рубенса и жизнь в Голландии. – И… что? – Да ведь это просто… выдумки. Ей-богу, она обрадовалась бы, если б Федор тут же согласился, что навыдумывал лишнего из желания произвести впечатление, как ученик шестого класса на вожатую отряда!.. Но он поправил очки, посмотрел на нее с сожалением и объявил, что ничего не выдумывал, а верить или не верить – это ее выбор. – Как я могу вам верить, если вы врете все время! – С чего вы взяли? – Как – с чего? – не поняла Саша. – Вы сторожите половину леса на Волге, катаетесь на мотоцикле с коляской, запираете незнакомых людей у себя на участке, и ваша мама утверждает, что вы не в себе! Потом оказывается, что вы жили в Риме и ходили на папские приемы. И как это возможно? – Вам видней, конечно. – Он собрал с пола железяки и сунул на этажерку. Саша проводила инструменты глазами – вот интересно, почему ни один мужчина не способен положить что-то туда, откуда взял?! – Антонина убеждена, что здесь было убийство. Я же не считаю ее поэтому… ненормальной. Вы идете или остаетесь? Саша большими шагами вышла на крыльцо и двинулась по дорожке. Федор закрыл дверь, подпер ее лопатой и догнал Сашу. – Вы часто здесь бываете? – Я была один раз. Давно. – А ваша… деятельная подруга? – По-моему, тоже. Мы с ней только в понедельник познакомились. Федор Петрович удивился: – Впечатление такое, что вы знаете друг друга всю жизнь!.. Это отдельное женское умение – находить себе подруг? – Я очень много работаю, – отчеканила Саша. – И все время занята. Подруг у меня… немного. – Все-таки я вас раздражаю. …Ты мне нравишься, подумала Саша, вот какая неприятность. Ты мне понравился еще в сторожке, когда сидел у стены на кухне, вытянув ноги!.. А сегодня утром понравился еще больше! И меня это сердит, потому что ты несешь бог знает что, а держишься при этом как принц крови и нравишься мне все больше. …И всякие мысли лезут в голову! Непристойные – какой ужас! – и очень соблазнительные. А что, если бы все было не так, и мы встретились не в Дождеве посреди карантина, а в Москве, и пошли бы вместе… куда бы нам сходить там, в Москве… допустим, на выставку картин, а потом к тебе домой под предлогом еще каких-нибудь картин, хотя мы оба знали бы, что это просто предлог, и ждали бы продолжения, и сначала все было бы неловко, а потом – отлично, от души. И мы договорились бы встретиться уже вечером, и весь день я думала бы только о тебе и о продолжении. И Тонечка хороша! У меня, говорит, тесто не поставлено! С чего она взяла, что они должны остаться наедине?! Все равно ничего не выйдет. Иногда – очень редко! – хочется чего-то настоящего. И никогда не получается. Как только они зашли в Тонечкин дом, та сразу объявила, что сейчас будет кофе, – до мяса и «язычков» еще далеко, а есть уже хочется. Сверху прискакал Родион, за ним, кажется, на попе по ступенькам съехала маленькая собака породы пражский крысарик. Тонечка велела ему принести свои рисунки и дров к печке. – Сначала можно рисунки, – добавила она, подумав. – Саш, пойдемте все на террасу, сегодня на улице отлично. Где мой «позорный волк»?.. Она нацепила жилетку странного меха, кое-где вылезающего клоками, наставила на поднос чашек, тарелок, салфеток и прочего и вручила Федору Петровичу. – Вынесите, пожалуйста. Потом моментально нарезала хлеб толстыми ломтями, ветчину прозрачными лепестками, а сыр – маленькими кубиками. Все вместе выглядело так аппетитно, что Федор моментально вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. – А чай? – спросил Родион. – Может, самовар? – Самовар долго. Я тебе чай уже заварила. Мальчишка не любил кофе, зато страстно любил чай – любой, лишь бы много. Черный, зеленый, с яблоками, с сушеной малиной, с мятой, с лимоном, со смородиновым листом – так заваривала бабушка Марина, Марина Тимофеевна, Тонечкина мама… Они уселись на террасе: оживленная Тонечка, грустная Саша, задумчивый Федор Петрович и Родион, полный энтузиазма и предвкушений. Федор Петрович долго рассматривал портреты Лидии Ивановны, а потом сказал Родиону то, что все взрослые говорили ему в последнее время: – У тебя талант. Ты должен учиться. – Я собираюсь в Суриковское, – откликнулся Родион, уминая хлеб с ветчиной. – Ничего ты не собираешься, не выдумывай, – тут же вступила Тонечка. – Тот, кто собирается в высшее учебное заведение, по крайней мере уроки делает. Хоть иногда. – Вот здесь прямо… ее выражение, – сказал Федор. – Я ее такой и помню. – На Ахматову немного похожа. – Тонечка взяла у него из рук рисунок. – Времен Фонтанного дома. – Я никогда об этом не думал. Но… пожалуй… – И камея! На всех рисунках, видите, она есть. – Тетя Лида… – Федор Петрович все перебирал рисунки. – Когда умер дядя, она вполне могла остаться в Италии, у нее были средства на безбедную жизнь. Но тетя решила иначе. Она оставила себе камею из Ватикана и… еще один дядин подарок. Вернулась сюда, купила этот дом, что-то отложила «на прожиток», – он улыбнулся. – Так она выражалась! Она говорила, что не желает быть никому в тягость, у нее есть собственные средства. – Какая мудрая женщина, – пробормотала Тонечка, – прямо как моя мама. Федор посмотрел на нее.