– Вам чаю или кофе? – Все равно. – Так не бывает. – Тогда чаю. – Ну? – поторопила Саша. – Зачем ваша тетя вернулась в Россию, когда умер дядя? И почему вообще они жили в Италии? – Сначала в Голландии, довольно долго. Дядя служил там атташе по культуре, а тетя работала в музее Рубенса. Она была знатоком западноевропейского искусства, училась у Ирины Антоновой, которая возглавляла Пушкинский музей. – Да мы знаем, кто такая Антонова, – перебила Саша. Теперь она смотрела на Федора во все глаза, слушала каждое слово. – Именно из Голландии у нее привычка никогда не задергивать шторы. Там так принято. – А в тот вечер они были задернуты! – вставила Тонечка. Она тоже слушала – с восторгом. Глаза у нее горели. Сценарист в голове исписал уже половину свитка, перо так и скрипело, брызгали чернила!.. – Потом дядя стал советником посольства Италии, – продолжал Федор Петрович как ни в чем не бывало. – И они переехали в Рим. Дядя работал в группе Громыко, был такой министр иностранных дел, очень прогрессивный мужик. Он все время хотел наладить отношения с Ватиканом, Брежнева уговаривал. Брежнев – это… – Мы знаем, кто такой Брежнев! – опять перебила Саша. – Посольская резиденция была на Виа делла Кончилиационе, а моя школа совсем рядом. Я ходил через парк Адриана, мимо Замка Святого Ангела. Вся компания смотрела на него затаив дыхание. Даже маленькая собака на коленях у Родиона не отводила от рассказчика блестящих янтарных глаз. – Дядя и тетя забрали меня к себе, когда… Ну, то есть я и так почти все время проводил у них, но… Он вдруг покраснел – тяжело, до лба, до светлых волос. Кажется, кожа под волосами покраснела тоже. Набрякли щеки, обозначились морщины под глазами и у рта, и сразу стало ясно, что не так он и молод, этот самый Федор Петрович Батюшков. – Да что случилось-то? – спросила Тонечка, стараясь ему помочь. – Вы стали малолетним преступником?.. Он посмотрел на свою тетю, которая, кажется, присутствовала при их беседе. Портреты были по-прежнему разложены на столе. – Я стал бомжем, – сказал Федор Петрович решительно. – Бомжевал по полной программе, наверное, с год. Потом меня разыскал дядя и забрал к себе. – Что значит – бомжевал? – спросила Тонечка. – Это как? – Это очень просто. Мать отправила меня в интернат, как только я ей надоел. А надоел довольно быстро. Я сбежал, конечно. Меня поймали и вернули в интернат. Я опять сбежал, меня опять поймали и перевели в другой, в специнтернат для детей с… психическими отклонениями. Оттуда сбежать было почти невозможно, там охрана, вертухаи, как на зоне. Но я сбежал. – Господи боже мой, – пробормотала Тонечка. – А я тоже из интерната, – встрял Родион бодро. – Вернее, из детдома!.. Я там десять лет прожил и ни разу не убегал, почти! А потом меня нашли. И вас тоже нашли, да?.. – Дядя как-то нашел, – сказал Федор Петрович. – Кстати сказать, я до сих пор не знаю, как ему это удалось. Постой, что ты говоришь? Ты рос в детском доме? Родион кивнул: – Ну да. Мама умерла, а папа меня потерял, он тогда в Ливии служил военным советником, да, Тоня? Тонечка кивнула. – А потом он стал меня искать, и они с моим дядей, у меня тоже есть дядя Кондрат… – Родион, давай мы свои семейные истории в другой раз поведаем, а? Родион пожал плечами, подхватил свою собаку и поцеловал в морду. Ему-то как раз казалось, что в рассказе Федора Петровича нет ничего необычного – ну, пожил человек в интернате, а потом его нашли и забрали домой, все правильно, так и должно быть. – Когда дядя меня нашел, я стал совсем дикий, – Федор Петрович словно извинялся, – но тетя сделала все, чтобы приручить меня… обратно. И приручила. – Вот так история, – сказала Тонечка и поторопила: – Ну? Ну?.. Вы жили в резиденции на Виа делла как-то там, в школу ходили мимо Замка Ангела, и дядя работал послом. Тут она засмеялась – ах как ей нравились такие истории! Следующий сценарий, который она напишет, будет просто сногсшибательным, даже ее строгий муж придет в восторг! – Послом он стал только в девяностом году, – поправил Федор Петрович. – До этого послов в Ватикане не было. Дядина должность называлась советник-посланник. Тогдашний Папа Иоанн Павел Второй дядю очень любил, они иногда подолгу беседовали. А на годовщину его службы преподнес камею. Из папских сокровищниц. Она сама по себе ценная, конечно, но, как любая средневековая вещица, не простая, а с секретом. К ней прилагался ларчик с замком. Замок отпирался при помощи ключа, который вделан в оправу камеи. Тетя камею обожала, всегда носила, а ларчик стоял у нее на письменном столе. Я иногда брал камею, отпирал ларчик и смотрел, что там лежит. Федор Петрович засмеялся. – Однажды я открыл, а там оказалась бронзовая фигурка крысы и записка: «Не смей лазать по чужим ларцам!» Он опять засмеялся и закрыл лицо руками: – Как мне было стыдно! Я даже хотел было опять убежать из дому!.. – Не убежали? – спросила Саша. Он помотал головой. – Тетя меня застала. И мы поговорили. А крыса теперь всегда со мной. И по чужим ларцам я с тех пор никогда не лазил. – А потом что было? – спросил Родион. – Потом дядя умер, и мы вернулись в Москву. Мне было семнадцать лет. – Мне тоже скоро семнадцать, – с удовольствием проинформировал Родион. – А Буське восьмого марта год был! Большая собака. – Родион, отстань со своей собакой. Съешь вон сыру. – А можно лучше ветчины? – И что дальше? – спросила Саша Федора Петровича. Она вся как-то изменилась – глаза у нее блестели, и щеки горели смуглым румянцем. – Мне нужно было в университет, – продолжал Федор Петрович, – и тетя сказала, что учиться лучше всего здесь, на родине. «Я видела многих эмигрантов, – сказала она мне, – и все они экскурсоводы или приказчики в магазинах. А ты должен заниматься наукой. На то, чтобы учиться в Европе и потом заниматься наукой, денег у нас нет». И мы вернулись. Она купила себе дом в Дождеве, а мне квартиру на Большой Пироговке. – Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка. Сценарист в ее голове совсем утратил чувство реальности и пришел в некое восторженное изнеможение. – Тетя меня содержала – и в университете, и в аспирантуре. Когда я защитился и стал ездить в экспедиции, она переселилась в Дождев. Я к ней приезжал. Мы с ней вместе продумывали место для тайника и придумали – в нише за картиной. Механизм в стене я сам сделал, – добавил он хвастливо. – Он, конечно, очень легко открывается, но нам с тетей нравилось, что у нас есть свой тайник!.. Тонечка и Саша переглянулись, чтобы сверить впечатления, и сверили. Обе были в восторге. Федор Петрович отпил чаю из своей чашки, а потом залпом проглотил кофе из Сашиной. – Вот, – сказал он и вздохнул. – Я не хочу даже думать о том, что тетю убили, потому что мне тогда придется найти того, кто это сделал, и тоже убить. – С ума вы сошли, – быстро сказала Тонечка, моментально ему поверив. – Так дело не пойдет. Он кивнул. Было ясно, что это… решение, а не пустые слова. – Послушайте, возьмите себя в руки, – заговорила Тонечка. – Что мы теперь все должны делать? Вызвать из Москвы санитаров со смирительной рубашкой? – Ничего не выйдет, – быстро сказал Федор Петрович. – Я уйду в леса. Я хорошо знаю окрестные леса. – Бросьте шутить! – Я не шучу. – Тогда я позвоню мужу, и он вас скрутит. – Посмотрим, кто кого скрутит. Тонечка взяла со стола остывший чайник и ушла в дом. Она была в некоторой растерянности. – Мы ведь так и решили, что вы ненормальный, – проговорила Саша. – Из-за этих ваших выходок!.. – Я не решал, – возразил Родион. – Мне Тоня сказала, чтоб я вам рисунки показал. Мне нравилось рисовать старую княгиню. Ну, то есть вашу тетю. – Я понял, – кивнул Федор Петрович. – А ты никого не видел у нее… в гостях? Например, в последнее время? Мальчишка даже думать не стал.