Вскоре появился участковый. – Просьбица у меня к вам, – сказал он, конфузясь. – Там Вячеслав Андреевич, мэр наш, сильно за покойницу переживает. Может, вы по-соседски у ней в доме посмотрите, вдруг какие бумажки остались, записки? Ну, чтоб мы родственников известили! Телефон у ней был, не знаете? – Я не видела, – отозвалась Тонечка. – Может, и телефон найдется. Я бы сам занялся, но мы все на усиление брошены. Дорогу в лесу сторожим. – Зачем? – машинально спросила Тонечка. Участковый вздохнул: – Да ни за чем. По дури. Чтоб, стало быть, москвичи без пропусков через лес в Конаково не ехали. Через лес запрещено. – Почему? – Да говорю ж, по дури. Вы уж помогите по-соседски, лады? Посмотрите! Дверь потом замкните, а ключик у себя оставьте. Если чего найдете, звякните, вот номер мой! – Хорошо, – согласилась Тонечка. Отправляться в дом старой княгини ужасно не хотелось, но они с Сашей пошли. Родион увязался за ними. – В больнице у них интересно, – рассказывал он, пока они переходили с одного участка на другой. – Все старое, жуть! Полы провалились, потолки черные, пакля торчит. И такие скамейки деревянные в коридоре. Я там попа видел. Он на скамейке как раз сидел. – Не попа, а батюшку, – поправила Тонечка. Родион не обратил внимания. – Тонь, если поп служит Богу, он что, не может его попросить, чтоб не болеть? И жить вечно? Саша Шумакова оглянулась и посмотрела сначала на Родиона, а потом на Тонечку. – Ну, поп ведь обычный человек. То есть батюшка, – поправилась Тонечка. – И не все его просьбы Бог исполняет. И не всегда. – А зачем тогда работать попом? То есть батюшкой? Тут теологический диспут закрылся сам собой – слава богу! – потому что они пришли в дом старой княгини. – Как тут искать-то? – спросила Саша вполголоса и скинула у порога мокасины. – Мы ж не сыщики!.. – Посмотрим, может, правда найдем какие-нибудь записные книжки. – Лучше б участковый сам искал. – Ты же слышала. Он лес сторожит. От москвичей. В доме было тихо, чисто и хорошо пахло – должно быть, княгиня любила свое жилище и ухаживала за ним. С заднего крылечка был вход на террасу, как и в Тонечкином доме. С террасы наполовину застекленная дверь вела в большую, на четыре окна, комнату. – Есть кто? – на всякий случай крикнула Тонечка. – Соседи пришли! Конечно, никто не отозвался. Только тикали по-прежнему часы и где-то мерно капала вода. В комнате было полутемно – когда утром Тонечка сюда забегала, не обратила внимания, что на всех окнах задернуты занавески. – Где мы будем искать? – спросила Саша. – Я предлагаю по верхам посмотреть, и все, – решительно сказала Тонечка. – На столе, в прихожей, на этажерке. Подожди, я шторы раздвину. Мебель в комнате была старинная – жесткие стулья, круглый стол на одной ноге, этажерка с полированными шишечками. На пузатом комоде кружевная вязанная крючком салфеточка. На салфетке черно-белая фотография пузатого мальчугана в трусах и панаме. – Как ты думаешь, это родственник? – спросила Тонечку Саша. – Наверное, нужно из рамки вынуть и посмотреть, вдруг там что-нибудь написано, да? Тонечка покивала. Родион стоял в дверях с собакой на руках. Вид у обоих был настороженный. Кругом был образцовый порядок, только на диване все подушки раскиданы, одна даже свалилась на пол. И скатерть на круглом столе сдвинута – один край свисал почти до пола. Тонечка вернула подушку на диван и поправила скатерть. На столе не было никакой посуды, кроме единственного блюдца, чисто вымытого. В тесной кухоньке – Тонечка вошла и огляделась – тоже все в полном порядке. – Она жила совершенно одна, – возвестила Тонечка из кухни, и голос ее странно отдался от стен, словно они понимали, что пришли чужие. – Почему? – спросила возникшая в дверях Саша. – Чашка одна, тарелка тоже одна. Ложка, вилка, нож – всего по одному. – Как грустно, – сказала Саша. – Когда тарелка одна, и чашка тоже. И никому дела нет, жив ты или помер… На кухонном столе стояла круглая коробка из-под печенья, в нее были аккуратно сложены лекарства. На подоконнике две книжки. Тонечка посмотрела. «Дмитрий Донской» из серии ЖЗЛ и толстый том Василия Розанова. «Донской» был заложен высушенной веткой мимозы – вот как!.. – На фотографии ничего не написано, – сказала Саша, – ни года, ни места, ни имени. И телефона я не вижу. – Может, у нее и не было. – Вряд ли, Тоня. Ей все же не сто лет было!.. И жила одна, мало ли, может, врачу позвонить. Тонечка пооткрывала дверцы шкафчиков и заглянула в почти пустой холодильник, как будто там могли найтись следы родственников старой княгини. Родион с собакой на руках стоял в большой комнате перед женским портретом, висящим над диваном. – Что там? – спросила Тонечка. – Какая-то старая картина, – отозвался Родион. Тонечка взглянула – дама в глухом платье с камеей у шеи, волосы подняты вверх короной, тонкие руки сложены на какой-то книге. …Неужели была такая жизнь? В которой женщины носили глухие платья и камеи, делали высокие прически и читали книги?.. И если была, куда она делась? Когда ее не стало?.. В революцию семнадцатого года? В войну? В шестидесятые? На этажерке с шишечками были стопки старых журналов – «Юность» и «Работница», тяжелая, словно из чугуна, фигурка кенгуру, очень искусно сделанная, громадная «Книга о вкусной и здоровой пище» 1953 года издания. Тонечка открыла наугад и прочла: «Коньяки (окончание). Коньяк пьют перед едой для возбуждения аппетита. Хорошая закуска к нему – кусочек балыка с лимоном или ломтик лимона с сахаром. Пьют коньяк из маленьких рюмок. Хорошо, если эти рюмки из тонкого стекла; через такое стекло виден золотисто-янтарный цвет коньяка. После обеда или ужина коньяк подается к черному кофе, к фруктам. Коньяк служит для лечебных целей, как тонизирующее средство. О целесообразной дозировке коньяка для больных и выздоравливающих следует посоветоваться с врачом». И такая жизнь ведь тоже была! В которой коньяк пили для «возбуждения аппетита» и советовались с врачом о его тонизирующих свойствах!.. И от этой жизни тоже ничего не осталось – аппетит теперь принято заглушать, а не возбуждать, а с врачом вообще ни о чем нельзя посоветоваться – все медики брошены на борьбу с неизвестным вирусом, напавшим на человечество… Ни записных книжек, ни бумажек, ни старых конвертов среди журналов не обнаружилось. На самой верхней полке этажерки валялась раскрытыми страницами вниз какая-то уж совсем доисторическая книга – потертый кожаный переплет запирался медными замочками. Тонечка посмотрела и ничего не поняла – написана книга была полууставом, как будто крошечные черные семечки сыпались из-под пера писца!.. Тонечка любила такие штуки. Ее собственный словарь «Живаго великорускаго языка» Даля был точной репринтной копией словаря, вышедшего при жизни самого Владимира Ивановича, автора! – Родион, – сказала она, рассматривая сувенирную обложку с пряжками, – как ты думаешь, можно взять у Лидии Ивановны книгу? Я бы хоть название попробовала прочитать! Или неудобно? – Нормально, – тут же отозвался мальчишка. – Она мне говорила, приходи ко мне, я тебе книжки интересные покажу. Старые люди почему-то любят книжки. – Это точно, – пробормотала Тонечка. – Я тоже люблю, – продолжал Родион. – Но только чтоб с приключениями. Чтоб море или другие галактики! – Лучше бы ты «Войну и мир» прочел. – Она здоровая больно. – Как уютно она жила, – заметила Саша. – Все есть, все на местах. Вон цветы сухие в вазе!.. А на террасе кастрюля бульона. И кресло у окошка, сиди отдыхай, смотри на березы.