– Полквитанции преследуют тебя, но в хорошем смысле, – медленно говорит Бьянки, морща лицо в попытке понять происходящее. – Видишь, я могу быть очень упрямой, – говорю я. – Что? – Мария делает вид, что падает в обморок. – Нет! – ахает Бьянки. – Подумать только! – восклицает Пьерр, комично прикладывая руку к лицу. Я закатываю глаза. – Знаю, знаю, это не большой секрет. Но, сдаётся мне, я не замечала... не смогла бы заметить плохих последствий своего упрямства, – говорю я, – я не замечала их. Пока я держала себя в плену собственных представлений о том, что правильно, а что нет, в чём я нуждалась или чего заслужила, я была закрыта для всего остального. – Я определенно это понимаю, – говорит Бьянки. – Я во многом ошибалась, – говорю я, специально многозначительно глядя Бьянки в глаза. – И я, – соглашается он, выдерживая мой взгляд. – Но сколько бы я ни ошибалась временами, мне всё равно было странно думать, что я могу заблуждаться касательно своей мечты летать на истребителях, – продолжаю я. – Я не представляю себе иной мечты, – тихо добавляет Мария. – Пока что, – поправляет её Пьерр. – Позволь себе учиться, – предлагает Бьянки, крутанув пальцами в воздухе. – Для того чтобы найти новое «туда»... – я замолкаю. – Ты должна позволить себе учиться, – заканчивает за меня Бьянки. – Правильно, – говорю я. В этот момент Джек, Бонни и Дель Орбе выходят из ангара, неся с собой вишнёвый пирог. Бонни ставит пирог в центре стола вместе с целым галлоном свежесбитого ванильного мороженого. – Прежде чем мы приступим к десерту, мы с Бонни... мы хотим кое-что дать вам всем, – говорит Джек, ныряя в карман. – От парочки старых летунов, – добавляет Бонни. Мы впятером просто таем. Джек достаёт из кармана пять сверкающих серебряных долларов и ссыпает три монетки в ладонь Бонни, а она по очереди вручает их Бьянки, Дель Орбе и Пьерру. Затем Джек, обходит вокруг стола, роняет один доллар в мою ладонь, а последний отдаёт Марии. – Они все отлиты в тот год, когда вы, малышня, родились, – говорит Джек, пока мы изучаем монеты. – Носите их с собой на удачу, – говорит Бонни, её взгляд устремляется в небеса. Джек достаёт из кармана свой собственный доллар, также поступает и Бонни. Они передают свои монеты по кругу. – Они так потёрты, что стали гладкими, – замечает Дель Орбе, поглаживая пальцем плоскую поверхность монетки Бонни. – Ну, в тот год нам было нужно очень много удачи, – говорит Бонни, притягивая к себе Джека. – Думаю, дело было не только в удаче, – замечает Мария. – Нет, дорогуша, – возражает Джек, – иногда дело было только в удаче. – Много хороших мужчин и женщин так и не вернулись домой, – говорит Бонни. Наш стол погружается в молчание. – Спасибо вам, – Бьянки сжимает монетку с искренним восторгом. Дель Орбе и Пьерр еле выдавливают из себя слова благодарности и с новообретённым благоговением прячут монеты в карманы. – За всё, – добавляю я. – За столь многое, – почти неслышно добавляет Мария. – Что бы ни случилось дальше, вы должны всегда помнить, кто вы такие. Вы – те, кто вы есть, а не те, кем вам говорят быть, – говорит Бонни. – А теперь, пока вы все, неженки, не захлебнулись слезами, давайте есть вишнёвый пирог, – угрюмо говорит Джек. Я готова поклясться, что видела, как он смахивает что-то с краешка глаза, но не имеет смысла поднимать вопрос – если я спрошу об этом, он заверит меня, что смахивал мошку, пылинку или грязь. Старый добрый Джек. – Кто хочет десерт с мороженым? – спрашивает Бонни. Мы все тянем в воздух руки. ГЛАВА 19 Уже в пятницу мы узнаем, кто станет «Летающими соколами», но сперва нам предстоит пережить ещё одно событие – Признание. Когда я впервые услышала о Признании, то подумала, что это будет своего рода выпускной. Итоговое мероприятие в конце года, на котором отметят все твои заслуги, в программу включён праздничный ужин, и мы наконец-то получим свои значки. Технически я была права. Признание – это итоговое мероприятие в конце года, на котором отмечают все наши заслуги, но вместо обычного вечера с вычурными платьями, нудными торжественными маршами и долгими, скучными речами это три насыщенных дня, до краёв набитых физическими и умственными упражнениями, по сравнению с которыми базовая подготовка выглядит детским лагерем. Экзамены сданы, занятия окончены, мы снова разбиты по эскадрильям, и вот начинается первый день Признания. Нас снова поджидают Чен и Резендиз, и внезапно я переношусь в дни базовой подготовки. Мне кажется, что это было только вчера и одновременно целую вечность назад. Вместе с остальными эскадрильями мы быстро выстраиваемся для поверки. Пока я стою там – плечи назад, глаза вперёд – сегодняшний день налезает на меня словно старая футболка, которую ты достаёшь из самого дальнего угла шкафа спустя месяцы после того, как объявляешь её пропавшей без вести. Весь этот год я провела, изучая под микроскопом всё, что, как мне казалось, я знала. В результате я выяснила только то, что вблизи всё совсем не то, чем кажется. Вопросы «кто», «что», «где», «как» и «когда» в моей жизни при ближайшем рассмотрении оказались одним большим «чё». Но это? Стоя в официальном построении плечом к плечу с Марией и Дель Орбе, с Бьянки и Пьерром в соседнем ряду, я ощущаю себя невероятно комфортно. Так комфортно, знакомо и правильно. Я справлюсь. Со бесконечными вопросами, что задал этот год, мне кажется невероятным погрузиться в простоту заученной рутины, на мгновение отключить мозг и позволить мышечной памяти сделать всю тяжёлую работу. Вы хотите, чтобы мы маршировали в праздничном построении и отдавали честь, чтобы на нас постоянно кричали и говорили, что нам делать, чтобы мы поворачивались налево и направо и постоянно выдерживали идеальное расстояние в тридцать сантиметров между ногами, стоя на плацу? Я с радостью это сделаю, и я абсолютно уверена, что никто не выскочит из- за спины Резендиза и не задастся вопросом, не имеет ли какого скрытого смысла выравнивание моего большого пальца со швом на штанах помимо собственно того, что я выравниваю большой палец со швом на штанах. Следующие три дня посвящены выполнению приказов и работе в команде с остальной эскадрильей. Просто и ясно. И я крайне рада возможности выполнить и то и другое на максимуме своих возможностей. – Эскадрилья, смирно! – кричит Чен. Просто музыка для моих ушей. Чен и Резендиз ведут нас с первого дня Признания с той же тонкостью, с которой прогнали через первый и второй этапы базовой подготовки. Каждый день становится всё сложнее и сложнее, но в первый вечер мы скорее промочили горло, чем в изнеможении упали на землю. В течение дня я время от времени замечаю членов нашей маленькой компании и восхищаюсь тем, сколько изменений может произойти всего за один год. Наши утренние пробежки, наши вечерние занятия в библиотеке, каждый раз, когда мы проверяли свои возможности, – я замечаю, как всё это оказало влияние на всех нас, каждый раз, как вижу, с какой лёгкостью мы порхаем по всему полю. С того самого первого дня в качестве салаги я чувствую себя совершенно новым человеком, за исключением одной очень важной вещи. Я всё ещё хочу оглядеться по сторонам и завопить от восторга: «Вы можете поверить, что мы здесь? Разве это не здорово?» Мне нравится, что несмотря на всё – и порой это было крайне тяжело – я сумела сохранить эту радость. Когда первый день подходит к концу, после ужина мы с Марией прощаемся с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром, забираемся под одеяла и моментально вырубаемся. Но даже полное изнеможение приносит удовлетворение. Мы слишком устаём, чтобы думать о том, что же за новое «туда» нас ждёт, а это как раз та передышка, которая мне нужна. Я сплю мертвецким сном, и когда будильник пытается поднять меня на утреннюю пробежку, мне кажется, что за окном ещё середина ночи. Я открываю глаза и вижу, что Мария потягивается в своей кровати. И тогда до меня доходит, что всё почти закончилось, и я могу пересчитать по пальцам одной руки количество дней, которые проведу в этой казарме в одной комнате с Марией. – Почему ты так зловеще на меня смотришь? – сонным голосом спрашивает Мария, садится и опускает ноги на пол. – Ну хорошо, признаю, я смотрела на тебя, но поспорю с тем, что смотрела зловеще, скорее уж печально, – поправляю её я, пересекая комнату, чтобы зажечь свет. Мария жмурится от резкого света, что заливает нашу комнату. – Печально, – повторяет она, моргая и пытаясь приспособиться к искусственной яркости. – Задумчиво, потому что до меня только что дошло, что нам недолго оставаться соседями, – говорю я, доставая из шкафа одежду для бега и забирая кроссовки. – Я печалюсь по этому поводу уже несколько недель, а ты говоришь мне, что это дошло для тебя только сейчас? – Мария трёт глаза и широко раскрывает рот в особенно долгом зевке. – Нет, я хотела сказать... – Я лучший друг, чем ты, Дэнверс, – говорит она, хватая косметичку. Затем открывает дверь. – Ты во всём лучше меня, Рамбо, – говорю я. Она разворачивается и улыбается, но прежде чем кто-либо из нас успевает впасть в истерику, Мария исчезает за дверью.