Это страшно и непонятно, и нет никаких однозначных ответов, но вид отсюда несравним ни с чем, что мы могли бы увидеть, если бы оказались в ловушке удушающего понимания Дженкса о том, кем мы, по его мнению, являемся. Но здесь, в этом диком, необъятном голубом небе, мы наконец-то вольны быть теми, кем мы являемся на самом деле. Сильными. Любопытными. И прекрасно, безрассудно человечными. Раздающиеся с вершины скалы радостные крики вытаскивают меня из своих мыслей. Когда мы делаем последний поворот, мне кажется, что сердце сейчас выскочит из груди. Эскадрилья за эскадрильей достигает вершины, и одна за одной эскадрильи растворяются в изнеможённом извержении всего, что кадеты держали в себе весь последний год. Наша эскадрилья добирается до вершины скалы, и в ту же секунду Пьерр, Дель Орбе и Мария окружают меня. А затем наша маленькая кучка народу растворяется в огромной толпе, в которую превратилась наша эскадрилья. Мы прыгаем и обнимаемся на вершине Кафедральной скалы, нависающей над всем Колорадо-Спрингс. Наконец, мы размыкаем объятия, и все члены нашей эскадрильи расходятся по другим подразделениям в поисках друзей. И вот тут-то до нас доходит, что мы не можем найти Бьянки. Мы быстренько сканируем окружающую местность. И одновременно находим его. Он стоит на самом краю ликующих толп и держит в руках маленький белый «Полароид» с радужной полоской на корпусе. Второй рукой Том безуспешно пытается утереть слёзы, текущие у него по щекам. Он видит нас и лишь качает головой и смеётся. – Это всё вы виноваты, – фыркает он, когда мы единой приливной волной накатываем на него. Он сгребает в объятия всех нас и прижимает к себе, его тело сотрясается от наконец-то хлынувших наружу эмоций. Кажется, что мы обнимаемся уже несколько часов, что для толпы людей, не любящих обнимашки25, уже выходит за рамки их зоны комфорта. Когда мы, наконец, размыкаем объятия, я замечаю, что мы по-прежнему продолжаем цепляться друг за друга – держимся за руки, придерживаем под руки и обнимаем за плечи. – Где ты раздобыл камеру? – спрашивает Пьерр. – Это моя. Мы все недоверчиво глядим на Бьянки. – Мама прислала её недавно, потому что ей казалось, что я недостаточно рассказываю о своих буднях в академии, – говорит он, краснея. – Как ты пронёс её сюда? – интересуется Мария. – Очень осторожно, – отвечает он, изогнув бровь. Мы оглядываем толпу и видим, что другие эскадрильи также делают групповые фото и наслаждаются окончанием (почти) Признания. Затем мы замечаем Нобл, она сидит на траве в компании ещё нескольких человек из своей эскадрильи. Мы зовём её и спрашиваем, не согласится ли она сделать фото всей нашей компании. Пять раз. – Пять раз. Одно и то же фото? – спрашивает она. – Пять фоток. Нас тоже пятеро, – поясняет Пьерр. – Мне кажется, что вам здесь нужен фотокопировальный аппарат, – говорит Нобл, произнося слова «фотокопировальный» и «аппарат» с особенным пренебрежением. – Так ты сфоткаешь нас или нет? – нетерпеливо интересуется Мария. – Да, я вполне физически и интеллектуально способна сделать одно и то же фото пять раз подряд, – отвечает она. – Тут в буквальном смысле сотни людей! И как из всего этого скопища народа мы умудрились выбрать Нобл? – С улыбкой спрашиваю я в пустоту. – Потому что вы меня любите, – говорит она, протягивая руку за камерой. – Упаси нас Бог, но да, мы тебя любим, – отвечает Дель Орбе. – Так, а теперь принимайте любые позы, в которых вы хотите позировать на пяти совершенно разных фотографиях, – сухо говорит Нобл. Мария неподвижно стоит в центре. Она наш моральный полюс. Наш якорь. Пьерр и Дель Орбе встают с одной стороны от Марии, обняв друг друга за плечи, словно давно потерянные братья. Мы с Бьянки встаём с другой стороны. Бьянки, как самый высокий среди нас, делает небольшой шажок за меня. Я опираюсь на него, а он кладёт руку мне на плечо. Мария протягивает мне руку, и я крепко сжимаю её. И, одна за другой, тяжело и страдальчески вздыхая, Нобл делает пять фотографий. По одной для каждого из нас. Если кто-нибудь когда-нибудь посмотрит все пять фото одно за другим, по порядку, как они были сделаны, то увидит группу друзей, которые на каждом снимке улыбаются всё шире и шире, по мере того, как нас всё больше душат слёзы. Тот, кому достанется последнее фото, станет гордым хранителем того, что легко можно назвать самым печальным моментом в наших жизнях. Или самым счастливым. * * * Мы решаем не прощаться. Никто из нас не сможет это выдержать. Вместо этого мы говорим друг другу, что увидимся позже, словно это просто ещё один день, как любой другой. Бьянки я сберегаю напоследок. – Увидимся осенью, – говорю я. Он сгребает меня в охапку, и я утыкаюсь лицом в его грудь. – Увидимся осенью, – отвечает он. – Я никогда в жизни не была так счастлива ошибиться насчёт кого-то, как насчёт тебя, – признаюсь я. – Я тоже, – соглашается Том и крепче меня обнимает. Дорога вниз оказывается очень тихой. Мы все задумчивы и измучены. Нам так комфортно рядом, что всю дорогу до кампуса мы регулярно трёмся друг о друга. Мы принимаем душ и одеваемся в парадную форму для торжественного ужина в Митчелл-Холле. Все мы по очереди под громовые аплодисменты выходим для получения значков, но звуки толпы растворяются для меня на заднем плане, пока я пытаюсь до конца насладиться последними мгновениями, проведенными здесь. Когда, наконец, наступает моя очередь, я подхожу к Чен и Резендизу и получаю свою эмблему, которую с гордостью буду носить на пилотке. Я держу значок на ладони. Он тяжелее, чем я думала, его холодный металл плотный и твёрдый. Я обхватываю значок ладонью и возвращаюсь на своё место, просто парю по воздуху. Когда церемония подходит к концу, мы с Марией возвращаемся в казарму. Завтра мы уезжаем, но прежде чем разъехаться в разных направлениях, мы договорились, что завтра утром первым делом отправимся в последнее приключение. Только мы вдвоём. Совершенно ясно, что мы придумали этот план только для того, чтобы отложить прощание до последней минуты. И мы обе на 100 процентов согласны с этим планом. – Дэнверс. Рамбо. На минуточку. – Раздаётся за нашими спинами глубокий мужской голос. Мы оборачиваемся и видим самого бригадного генерала Уэйлена, коменданта всех кадетов. Я никогда в жизни не стояла к нему так близко. В присутствии этого седовласого и выдающегося мужчины мы немедленно чувствуем себя присмирёнными. Его форма украшена лентами и медалями, которые повествуют о выдающейся карьере. Я теряю дар речи. Откуда он вообще знает наши имена? Мы обе встаём по стойке смирно и отдаём честь. Поток кадетов, счастливо текущий обратно в казармы, широко огибает нас с обеих сторон, однокурсники затихают, оказавшись рядом с этим крайне маловероятным треугольником, что мы образовали. – В этом году мне посчастливилось наблюдать за отборочными испытаниями в «Летающие соколы». Рамбо, я не видел таких бочек с тех пор, как летал в «Громовых птицах». Я чувствую, как Мария рядом напрягается. – Спасибо, сэр, – ровным тоном отвечает она, но поскольку я хорошо её знаю, то могу различить в её голосе неверие и восторг. – Кто вас научил этому манёвру? – спрашивает он. – Бонни Томпсон? – почему-то ответ Марии больше смахивает на вопрос. – О, ну конечно. Я знаю Бонни. Она возила меня на задания во времена Вьетнама, – говорит Уэйлен. – Да, сэр. Он поворачивается ко мне. – А через что капитан Дженкс заставил пройти вас, Дэнверс? Это же было сваливание на малой высоте при неработающем двигателе, не так ли? – Да сэр. – Отличный манёвр, рядовой. – Спасибо, сэр. – Ему вас также научила Бонни? – Нет, сэр. Этому меня научил Джек Томпсон. – Пожалуйста, только не говорите мне, что он заставил вас делать это на своём старом «Стирмане», – со смехом говорит Уэйлен. – О да, сэр, заставил, – отвечаю я, позволяя себе крошечную улыбку. – Напомните мне ещё раз, как он называет свою старую птичку? – «Мистер Гуднайт», сэр, – отвечаю я, и бригадный генерал Уэйлен смеётся. Мы с Марией обмениваемся краткими взглядами. – «Мистер Гуднайт», – со смехом повторяет Уэйлен. – Мы с Марией обе на нём летали, – добавляю я. – Вы научились замедленной бочке на этом старом «Стирмане»? – спрашивает он у Марии. – Да, сэр. Уэйлен замолкает надолго. Мы с Марией ждём. Неподвижно. – Вы никогда не думали о том, чтобы стать лётчиками-испытателями? – Нет, сэр, – хором отвечаем мы. – Позвольте мне подбросить вам такую идею. Я буду на связи с вами обеими, – говорит Уэйлен, прежде чем отпустить нас и отправиться по своим делам. Мы с Марией, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Кто-то всё-таки наблюдал за нами. – Лётчики-испытатели, – выдыхает Мария.