– Немного не понял. Вам с еврейкой рядом стоять нельзя, а брату можно? – Он секретное задание выполнял, а я по своей воле с Сарой дружил. Андрей, дай слово, что ты не нарушишь наш договор и сегодня же усыпишь Жучка. Я заверил старика, что своих слов на ветер не бросаю, пообещал приехать на следующий день и покинул палату для безнадежных больных. Из больницы я вернулся в райотдел, пересказал исповедь старика Клементьеву. Геннадий Александрович тут же позвонил начальнику Центрального РОВД. Шаргунов отправил на обыск в жилище Прохоренкова своих сотрудников. Похожая на портсигар металлическая коробочка была обнаружена и изъята с соблюдением всех процессуальных формальностей. В ней находилось три стеклянные ампулы с маркировкой «118-2», что означало партию «Старичка», направленную во Львов. На ампулах сохранились отпечатки пальцев Прохоренкова. Подписать показания старик не успел. В ночь со вторника на среду Прохоренков скончался. Примерно через месяц после этих событий я встретился с инспектором уголовного розыска, проводившим обыск у Прохоренкова. – Тебе около дома старика кобелек-дворняжка не встречался? Черненький такой, хвост крючком? – Был! – припомнил инспектор. – Возле крыльца крутился, в дом забежать хотел. Серега его прогнал, чтобы под ногами не путался. Когда мы дом опечатывали, этот кобель в конце огорода сидел, за нами наблюдал. Ты за него не переживай! Дворняжки – они живучие. Если остался песик без хозяина, не пропадет. Прибьется к какой-нибудь стае и будет по городу рыскать, пропитание добывать. – Вряд ли он выживет среди бродячих псов. Но кто его знает! Может, судьба будет к нему более благосклонна, чем к хозяину. Глава 22 Почерк на открытке из почтового ящика Прохоренкова и на заявлении Часовщиковой о приеме на работу совпал. О результатах исследования я доложил Клементьеву. Геннадий Александрович попросил как можно подробнее рассказать о моем последнем свидании с Прохоренковым. – Больше всего Прохоренкова поразила новенькая кокарда у брата, а меня – то, что в их селе до конца войны немцев не было. – Немудрено, – пожал плечами Клементьев. – Не могли же немцы в каждой деревне гарнизон оставить. Немецкие солдаты были нужны на фронте. В тылу оккупационные власти часто полагались на местное население. Даже в российских деревнях за порядком присматривали старосты и полицаи. На Западной Украине население поддерживало немцев, обеспечивало им крепкий тыл. За это Сталин лишил их родину исторического названия – вывел из обращения слово «Галиция» и объявил несуществующей национальность «галичане». Спроси любого: «Галиция – это что?» Тебе ответят: «Провинция в Австро-Венгрии». О том, что так называлась часть Советского Союза, уже никто не вспомнит. – Прохоренков рассказывал о расстрелах и зверствах, которые совершали его односельчане… – Это он перед смертью решил покаяться. Был бы в добром здравии – промолчал бы. Дружба народов! При Советской власти братские народы не могут истреблять друг друга, хотя все знают, что в Прибалтике не немцы, а местные националисты евреев истребили. Нынче разговоры об этом – табу! Кстати, ты знаешь, кто во время войны проявил по отношению к русскому населению на оккупированных территориях невиданные зверства? Венгры. Они отправили на войну против СССР совсем небольшую армию, а прославились своей жестокостью больше, чем немцы. После войны Венгрия стала социалистическим государством, и о зверствах венгерских солдат приказали забыть. Клементьев закурил, задумчиво посмотрел на портрет Дзержинского на стене. – Абстрагируйся от войны, немцев и галичан, – предложил он. – Тебе ничего не показалось странным в рассказе Прохоренкова о событиях в селе? – Брат Прохоренкова проснулся и не проверил сохранность коробочки с ампулами. Если он показывал ее отцу Прохоренкова, то с него и должен был спросить, а потом из самого Прохоренкова душу вытрясти, но найти пропажу. – Ты уловил суть. Слишком уж наплевательски отнесся Микола Прохоренко к пропаже секретного препарата. Что-то тут нечисто. Похоже, Прохоренков ампулы не крал, а сделал это кто-то другой. Тот, кто хранил препарат почти сорок лет и пустил его в действие только в этом году. Лучше всего на эту роль подходит Часовщикова, но где она могла хранить коробочку с препаратом, если полжизни за решеткой провела и своего угла никогда не имела? – Может, ее задержать и допросить? – Рано! Подождем ее личное дело из колонии… На другой день Клементьев сообщил: – В пятницу Шаргунов тебе подарочек пришлет. – Какой? – заинтересовался я. – Не знаю. Он просил передать, что отблагодарит тебя за Прохоренкова, а как и чем, не говорил. – Прохоренков-то здесь при чем? – не понял я. – Как «при чем»? – изумился Клементьев. – Ты немного дальше своего носа посмотри, и все станет ясным как божий день. Конец года, каждое раскрытое преступление на общий процент раскрываемости влияет. У Шаргунова самый сложный район в городе. Два года ему удавалось балансировать по краю, но сейчас пошел разговор, что ростом на 0,1 процента в год он не отделается. Из Москвы требуют улучшить показатели, а где брать раскрытые преступления, если все резервы исчерпаны? Шаргунов был бы рад раскрыть все убийства и кражи в районе, но это физически невозможно. Ни в одной стране мира нет стопроцентной раскрываемости. Наши 96 процентов – это фикция, игра с цифрами. Выигрывает в ней тот, кто умеет поддерживать баланс и не рвется вперед, а осторожно движется вверх, оставляя минимальный запас для рывка. Шаргунов в этом деле – талант! Он умеет из воздуха делать проценты, но в этом году ему не везет – показатели брать неоткуда, а тут ты с Прохоренковым! – Геннадий Александрович посмотрел на меня, понял, что я не улавливаю полет его мысли, и разъяснил: – В конце месяца Шаргунов отменит у прокурора постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту самоубийства Горбаша и зарегистрирует его как убийство. Убийца – Прохоренков. У него дома нашли редчайшее сильнодействующее вещество «Старичок». Следы этого вещества выявлены у Горбаша. Если бы Прохоренков был жив, то прокурор стал бы упрямиться, потребовал бы признательные показания. Но подозреваемый мертв! Расследовать ничего не надо, все доказательства на виду. Мотив известен. Это месть за предательство, за изнасилование любимой девушки. Планы мести можно вынашивать годами, так что временной разрыв между деянием Горбаша и его убийством не существенен. – Прохоренков был изможденным стариком, он бы в одиночку не справился с Горбашом. – Где написано, что он был физически слаб и немощен? Нигде. Это – раз! А теперь – два: у него были сообщники из числа рабочих новосибирской бригады. Как он их завербовал – не наше дело. Факты говорят, что в крови покойного Обедина обнаружен «Старичок». Второй соучастник преступления, Крылов, исчез. Вывод: Прохоренков после убийства Горбаша избавился от сообщников: оставил парализованного Обедина умирать на морозе, а Крылова прикончил где-то в другом месте. По процентам Прохоренков даст Центральному РОВД два раскрытых убийства. Я представил, как старик Прохоренков у всех на виду пролезает под железнодорожными воротами на территорию завода, посвистывая, идет в демонтируемый цех. В руках у него шприц с бесцветной жидкостью, в кармане – прочная веревка. Бред, конечно, но прокурор не обязан знать расположение цехов и запрашивать справки об истинном состоянии здоровья подозреваемого. По бумагам Прохоренков будет пятидесятипятилетним бодреньким старичком, передвигающимся по хлебозаводу незаметно, как ниндзя в замке средневекового феодала. – С Прохоренковым мне все понятно: процент есть процент. С Часовщиковой как поступим, если все преступления уже раскрыты? – Тут дело чести! Она – организатор убийства Горбаша, и мы не можем оставить ее безнаказанной. Шаргунов предлагает продолжить расследование. О раскрытии двух убийств он отчитается в этом году, уголовные дела прекратит в следующем. С момента возбуждения и до конца февраля будет два месяца, чтобы добыть доказательства вины Часовщиковой и отправить ее за решетку. Шаргунов заверил, что в твоем распоряжении будет весь оперативно-следственный аппарат Центрального РОВД. – Если расследование будет вестись официально, то, может, как-нибудь без меня обойдутся? – Коней на переправе не меняют! – жестко отрезал Клементьев. – Вьюгин решил, что ты и дальше будешь заниматься этим делом. Я тяжело вздохнул и вышел из кабинета. В пятницу перед обедом меня вызвал Вьюгин. Когда я вошел, Сергей Сергеевич рассказывал о совещании в областном УВД: – Генерал, как всегда, прошелся по Шаргунову, пригрозил снять с должности, если проценты завалит. Шаргунов встает и с места бодро докладывает, что его сотрудники раскрыли два зверских убийства, совершенных с помощью секретного препарата. В зале все онемели от неожиданности. Генерал тут же изменил тон и велел всем присутствующим равняться на Шаргунова, учиться у него раскрывать преступления. Вьюгин достал из ежедневника конверт. – Я посмотрю? – спросил он для приличия. – Конечно! – поспешно ответил я. Начальник райотдела вытащил открытку, прочитал текст на обороте и чуть не подавился от смеха: – Есть чувство юмора у человека! Это надо же до такого додуматься! Клементьев взял открытку, повертел в руках. – Ничего не понимаю! – сказал он. – Зачем Лаптеву приглашение в отдел детских товаров? – Сам напросился! – просмеявшись, объяснил Вьюгин. – Сидели мы втроем, об убийстве Горбаша толковали. Шаргунов спрашивает у Андрея: «Ты зачем шербет на крышу закинул? Не замешана ли тут женщина, которая могла пострадать, если бы шербет обнаружили?» Лаптев стал отнекиваться: «Я не я, лошадь не моя! Эта женщина – мать-одиночка. Я к ней отношения не имею, детскую кроватку для ее ребенка не ремонтировал». Шаргунов, естественно, ни одному его слову не поверил и решил пошутить от души. Теперь у тебя, Андрей, будет о чем с этой женщиной поговорить! Шаргунов говорил, что она хорошенькая? – На вкус и цвет товарищей нет! – недовольно пробурчал я и взял открытку. На лицевой стороне ее были цветочки и художественно выполненная надпись «Поздравляем!» На оборотной стороне – машинописный текст: «Уважаемый Андрей Николаевич! Приглашаем Вас 20 ноября 1982 года в 12 часов выкупить ваш заказ на сумму 200 рублей в столе заказов Центрального универмага». Ниже, авторучкой, дописано «ДО – ДШ». Еще ниже: «При себе иметь данное приглашение и документ, удостоверяющий личность». – Что мне с этим приглашением делать? – озадаченно спросил я. – Берешь под руку свою мать-одиночку и идешь выкупать товар! – весело объяснил Вьюгин. – Попасть в закрытую секцию – мечта любой мамаши. Представь: куча детских вещей, импорт, качество – закачаешься! Все по госцене, за копейки, практически даром. После похода в магазин соседка будет обязана соблазнить тебя. Если за шербет не отблагодарила, то теперь не открутится. – Ничего мне не надо! – нахмурился я и отодвинул открытку на середину стола. Начальник райотдела вмиг посерьезнел и строгим нравоучительным тоном сказал: – Ты здесь, перед нами, сцены не устраивай! Получил открытку – иди выкупать товар. Шаргунову это приглашение не просто так досталось. Пришлось кого-то просить, объяснять, что он хочет поощрить перспективного сотрудника. Представь, что о нем подумают, если ты не придешь? Ты всех опозоришь: и его, и нас, и всю советскую милицию. Продавщицы решат: «Зажрались! Даже за дефицитом не приходят». Ищи деньги, договаривайся с соседкой и отправляйся в ЦУМ. – Я с другой женщиной могу пойти? – спросил я, забирая открытку. – С кем угодно, но ориентируйся на шифр, дописанный от руки. «ДО» – значит детская одежда. «ДШ» – дошкольная. В отдел для детей старше семи лет тебя не пустят. До конца рабочего дня я прикидывал, кому бы сделать подарок. Кроме Татьяны Маркиной, никто на ум не приходил, но у нее был постоянный любовник и соваться к ней с открыткой было как-то глупо. «Чего я добьюсь этим приглашением? – размышлял я. – Искуплю вину за прошлую дерзость? Что дальше? Как подруга для редких интимных встреч Татьяна не подходит. Ей отец для ребенка нужен, а не любовник. С другой стороны, срок приглашения – завтра, так что мне просто больше не с кем идти, кроме как с ней». Простая мысль, что можно пойти одному, купить первые попавшиеся детские вещи и продать их знакомым, даже не приходила на ум. Пришлось обращаться к Татьяне. Она, к моему удивлению, с первого взгляда поняла, что означает эта открытка. – Приглашение на двести рублей? Татьяна на мгновение задумалась, нашла решение и повеселела. – До завтра найду! – заверила она. – Сто рублей у меня есть, остальные займу. Тебе сколько будет причитаться? Половина? – Не понял. Ты это о чем? – напрягся я. – Не прикидывайся простачком из глухой деревни! – начала заводиться она. – Деньги еще никто не отменял. Мы зайдем в стол заказов. Я выберу две одинаковые вещи. Одну оставлю себе, другую продам в два раза дороже госцены и половину от полученных денег отдам тебе. Все так делают! – Да пошла ты! – дернулся я. – За кого ты меня принимаешь? За спекулянта? Я развернулся и ушел к себе. Открытка осталась у Татьяны. Минуты через три раздался стук в дверь. – Андрюша! – позвала Татьяна. – Выгляни в окошко, дам тебе горошка! Я открыл. Маркина вошла. – Ты чего себя ведешь, как психопат? – вполголоса спросила она. – Не надо денег – значит, не надо! Я на всю сумму для дочки вещей куплю.