Как только Маркина вернулась, я извинился и сказал, что должен уйти, так как вспомнил об одном срочном деле, которым предстоит заняться завтра рано утром. Она не поверила ни единому моему слову, но поняла, что проиграла и план ее не удался. – Пока нас не было, ничего не случилось? – всматриваясь мне в глаза, спросила Татьяна. – Веришь – нет. Я посмотрел на вилку на столе и понял, что меня в понедельник на нее насадят. Не в прямом смысле слова, но втык дадут знатный! Я совсем забыл о работе, расслабился, стал кое о чем другом думать, и тут в голове всплыло: «Я не сделал справку о состоянии преступности на участке!» В нашем уголовном розыске суббота до обеда – всегда рабочий день, время, когда мы занимаемся подготовкой отчетов для начальства. Сегодня я с тобой все утро провел, справку не отпечатал, а срок сдачи служебной документации никто не отменял. Придется завтра наверстывать упущенное. – Остался бы еще ненадолго. Никуда твоя справка не убежит. – Она-то не убежит, вот только я, если еще задержусь, то буду на работе думать не о цифрах, а кое о чем другом. Извини! Спасибо за угощение. – Как честная женщина, я должна тебе кое-что показать. Она расстегнула пуговички, распахнула блузку. – Что скажешь? – с торжеством спросила Маркина. – Нравится? Если бы я был трезв, то наверняка бы опешил от этого стриптиза, но выпитая водка не дала мне времени на размышления. – У тебя красивая грудь. Я бы даже сказал – идеальная. – О боже, ты о чем! – Она картинно прикоснулась ладонью ко лбу. – Ты что, не видишь, что на мне надето? Тут я все-таки смутился. – Лифчик? – с надеждой спросил я, хотя прекрасно видел, что на Маркиной надет красивый бюстгальтер красного цвета. – Какие же вы, мужики, тупицы! – в отчаянии простонала Татьяна. – Какой еще лифчик! Это – «Анжелика». Настоящая, чехословацкая. Ты посмотри, как она держит форму. Такой бюстгальтер – мечта любой женщины, а ты – лифчик! Ты потрогай, посмотри, из какой ткани он сделан. Потрогай, не бойся, я не укушу. Я погладил рукой по груди, закованной в невидимые чашечки, искренне восхитился и материалом, и всей чехословацкой швейной промышленностью в целом. – Пока ты сегодня с Аней сидел, меня в отдел женской одежды пригласили, – разъяснила Маркина. – Ты не поверишь, чего там только нет! – Сколько такая красота стоит? – для приличия спросил я. – Двенадцать рублей госцены и трешка сверху. Я всего три рубля переплатила, сущие копейки! На базаре «Анжелику» продают по полтиннику, но пойди найди свой размер! Я, пользуясь случаем, кучу бюстгальтеров перемерила и выбрала именно тот, который мне подходит. Тебе цвет нравится? – Обалденно! – Жаль, у нас в общаге похвастаться некому. Девчонки, конечно же, поймут, что эта вещь – классная, но как я им объясню, что купила фирменную «Анжелику» всего за пятнадцать рублей? Про открытку, как я понимаю, надо молчать? – Приглашение было в отдел детской одежды, – напомнил я. – Понятно, – вздохнула Татьяна. – Про Анины вещи скажу, что на базаре купила, родители с деньгами помогли, а про «Анжелику» придется промолчать. Она подошла ко мне вплотную, обняла, поцеловала в обе щеки, сопровождая каждый поцелуй комментарием: «Это – за комбинезон, это – за «Анжелику», а это – от меня». Третий поцелуй был страстным, в губы. Я в ответ прошептал, что мне пора. Татьяна достала из шкафа бутылку коньяка. – Ничем больше отблагодарить не могу. Но я думаю, мы не в последний раз за одним столом сидели? – Конечно! – согласился я. – Если бы не эта проклятая справка… Я еще что-то пробормотал в свое оправдание и ушел, оставив Татьяне надежду на скорое свидание. У себя в комнате я с облегчением закурил, подумал, подумал… и открыл коньяк. Беречь его мне было не для кого, а душа просила еще немного выпить и неспешно подвести итоги. «Завод выпускает хлеб, булочки и пряники. Основная их составляющая – мука. На первом этаже висит доска достижений трудового коллектива хлебокомбината. На ней указано, что ежедневный объем выпускаемой продукции – 86 тонн. Это усредненная цифра, так как по выходным пряничный и булочный цеха не работают. Стоимость одного килограмма пшеничной муки высшего сорта в магазине – 40 копеек. На завод ее поставляют по внутренней цене, которую устанавливает министерство хлебопекарной промышленности. Предположим, что внутренняя цена – копеек 30. Мука поступает на хлебокомбинат бестарным способом, с муковозов и в мешках. В мешке 50 килограммов. Улучшение технологии производства дает экономию шесть процентов. Куда эти проценты деваются – никто не знает, но на перевыполнение плана они не идут. Если бы шесть процентов сэкономленной муки оставались на заводе, их пришлось бы складировать во всех свободных помещениях и даже во дворе, под открытым небом. Ежедневный расход муки контролируют четыре человека: главный технолог и три технолога производств. Вся мука проходит через них, ни один грамм от учета не уйдет. За поставки муки с элеватора должен отвечать директор завода, но он переложил часть обязанностей на главного инженера. В какой-то момент Горбаш, оставшийся замещать директора, договорился с поставщиками и предложил им нехитрую схему: шесть процентов от ежедневного объема остаются на элеваторе и идут в продажу оптовым покупателям. Кому? Да хотя бы в Среднюю Азию, где полно частников, выпекающих хлеб для односельчан. Складывается следующая цепочка: руководство элеватора, Горбаш, главный технолог Лысенко, три технолога производств, кладовщица склада резервных запасов муки. Итого: семь заинтересованных сторон, каждая из которых должна получить свою долю с незаконно проданной муки. Кладовщице достанется меньше всех, Горбашу и руководству элеватора перепадет самый большой куш. Предположим, что они реализуют излишки муки по бросовым ценам, по 20 копеек за килограмм. В мешке 50 килограммов, или 10 рублей чистой прибыли. Вроде бы немного, но если помножить мешки на ежедневную экономию в шесть процентов от всего оборота, то получится весомая цифра. Пряничный цех выпускает не так много продукции, зато является главным потребителем муки высшего сорта. Сколько Татьяне полагается с каждого мешка? К примеру, всего один рубль. Сколько рублей набегает за день? А за месяц? Черт его знает, но Татьяна, не поморщившись, смогла за один вечер «занять» сто рублей в общаге, где трешку до зарплаты стрельнуть не у кого. К тому же туалетная бумага! На базаре ее не купишь, всю разбирают в магазинах с черного хода. Продавцы ее даже на прилавок не выставляют. По госцене с небольшой наценкой туалетная бумага стоит копейки, но надо знать, где ее купить и кому переплатить. Человеку с улицы такой товар не продадут. Туалетная бумага – только для своих, проверенных товарищей. «Проверенных» – значит, денежных. М-да! Я-то думал, откуда у Горбаша деньги на новенькие «Жигули»? Оказывается, все просто: надо улучшить технологический процесс, превратить шесть процентов брака в товарную муку и найти для нее рынок сбыта. Брак, кстати, исключает из цепочки плановиков завода и бухгалтеров. Для них никакой сэкономленной муки не существует. Есть только брак, отходы производства. Есть ли в действиях Горбаша и технологов состав преступления? Наверное, есть. С одной стороны, они расхищают то, чего по бухгалтерским документам нет, но с другой-то стороны, мука государственная. Ну и что, что они ее сэкономили. Обратились бы в областное управление хлебопекарной промышленности и попросили снизить объемы поставок или напекли бы сверхплановых булочек, которые черствели бы в магазинах. После смерти Горбаша технологам было о чем задуматься. На место главного инженера должен прийти специалист со стороны, с другого предприятия. Вдруг он окажется принципиальным человеком и напишет заявление в БХСС? Все свалить на Горбаша у технологов не получится. При проверке им тут же зададут вопрос: «Почему вы никому не сообщили, что часть заказанной муки не поступает на завод?» Стоит одному из участников цепочки дать правдивые показания, как они тут же все друг друга уличат, никто гордого молчания хранить не будет». Выпив совсем немного, я спрятал початую бутылку в шкаф. На душе было мерзко. Оказывается, как мужчина я вовсе не интересовал Маркину. Для подстраховки ей нужен был любовник – сотрудник милиции, только и всего. «Пока был жив Горбаш, Татьяна рассматривала меня как возможную замену женатому дальнобойщику, ее постоянному любовнику. После смерти главного инженера я вышел на первый план. Если бы я остался у нее и у нас завязались бы постоянные отношения, то в случае разоблачения я был бы просто обязан помочь ей выпутаться из опасной ситуации. Своему любовнику она имела бы полное право сказать: «Как спать со мной, так ты горазд, а как помочь в трудную минуту, так в кусты?» К тому же ее уют! В него затягивает, как в омут, как в воронку на реке. Невольно на ум приходит мысль: «Стоит ли бегать в поисках пропитания, когда у Татьяны каждый вечер на столе полно вкусностей?» К тому же утюг! Я никак не мог обзавестись своим утюгом и просил его то в одной комнате, то в другой. У Маркиной не только был свой утюг, она бы наверняка с удовольствием гладила мне рубашки, чтобы вся общага знала, что у нас крепкие отношения и она за мной как за каменной стеной. Интересно, если бы не история с открыткой, она бы нашла в ближайшие дни правдоподобный повод зазвать меня к себе? Наверное, нашла бы, и я не даю гарантии, что не остался бы у нее». Воскресенье я провел с Калмыковой. Лариса поморщилась, узнав, что я помог ее начальнице донести ребенка до общежития, но выговаривать мне ничего не стала. В конце встречи она сказала: – Помнишь, у нас была техничка, которую за пьянку уволили? Как ее не стало, мы все свободно вздохнули. Она же ни с кем дружеских отношений не поддерживала, о себе ничего не рассказывала. Ходит мрачная по цеху, неизвестно что о тебе думает. Мы между собой ей кличку дали – Ведьма. Скажи, она ведь правда была похожа на ведьму? Как посмотрит исподлобья, так мороз по коже. Еще бы Макарыча уволили, и совсем бы прекрасно стало. – Техничка с тобой в одном цехе работала, с ней все понятно, а бригадир грузчиков тебе где дорогу перешел? – Да ну его, зэка несчастного! Прирежет еще. – За что? – изумился я. – Не знаю, но я его боюсь. Ты в следующее воскресенье придешь? Я постараюсь маму в гости отправить. Если не получится, можно у моей подруги встретиться. Глава 25 Под утро мне приснилась цыганка. Она стояла у классной доски с указкой в руке. – Посмотрим сюда. – Цыганка постучала указкой по вычислениям, написанным мелом. – За бюстгальтер «Анжелика» вы переплатили продавцу универмага три рубля. Покупка обошлась вам в 15 рублей. Мы предлагали вам полуторную цену, но за хорошую вещь заплатили бы двойную, то есть 30 рублей. «Анжелику» мы бы продали перекупщикам за 40 рублей. Они бы толкнули ее на базаре за 50. Никто бы в накладе не остался! Все были бы при деньгах, а ты все испортил. – Я – сотрудник милиции, а не спекулянт, – жестко отрезал я. – Поговорим о тебе и об отношении к тебе государства. – Она вновь показала на вычисления на доске. – У тебя из зарплаты высчитывают налог на бездетных и холостяков, комсомольские взносы, взносы в спортивную организацию МВД «Динамо» и еще так, по мелочи: билеты на концерт народной музыки, взносы в общество охраны памятников и «Фонд мира». С комсомолом все понятно, от него ты ничего не получишь. Не для того его создали, чтобы материальное благосостояние членов ВЛКСМ улучшать. «Динамо» обязано тебя снабжать спортивной одеждой. Кроссовки и спортивный костюм подошли, не жмут? Ах, ничего не дали, все профессиональным спортсменам ушло! Бывает. «Динамо» все-таки спортивное общество, а не база вещевого снабжения сотрудников уголовного розыска. Теперь о налоге. Высчитываемые с тебя деньги идут матерям-одиночкам. Ты к их детям отношения не имеешь, но почему-то должен вносить свою лепту на их содержание. Татьяна Маркина – мать-одиночка. Это ей твои 6 процентов с зарплаты идут? – Опять 6 процентов! – взревел я. – Ты хочешь о муке поговорить? – обрадовалась цыганка. – Давай посчитаем… – Ни за что! Я глубоко, порывисто вздохнул и проснулся. За окном была темнота, в комнате – холодно. Из щелей в не заклеенном на зиму окне сквозило. Радиаторы отопления были чуть теплые. Рассматривая потолок, я подумал: «Что делать-то? Как поступить? Сотрудник милиции, выявивший преступление, должен письменно доложить о нем руководству. За раскрытие кражи муки мне даже «спасибо» не скажут, а вот заводчане все, как один, ополчатся на меня и правдами или неправдами из общежития выживут. За честность и принципиальность я лишусь жилья. Второй раз мне в заводском общежитии комнату ни один директор предприятия не даст. Откажет под любым предлогом, а про себя подумает: «Ну его, к дьяволу, этого правдолюбца! Поселится в моем общежитии и будет рыскать по заводу, хищения высматривать». Вполне возможно, что скоро расхитители муки будут разоблачены. Встанет вопрос: знал ли я об излишках муки и почему не доложил о своих подозрениях? Ответ: «Я на заводе только в столовой иногда бываю да в душ хожу. О предназначении грандиозного сооружения позади главного корпуса никогда не задумывался. Что это? Склад бестарного хранения муки? Здорово! Сроду бы не подумал». Я встал, потянулся, нажал кнопку будильника. – Что за жизнь такая! – сказал я ему. – Чуть оступишься – в ловушку попадешь и без ног останешься. Будильник в ответ промолчал. Наверное, обиделся, что я не дал ему соседей разбудить. По пути на работу я заметил, как рабочие меняют на здании выцветший плакат «Народ и партия едины!». Никогда не задумывался, почему авторы этого лозунга отделяют партию от остального советского народа. Согласно первому закону диалектики Гегеля, если есть единство, то должна быть и борьба противоположностей. Борьба, как я убедился за время жизни в рабочем общежитии, состоит вот в чем: государство, то есть партия, долбит народ по голове, заставляет верить в то, чего не существует. Народ соглашается и в соответствии с законом «О единстве и борьбе противоположностей» долбит государство по карману – тащит с предприятия все что только можно. Стоит ли мне идти против основополагающих законов философии? Нет, конечно! Так что живи, Татьяна! Не буду я на вас донос писать. В райотделе я встретился с Клементьевым буквально на пару минут. – Был в универмаге? Отоварил приглашение? Подруга как, довольная осталась? Отблагодарила? Я не стал объяснять, что Маркина мне вовсе не подруга, а спросил про цыган: – Они ведь каждый день там ошиваются, дефицит скупают. Им что, работать не надо? – Тут все просто, – разъяснил Клементьев. – У мужика наверняка есть справка, что он инвалид и по состоянию здоровья работать не может. Женщины – многодетные матери, домохозяйки. Цыганки первого ребенка рожают лет в четырнадцать-пятнадцать, так что к двадцати годам у них уже по двое-трое детей есть. Весь день я был занят на участке. Поздно вечером поехал не в общежитие, а домой к бригадиру грузчиков хлебозавода Макарычу. Воскресный разговор с Калмыковой натолкнул меня на мысль, что Макарыч и Часовщикова, как бывалые сидельцы, должны были между собой выяснить, кто из них в каком статусе пребывает и какие дальнейшие планы имеет. – Привет! – удивился Макарыч, открыв дверь. – Ты чего в форме? Арестовывать меня пришел? Так вроде не за что.