— Люк! Приятно познакомиться. Я рада, что у Эвангелины такие хорошие друзья, — выделила она, будто знала, что мы не просто друзья, хоть и никак не могла знать, — которые привезли её в саму Бразилию. — На самом деле, это он нашёл тебя и вроде как… привёл меня сюда, — сказала я, желая отметить того, кто это заслужил. — Значит, это тебя я должна благодарить! — сказала она, переключаясь с объятиями на него. А Люку явно было до смешного некомфортно от этого контакта. Его глаза стали огромными; руками он неловко хлопал её по спине; его тело напряглось, как доска. — Проходите, проходите. Вы, должно быть, проголодались. Я не видела машин. Прошлой ночью шли дожди, — объяснила она. — Непролазная грязь. Да, это были не шутки, что машины не смогут справиться с грязью на просёлочных дорогах. Мы видели, как три машины застряли в грязи, которая достала бы до середины моих икр, если бы мы не шли по траве. — Спасибо, — сказала я, пока мы заходили в дом, который оказался практически таким, как я ожидала. Комната была одна, только ванная отделена. Кровать стояла у стены возле бокового окна, которое ничем не было закрыто, пропуская свет. Я представляла, как этот свет будил Габриэлу на рассвете, чтобы она могла приступить к работе в саду. Я всегда завидовала образу жизни садоводов из маленьких деревень. Это была дань уважения нашим предкам — просыпаться с солнцем, заботиться о земле, есть то, что вырастил или убил, проводить время с семьёй и обществом, а затем ложиться спать. Принять душ, смыть и повторить. Какая простая жизнь. Примерно в трёх шагах от края кровати располагалась маленькая и аккуратная кухня, с плитой, раковиной, шкафчиками внизу и полками для посуды наверху. Посуда была яркой, вероятно, её делали местные, и у меня возникло желание заехать на площадь местного города, чтобы купить немного тарелок в память об этой поездке. На противоположной стороне комнаты стоял стол, ласково изношенный временем, и я мысленно задумалась, как много поколений моих предков сидели за этим столом и вместе делили хлеб, как много историй они рассказывали, сколько смеялись. Я почувствовала, как внутри что-то кольнуло при мысли, что я никогда в таком не участвовала. Ещё меня поразило, что мне никогда не рассказывал никаких историй мой от… Алехандро. Я понятия не имела, почему никогда раньше мне не казалось это странным. Почему мне никогда не приходило в голову спросить о своих бабушках и дедушках? О кузенах? Особенно по праздникам. В конце концов, он рассказывал, что меня воспитывали родственники. Родственники, с которыми я никогда не встречусь. Боже, я была такой слепой. Да, при всех намерениях и целях, я не знала ничего другого, но всё равно. В то время как он открыл для меня много-много культур, много разных уголков мира, я осталась изолированной и непросвещённой в том, что такое нормальные отношения с семьёй. Можно было бы подумать, что в золотой век технологий это больше не будет оправданием, но когда проводишь так много времени в местах, где мобильная связь плохая или вообще отсутствует, когда она появляется, у тебя нет друзей, чтобы связаться с ними в социальных сетях, и ты учишься обходиться без этого. — Пить хотите? — спросила Габриэла, подходя к холодильнику ещё раньше, чем мы ответили. Она достала из холодильника графин с не очень прозрачной жидкостью, в которой я узнала кокосовую воду, ведь пила её практически постоянно, когда была в Бразилии в прошлый раз. Она удивительно помогла моей коже. — Да, пожалуйста, — сказала я, перемещаясь с Люком к столу, на который она указала. — Еды? — спросила она, наполняя жидкостью три стакана. — Нет, спасибо, — ответила я, а затем бросила виноватый взгляд на Люка. — Слишком жарко для еды, — прошептал он мне в ответ. Габриэла вернулась, раздала напитки, и мы с Люком оба сделали большие глотки, практически стыдясь, но с благодарностью, ведь допили свою воду раньше, чем прошли половину пути сюда. Прошло всего минут пять, прежде чем всё произошло. Мы дошли в разговоре до сестры Марии, а затем Габриэла спросила, что привело нас сюда. Я могла бы соврать. Это облегчило бы всем жизнь. Но я не хотела. Она была единственным настоящим родственником, о котором я знала. Я чувствовала, что должна быть с ней хотя бы честной. Поэтому я рассказала ей. — Ele te machucou? — спросила она, полностью разбитым голосом. — Ele te machucou? «Он причинял тебе боль?» — Нет, — ответила я твёрдым голосом, потянулась через стол и накрыла своей рукой руку Габриэлы, которая трепала коврик на столе. — Нет, вовсе нет. Ни разу. И никому другому он не позволял меня обижать, — добавила я. — Он просто… Не знаю, был ли у него план навредить мне или допустить к этому других. Это возможно. Но он никогда этого не делал. Наверное, я пробудила в нём очень маленькую человечную сторону. Потому что он не был хорошим, Габриэла, — сказала я, наблюдая, как при этом она слегка поморщилась, но я пока не могла называть её мамой. — То, что он делал с тобой, что он делал со многими другими женщинами на нескольких континентах. Я… я понятия не имела. Он никогда… — произнесла я, качая головой, чувствуя, как глаза снова щиплет от слёз. — Он не давал ей почуять, каким дерьмом занимается, — поддержал Люк. — Я рассказал ей только после, ну, его смерти. — А ты откуда знаешь? Я сделала глубокий вдох, а затем поспешила рассказать, пока Люк не успел ответить. Я хотела быть честной. Но, знаете, чтобы меня не вышвырнули из этого дома. — Люк тот, кто… находит плохих людей и убирает их с улиц. — Я не коп, Эван, — произнёс он за моей спиной, и мне захотелось ударить его локтем, чтобы заткнуть, но моя мать смотрела слишком внимательно. — Ты… как это называется… каратель. Мне не пришлось смотреть, чтобы увидеть усмешку на лице Люка. — Именно. — Я знаю, он был ей как отец, — сказала Габриэла, полностью меня игнорируя, — но, надеюсь, он страдал. — Он выбрал дорогу труса и выпил цианида, — парировал Люк, так небрежно относясь ко всему этому и напоминая мне, сколько тьмы он видел. Чёрт, это было выжжено на его коже. — Не велика потеря, — сказала она, качая головой. Затем она потянулась ко мне, поглаживая мою руку. — Прости, Эвангелина. Я знаю, он был… — Не надо, — я покачала головой. — Не извиняйся. Это он виноват, что всё это произошло. — Хорошо. Хорошо, — ответила она. — Давай больше не будем о нём говорить. Давай поговорим о тебе. И мы говорили. Почти три часа. Я никогда не встречала кого-то, кто хотел бы знать все малейшие, мельчайшие подробности моей жизни, начиная с первого свидания и заканчивая тем, на каких языках я разговаривала со своей верой, в своих мечтах, в своей жизни в Нейвсинк Бэнк. И во время всего этого я чётко ощущала позади себя Люка, который слушал каждое слово, узнал об Эмануэле, который водил меня на местную ярмарку, купил мне цветочный венок и поцеловал меня в первый раз, когда мне было пятнадцать. И ещё Люк узнал, что я понятия не имею, чем хочу заниматься по жизни теперь, когда закончились путешествия. Он знал обо мне практически всё. — Уже темнеет, — сказала Габриэла намного позже, выглядывая в окно. — Вам стоит возвращаться, пока не вышли волки. — Я же тебе говорил, — проворчал Люк, провоцируя меня на смех. — Вы придёте ещё? Сможете остаться на день или два? Я посмотрела через плечо на Люка, зная, что не мне одной принимать это решение. — Мы можем оставаться сколько захочешь, Эван. Моя работа по мне не заскучает. — Хорошо? — спросила Габриэла, полным надежды голосом. — Хорошо, — с улыбкой согласилась я. — Мы можем встретиться? В городе? Завтра? — Идеально, — согласилась я. — Я хотела посмотреть город. — Хорошо. Вот, — ответила она, внезапно вставая и хватая биту, которую держала за дверью. — Возьмите это, — сказала она, вручая биту Люку. — И защищай мою девочку. Люк посмотрел на меня, в его глазах теплело… что-то, что я не могла объяснить. — Я верну вам её целой и здоровой, обещаю. После этих слов меня обняли так, будто я уходила на войну. Затем так же обняли и Люка. Что, опять же, было уморительно. И мы ушли в ночь. — Ты в порядке? — спросил Люк спустя пятнадцать напряжённых минут. Мы оба выдохлись, потому что услышали завывания, из-за которых нам одновременно захотелось перейти на быстрый шаг. — Это было… тяжело, — призналась я, ища огни мотеля, всё ещё находящиеся вдалеке, но видимые. — Значит, если Эмануэль был твоим первым поцелуем… — он затих и был явно развеселён. — Мне было девятнадцать, — ответила я, пожимая плечами. — И он был из Испании. Это произошло на его лодке, — добавила я, качая головой от своей юной наивности. Как большинство молодых девушек, я думала, что это что-то значит. И хоть весь опыт был милым, в разы лучше историй большинства женщин, ничего не продлилось больше той ночи. Я была мрачной, недовольной девушкой, всё проведённое время в Италии, а затем в Камбодже, пока наконец не стряхнула всё это. — Мило. Люк не выдал никакой информации о своём первом разе, и, честно говоря, у меня было ощущение, что всё было совершенно запретно. — Слава богу, — простонала я спустя тридцать минут, когда мы наконец-то вошли в номер мотеля.