С тех пор как мы договорились, что я буду писать тебе, вместо того чтобы ходить на исповедь, прошло около года, и я уже не раз пожалел о нашем договоре. Мы старые друзья, и кому, как не тебе, знать, почему я больше не хожу в церковь, но ты все же коварный и ловкий иезуит, раз сумел заставить меня дать тебе слово. Записывать мысли оказалось труднее, чем проговаривать их вслух. Тем более что мои мысли вьются не вокруг женщин, еды и пьянства, как у большинства твоих прихожан, а вокруг работы. Ну ладно, допустим, меня интересуют еще несколько вещей, но работа прежде всего, не то что раньше, когда я получил эту должность. Тогда меня заботили деньги и слава, а теперь терзают азарт и возмущение. Я должен держать этот берег под контролем, но кто-то позволяет себе отщипывать изрядные ломти от моей власти и глотает их, не давясь. Когда я нашел бумажник возле тела траянского рыбака, я знал, ну ладно, догадывался, что это слишком очевидная улика и проверки на случайность она не проходит. С какой стати парню таскать с собой в кармане криминальную статью весом в двенадцать лет? Ясное дело, синьор, который дразнит меня бумажником, хочет, чтобы я думал, что марка раньше хранилась в нем. То есть у мальчишки. Мой помощник Аттилио как раз так и думает. Предлагает даже попросить ордер на обыск в доме Понте. Всю неделю я присматривался к двум возможным подозреваемым, а третьего держал про запас. Гостиничный фельдшер, здоровенный малый, не имеет твердого алиби на вечер убийства, хотя при допросе врал, что с дежурства не отлучался. Когда я бываю у своей китаянки, он вертится вокруг массажного кабинета с таким видом, будто охраняет ее от посягательств. Китаянка утверждает, что повода ему не давала. Видел бы ты, падре, ее красное китайское платье без рукавов. Впрочем, тебе смотреть на такое не положено. Второй — это лощеный прохвост, который величает себя администратором. Только я-то его помню, и помню, чем он заведовал здесь во времена казино. Хозяин ему крепко доверял, но мог и на хвост наступить, а тосканцы — народ дерзкий, у них разговор бывает короче, чем в Палермо. Что до третьего фигуранта, который гуляет с фальшивым алиби, то это проигравшийся пентюх, скрывающийся в отеле от кредиторов. В этом как раз нет ничего удивительного. Где же еще прятаться от пули, как не в доме собственной матери? flautista_libico Моя первая попытка убить Ли Сопру провалилась вечером в воскресенье. Это произошло в процедурной комнате, когда он лежал в ванне, заполненной вонючей вязкой грязью. Его имени не было в списке пациентов, потому что в услугах сестры он не нуждался, приходил рано утром или вечером, после отбоя, и проводил там столько времени, сколько хотел. Процедурную здесь называют хамамом, ванны в ней разделены занавесками и похожи на здоровенные ночные горшки со шлангами на боку. Из этого шланга пациента поливают, чтобы смыть грязь (но в душ ему все равно приходится идти — грязь воняет серой, как питьевая вода в преисподней). В воскресенье с полудня зарядил ледяной дождь, и мне было ясно, что Ли Сопра воспользуется своим ключом и придет в пустой хамам погреться, значит, за ним нужно следить. В шесть он потребовал у кастелянши свежий халат. В семь хлопнули двойные двери хамама, и в трубах загудела вода. У меня было два плана, и оба так себе. План А был простой: дождаться, пока капитан зайдет в паровую баню, запереть дверь снаружи и пустить пар погорячее. Хорошо, что мне пришло в голову проверить, как устроены двери в бане (оказалось, это створки, которые нельзя захлопнуть), так что замысел развалился сам собою. Второй план был утопить его в грязи. Поначалу все получилось на удивление ловко: снотворным мне удалось запастись в кабинете фельдшера, а коньяк пришлось взять у администратора, вскрывать замки я умею еще со времен интерната капуцинов. Дежурная сестра отправилась смотреть футбол вместе с фельдшером Бассо. Осталось размешать нужную дозу в бутылке, явиться в процедурную и заявить, что у меня день рождения и я угощаю всех подряд. Капитан ни за что не откажется от хорошей выпивки, даже если заподозрит неладное, такой уж это человек (был). В хамаме было темно, горело несколько тусклых лампочек, мне пришлось сесть на бортик ванны, чтобы видеть лицо капитана. Запах прелых листьев тут же забился мне в ноздри. Здешняя грязь всегда пахнет деревенской осенью. — День рождения? Дай мне взглянуть на этикетку. — Он протянул было руку к бутылке, но вспомнил, что лежит в болотной тине, и передумал. — Откуда у тебя Richard? Он почти две сотни стоит. — Подарок от постояльца. Угощайтесь. Мне уже пришлось выпить половину в одиночестве! — Вот откуда твоя дерзость взялась! — Он поворочался в сомнении, грязь тяжело колыхнулась. — Тебя здесь застукают и уволят, чего доброго. — Да бросьте, капитан. — Пальцы у меня дрожали, и, чтобы налить коньяк, пришлось зажать бутылку между колен. — Вы единственный, кого я здесь уважаю. Мне всегда хотелось с вами выпить. — С чего бы это? — Он поглядел на меня исподлобья. — Вино сближает головы! — Моя рука с бокалом висела в воздухе. — Пригубите за мое здоровье, и я пойду, не стану вам надоедать. Он пожал плечами, выпростал руку из грязи, медленно выпил бокал до дна, отдал его мне, поморщился, недоуменно поводил языком во рту и через несколько секунд закрыл глаза. Его дыхание стало ровным, а тело немного сползло в зеленоватую гущу. Еще через минуту его можно было взять за голову, мягко открыть рот пальцами и влить туда еще бокал. Рот у него развалился, и стал виден кончик языка. Теперь оставалось самое интересное: повернуть кран, подлить горячей воды, сесть на бортик ванны и смотреть, как целебная вязкая грязь начнет заливаться в его горло и заполнять его легкие. За стеной (на самом деле в двадцати шагах, но такая уж здесь акустика) послышались хохот и крики. Старики смотрели футбольный матч (кажется, апулийцы играли с римлянами), фельдшер и дежурная сестра сидели с ними. Кто-то стучал ножкой стула по полу — наверное, «Бриндизи» забили гол. Петра — Комиссар-то траянский опять к китаянке заявился, — сказала мне Пулия, когда мы устроились на заднем дворе покурить. — Думаю, дело тут не в массаже головы. А она тихоня такая, никогда слова не скажет, глаз не поднимет. И чаю с нами не пьет. Хотя какая она китаянка, просто мелкая девчонка с косыми глазами, это ее управляющий китаянкой сделал, для экзотики. — Думаю, что комиссару об этом известно, он же всех тут насквозь видит, — сказала я со злостью, и Пулия удивленно на меня уставилась: — А что ты думаешь, и видит! У него глаз наметанный. Когда Аверичи убили, комиссар был первым, кто заявил, что это чистой воды ограбление и что убийца не из местных. Вот и я тебе скажу: тот, кто хозяина пристрелил, был человеком пришлым. — Почему ты так решила? Мало ли у него в округе было врагов. Он ведь траянец, сам из местных крестьян. — Да зачем крестьянину для такого простого дела пистолет? Мертвеца ведь проще в море сбросить, здесь испокон веков так поступали. И потом, если это не ограбление, то куда девалась марка, про которую рассказывал Ди Фабио? — Какая еще марка? — лениво спросила я, помолчав немного. Пулия столько про всех знает, но, если попросишь, ни за что не расскажет. Тут важно не показать интерес. — Уж не знаю какая, но дорогая. Ди Фабио раньше-то был антикваром, его предки еще в Неаполе старьем торговали, он в этом толк знает. Однажды, в конце февраля, сидели мы на кухне, а снаружи лило, как из садового шланга, головы не поднять. Вот старый пес и приволокся к нам погреться. После гибели хозяина тут будто часовой механизм сломался: тосканец подался в город, горничные обнаглели, а старики затаились в номерах и ждали невесть чего. До сих пор еще не все наладилось, сама видишь. Пулия замолчала и уставилась на сломанные шезлонги, сложенные в поленницу на заднем дворе. Наверное, думала, чинить их или пустить на дрова. — Так что это за марка? — спросила я, когда нетерпение победило осторожность. — Говорю же, мы сидели втроем: пили чай с ромом. Потом, в сумерках, к нам еще фельдшер пришел. Стали говорить, что убийца до сих пор на воле гуляет, вот тут торговец и встрял: Аверичи, дескать, из-за марки убили, я предупреждал, что ее таскать на себе опасно. Он, мол, ко мне посоветоваться приходил, так прямо из кармана марку и достал. Сам он цены не знал, пробовал в сети поискать, но что такое сеть по сравнению с добротным умом антиквария! — Хочешь сказать, что хозяин носил эту штуку с собой? — Выходит, что так. И ведь что обидно, сказал тогда Ди Фабио, тот козлопас, что его погубил, продаст скупщику краденого за пару тысяч и рад будет. А на деле цена была такая, что хоть весь холм покупай. Ну мы с поваром, натурально, удивились, спрашиваем его, что за марка такая, красивая ли, но ром уже кончился, Нёки на дежурство собрался, предложил старику до коттеджа его проводить, так они и ушли. — Напрасно хозяин антиквару доверился. Он ведь небось не только вам про марку рассказывал. — Глупости мелешь. — Пулия нахмурилась. — Когда человека нет в живых, его секреты теряют свою силу. Так же, как обиды и долги. Ди Фабио человек южный, надежный, ему верить следует. — А хозяина убили там, где раньше часовня была? — Разве ты не знаешь? — Пулия подняла брови. — Убийца оставил его в беседке сидеть, голова у мертвеца запрокинулась, и дождь всю ночь лил ему прямо на лицо. Ты же знаешь, в беседку редко кто заходит, место нехорошее. — Что же, ему лицо размыло до неузнаваемости? — Узнать-то его узнали, и пулю нашли в ране, и гильзу в траве. Но вот марки на теле не оказалось, той самой, про которую они с антикваром говорили. Я нарочно у сержанта спрашивала, когда встретила его на воскресной мессе. Ни марки, ни бумажника. Похоже, одна только я знаю почему. — Почему же, Пулия? — Да потому, что марка эта самая теперь у вдовы. Просто она налог на наследство не хочет платить. Вот и не призналась. На ее месте я бы тоже воды в рот набрала. — Думаешь, она замешана в убийстве? — Да куда ей, дурехе. — Пулия закатала рукав и посмотрела на свои золотые часики. — Вот увидишь, продаст дело первому же встречному и уедет куда подальше. Она «Бриатико» ненавидит, ей тут все прежнюю жизнь напоминает. Самая сговорчивая была медсестра, за полсотни соглашалась! Что ж, подумала я, выбрасывая окурок и поднимаясь со скамьи, похоже, у многих есть причина ненавидеть «Бриатико». А я думала, что только у меня. * * * Мне не терпелось дождаться перерыва, чтобы помчаться в библиотеку и проверить одну штуку, выловленную из рассказа Пулии. Но тут, как назло, в процедурную явилась хозяйка, повела меня в хамам и стала тыкать пальцем в хромированные трубы в душевой, пришлось идти за средством для полировки и торчать там еще полчаса. Глядя на высокую, надменную вдову в жемчугах, трудно представить, что она была обычной медсестрой в чепце, да еще и блудливой вдобавок. Иногда по старой памяти Бранка заходит в сестринскую сыграть партию в джин-рамми. Играть нас научил постоялец с третьего этажа, когда ему запретили вставать и он больше не мог спускаться в бар, где после сиесты собираются местные игроки. У постояльца какая-то костная болезнь, но руками он двигает хорошо — так хорошо, что мы у него не выиграли ни разу. Другое дело — хромой жилец из мезонина по фамилии Фоска, его прошлое всем известно, даже я помню его автобус с двумя котлами: в одном — кипящий соус, в другом спагетти, обед на скорую руку для тех, кто строит отели или обновляет виллы, купленные англичанами. Автобус был красным, как запоздалый апельсин, и годами колесил по нашему серпантину. Добравшись наконец до библиотеки, я вздохнула с облегчением, не застав там Виргинию, — полагаю, она дремала в своем чулане, который она считает тайным убежищем. На самом деле его давно облюбовала китаянка и пользуется им в свое удовольствие, когда Вирга уезжает в город. Я бы и сама не отказалась там подремать: обслуга живет в такой тесноте, что самая большая радость в «Бриатико» — это побыть одному. Но я не знаю, где кнопка, которая двигает тяжелую полку с книгами взад и вперед. Я включила компьютер, надеясь, что быстро найду тот самый форум, солнце светило мне в глаза, но встать и задернуть шторы не было времени. До конца перерыва оставалось десять минут, потом мне предстояло заменить заболевшую кастеляншу в ее подвале, а оттуда уже до ночи не выберешься. Слова Пулии поселили во мне тревожное сомнение. Может быть, анонимус, который спрашивал о синей марке, это сам Аверичи? Меня ведь интересовало только одно: до или после первого марта состоялся диалог на форуме. Однако, если вопрос задавал не Бри, моя версия никуда не годится. Я открыла историю посещений, вышла на аукцион «Петер Цапп» и стала прокручивать страницы чата в поисках разговора о перевернутой королеве. Добравшись до нужной страницы, я перечитала диалог анонимуса со знатоком и посмотрела на дату и время разговора. Пятнадцатое февраля. Нет, это не Аверичи. Его тело за день до этого превратилось в золу. Значит, это брат. Я закрыла страницу, но тут моя отметина заныла так сильно, что стало больно сидеть. Змеиный укус никогда не ошибается. Значит, я видела что-то важное, но не придала этому значения. Несколько минут я сидела тихо, сложив руки на коленях и прислушиваясь к мелькнувшей догадке, потом набрала название аукциона на боковой панели и убедилась: посещений было два, первое — в феврале, а второе — вчера. Некоторое время я сидела, уставившись в экран, потом закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Чертовщина какая-то. Вопрос на форуме задали в 10:45, пятнадцатого февраля. Кто-то зашел на форум с этого самого компьютера в тот же день, в 10:38, в этом нет сомнений. Записи анонимуса могли принадлежать кому угодно, только не брату, потому что мой брат никогда не сидел на библиотечном стуле, обитом медными гвоздиками. Он не мог оказаться в богадельне ни в феврале, ни в любой другой день или месяц. Система охраны здесь, как ни странно, современная, внизу стоит вертушка, у всех браслетики на запястье. Выходит, человек, задававший вопросы, живет или работает в «Бриатико». Так живет или работает? Часы в верхнем углу дисплея показали четыре, перерыв закончился. Я выключила компьютер и отправилась на первый этаж, чувствуя, как остро мне не хватает законной чашки кофе и сигареты. Мое расследование получило новый факт, а я получила по носу. Выходит, не только брат искал сведения о сицилийской королеве. А может, он их вообще не искал. У него могли быть другие пути. Они всегда у него бывали. * * *