Он берет пакетик, вскрывает его и выпивает содержимое, которое на вкус отвратительно сладкое. – Наверное. Прости, что напугал. – Мингю неуверенно улыбается, сжимая обеими руками стакан воды. – Оно и неудивительно. Питаетесь одним фастфудом. – Мать Мина разводит руками. – Но ничего, я вам на неделю вперед наготовила. Чонхо сказал, что сейчас вам некогда самим этим заниматься. А теперь иди сюда. – Она забирает из его рук стакан, заставляя на себя посмотреть. Мингю только и успевает, что сдавленно икнуть, прежде чем его увлекают в крепкие объятия. Он вытягивается струной, задерживает дыхание, боясь вздохнуть. Его хватает ровно на три секунды, и – легкие заполняет запах персиков. Из другой жизни словно. Такой близкий и далекий одновременно. Забытый будто, но в то же время под сердцем чужими поцелуями выжженный. Он позволяет себе прижаться ближе. Обнять в ответ, осторожно положив руки на спину. Позволяет себе побыть предельно слабым сейчас. Вскрытым вдоль и поперек – так, что каждый уголок души видно. Пускай, Мингю думает. Всего раз. Один-единственный раз. – Я скучал, – тихо говорит он. Хочет сказать еще что-нибудь, но не может – чувствует, как глаза жжет. Он не должен плакать сейчас. – Я тоже. Совсем ты у меня расклеился, – ворчит женщина, отстраняясь; проводит рукой по его волосам. – Покрасился еще зачем-то. В следующий раз, когда телефон потеряешь, дай сразу знать, чтобы ни я, ни отец не волновались, хорошо? – Отец? – Мингю поджимает дрожащие губы. – Да, я помню, что ты не любишь нашу гиперопеку, мы честно стараемся не названивать тебе каждый божий день, но… – Хорошо, я тебя понял, прости меня, – прерывает он ее и снова обнимает – так крепко, что мать Мина удивленно вздыхает, – прости. Мингю через ее плечо смотрит на Чонхо, у которого такое лицо, словно на его глазах кто-то умирает. При смерти находится и вот-вот последний вздох испустит. Он опускает голову и упирается лбом в чужое плечо. Мать Мина не задерживается у них надолго. Рассказывает о чем-то весело, пока выкладывает в холодильник оставшиеся контейнеры, то и дело подходит к Мингю, чтобы потрепать его по волосам, пару раз даже щиплет Чонхо за щеку, приговаривая, как тот здорово вымахал. Мингю честно пытается слушать и отвечать на вопросы, но на деле лишь смотрит во все глаза, не в силах отвести взгляда. Дышит полной грудью, заполняет себя родным запахом до самых верхов. То и дело трет глаза, потому что их не перестает жечь невыплаканными слезами ни на секунду. – Помнишь, как тебе пятнадцать было и вы с Чонхо так сильно поссорились, что ты сказал, что больше никогда в жизни с ним разговаривать не будешь? – смеется женщина, заваривая чай. – А теперь вот, живете вместе и никуда друг без друга. Спасибо, что приглядываешь за моим сыном, – она смотрит на Чонхо с бесконечным теплом. – А ты, – переводит на Мингю притворно строгий взгляд, – не доставляй своему хёну проблем. – Что вы, никаких проблем. – Чонхо прикрывает рот рукой – явно в попытке не засмеяться; Мингю угрюмо глядит на него. – Да и мне приятно, когда он может на меня положиться. – Вот, видишь, а ты даже не можешь свою комнату в чистоте поддерживать. Хотя, я так смотрю… – женщина смотрит в сторону гостиной, – у вас прибрано. – Он на пути исправления, – Чонхо все-таки смеется, а Мингю окончательно теряется. Смотрит на Чонхо, который в этом мире хён, на его смеющиеся глаза-полумесяцы. На Чонхо, которому приятно, когда на него могут положиться. Смотрит, и как-то… Они пьют чай (Мингю благодарен за то, что в него не попытались затолкать какую-нибудь еду), и после этого мать Мина уходит, крепко обняв на прощание их обоих. Он еще долго стоит перед закрытой входной дверью, чувствуя этот знакомый запах из детства, который, конечно же, не забывал ни на секунду до настоящего момента. Мингю аккуратно ставит у стены тапки с красными цветами и возвращается на кухню. И так тепло внутри. Господи, как же тепло. Чонхо сидит за кухонным столом и внимательно смотрит на него из-за поднятой кружки. Мингю хочется от этого взгляда спрятаться как никогда сильно, но он перешагивает через себя, садится напротив, придвигает к себе свою кружку, в которую Чонхо уже успел подлить чай. Они молчат минуту или около того, после чего Мингю обреченно вздыхает. Понимает вдруг, что Чонхо не спросит вслух – так и будет его сверлить взглядом до тех пор, пока он сам не решится. И Мингю решается – даже смотрит в лицо напротив и открывает рот, но так не к месту вспоминает то, что было в ванной. И стыдно становится до того сильно, что Мингю взгляд опускает, упирается им в стол, хочет просидеть так до утра. Чувствует, как начинают гореть щеки. – Спасибо, – выдавливает он из себя. – А? – Чонхо ставит свою кружку на стол. – Не акай, ты и так понимаешь, о чем я. – От неожиданного смущения Мингю принимается привычно огрызаться. – Не за что. Он все-таки поднимает взгляд, стискивает пальцами теплую кружку. Пару раз глубоко вздыхает, передернувшись от воспоминаний. Ладно, все нормально. «Все хорошо». – Мои родители погибли, когда мне было пять лет. – Он переводит взгляд Чонхо за спину, но все равно замечает, как тот вздрагивает. – В авиакатастрофе. Они тогда в отпуск летели. Так давно не проводили время вдвоем и… – Мингю сглатывает. – Меня оставили с бабушкой. Помню, как вопил и просил их не уезжать без меня, но они уехали, а я целый день плакал. – Он отпивает чай и облизывает губы, молчит несколько секунд. – Мне не сразу сказали, что их больше нет. А когда сказали, я просто не понял. То есть… я не мог этого осознать. Даже после того, как увидел таблички с их именами на кладбище. – Мингю выдыхает и отворачивается. Чонхо молчит. Не просит продолжить, не говорит ему «ты не должен» или «не заставляй себя», не повторяет сказанное с десяток раз «все хорошо». Чонхо молчит просто. Смотрит – прямо на Мингю. И не моргает почти. А у Мингю словно второе дыхание открывается. Ему не хватало этого – молчаливой поддержки, которая ни к чему не обязывает, не требует взамен того же. Которая просто есть – просто есть, и все. И она ощущается вдруг настолько остро, насколько ярко и живо, что Мингю правда начинает верить – в то, что смысл есть. У прошедшей недели, у следующих трех. (В то, что смысла никогда не было и не будет ноль.) Он рассказывает про бабушку и то, что его растила она. Рассказывает, что только в двенадцать лет узнал, что тело матери не нашли, а урна с ее прахом была пустой. О том, как тяжело было расти без родителей, как плакал каждый раз, когда видел на улице семейные пары с детьми. Рассказывает, каким несносным был ребенком, что постоянно влезал в драки и просто не умел заводить друзей – был только Санхён, с которым они познакомились еще до смерти родителей. Как что-то поменялось с приходом в его жизнь Тэёна, как понемногу становился другим, как в университет поступил, потому что вдруг цель появилась, мечта. И как резко из его жизни ушел последний родной человек. – Я бросил учебу в университете на последнем курсе, потому что просто не успевал. Брался за любую работу, которая мне подворачивалась, пытался успеть везде и сразу, чтобы заработать достаточно денег, но все равно не смог ничего сделать. Я никак не смог ей помочь. И последние три дня… последние три дня были самыми ужасными. Бабушка тогда уже ничего не понимала. Она себя не осознавала от боли, которую таблетки и уколы уже не могли уменьшить. – Мингю упирается взглядом в поверхность стола. – А я просто сидел рядом. Ничего не мог сделать. Она сжимала мое запястье до синяков, а я просто сидел. До сих пор чувствую все это. – Он чешет руку в том месте, где вдруг вспыхивают фантомные ощущения из прошлого. И от которых так пытался избавиться потом. Разными способами. Но не вышло. У него вообще ничего и никогда не выходит. Мингю не хочется говорить больше. Кажется, он и так сказал много лишнего. Вытащил глубоко спрятанное на самую поверхность, позволив другому человеку увидеть. Разглядеть. И от этого страшно становится. Чувствуешь себя обнаженным перед толпой незнакомцев. Чонхо тянет вперед руку, замирает в паре сантиметров от, а после проводит пальцами по его собственным. Мингю дергается, но не отстраняется. Позволяет кончикам чужих пальцев вести по коже вверх, повторяя рисунок татуировки. Он поднимает голову и смотрит Чонхо в глаза; чувствует, как тепло его пальцев скользит под ткань, как рукав рубашки задирается и выставляет напоказ все то, на что он бы предпочел никогда не смотреть. Все то, что он пытался перекрыть чернилами, но вышло не очень. Чонхо опускает взгляд, а Мингю не может. Чужие пальцы замирают на пять сантиметров выше пульса. (Который, кажется, остановился.) Он ждет осуждения. Ждет непонимания, отвращения, может хотя бы глупого и бессмысленного «мне жаль». Чего угодно ждет, но не того, что Чонхо проведет пальцами по выпуклым линиями на его коже, улыбнется слабо и скажет: – Спасибо, что рассказал. А Мингю опять хочется кожу до крови расчесать и перекрыть одно ощущение другим. Но перекрывать в этот раз он будет не боль. 11 Он совсем не удивляется, когда слышит дверной звонок. Чонхо оглядывается через плечо, не переставая намыливать контейнер из-под еды. Они вернулись из университета час назад или около того – Мингю последние пару дней как-то хреново следит за временем. Куки подрывается с дивана и несется в коридор следом за ним, думая, наверное, что его снова собрались выгулять. Настроения принимать гостей, если честно, у Мингю нет и в помине (забудем на пару мгновений, что он и сам гость), но теперь поздно идти на попятную, поэтому, отогнав корги назад, он открывает дверь, ожидая увидеть за ней Тэёна, но видит не только его, но еще и Юбина, который выглядывает сбоку с немного боязливым выражением лица, будто Мингю ему это самое лицо может нечаянно откусить. – Проходите, – со вздохом говорит он, чуть сторонясь. В коридоре Тэён бухает на пол рюкзаком и начинает развязывать бесконечные шнурки на кедах, пока Юбин с Мингю стоят друг напротив друга и явно избегают прямых взглядов. – Извини, наверное, стоило позвонить сначала, – выпрямляется Тэён. – Но мой номер у Чонхо все еще в черном списке. – Да похер, – отмахивается Мингю, – договорились же уже на сегодня. Юбин присаживается на корточки и улыбается одними уголками губ, когда к нему подходит Куки. Пес кладет морду на его правое колено и смешно приподнимает брови, устремляя взгляд вверх. Тэён громко шмыгает носом и подхватывает рюкзак, пытаясь привлечь его внимание, но Юбин продолжает гладить корги. – Не стоило тащить его с собой против воли, – говорит Мингю, когда они проходят на кухню. – Нет, он сам захотел, – мгновенно отзывается Тэён. – Просто… дай ему немного времени. – Он находит взглядом Чонхо. – Привет. Тот выглядывает из-под стола, рядом с которым стоит собачья миска, и ныряет обратно; шуршит пакет с кормом, и на этот звук из коридора сразу же выбегает Куки. Следом за ним на кухню заходит Юбин, подпирает плечом косяк и бросает беглый взгляд в сторону Чонхо, который убирает корм обратно в шкаф. И атмосфера такая напряженная – хоть вилкой куски от нее отламывай. Мингю чешет затылок, чувствуя себя до жути неудобно, подходит к холодильнику и достает из него банку пива. Затея, наверное, так себе – особенно после вчерашнего, – но вряд ли у него выйдет обойтись без алкоголя сейчас. Интересно, что бы на все это сказал Мин? Если бы узнал вдруг, что на этой кухне собрались все его близкие друзья, которых волей чужой лжи разбросало по разным берегам? – Да не стой ты тут с таким лицом, словно он тебя сожрать может, – бросает Чонхо и жестом просит Мингю достать пиво и ему. – Я вовсе не… – начинает было Юбин, но мотает головой. – Ладно. – Вы хотите сразу с места в карьер или немного разогнаться? – Мингю ставит на стол еще три банки, вовсе не имея в виду алкоголь, но Тэён почему-то коротко смеется и расстегивает рюкзак. Под всеобщие взгляды достает из него бутылку виски и ставит рядом с пивом. Чонхо подходит ближе, смотрит на этикетку и отворачивается, пряча улыбку, а у Мингю, если честно, на лбу останутся глубокие траншеи морщин оттого, насколько он высоко брови приподнял. – Я подумал, что никто не будет против. – Тэён садится за стол, укладывая рюкзак себе на колени. – А тебе лишь бы набухаться, – ворчит Юбин, неуверенно устраиваясь на соседнем стуле. – И ты начнешь это делать первым, – невозмутимо отвечают ему. – Чтобы перестать светить кислой рожей. Мингю наблюдает за тем, как Юбин открывает одну из банок пива, и устало вздыхает. В принципе, он может понять это поведение – он бы сам чувствовал себя неуютно и как на иголках. Не каждый день нос к носу сталкиваешься с фактом, что место твоего вроде как друга занял некто другой, о ком ты не знаешь ровно ничего. Не может понять Мингю другого: что Юбин делает в этой квартире, если ему настолько некомфортно. Любопытство и желание поскорее вернуть все на свои места, как у Тэёна? Он делает пару глотков пива и достает из заднего кармана телефон – тот самый, что вчера ему купил Чонхо. Пока в книге контактов сохранено всего три номера: Чонхо, Сонёля и матери Мина, которая сегодня уже успела прислать ему смс с вопросом, как он себя чувствует. Мингю открывает вкладку и протягивает телефон Тэёну: – Сохрани свой номер. – Зачем? – спрашивает не Тэён вовсе, а Чонхо. – Затем, что с нами связываться надо как-то, а ты бегаешь со своими черными списками, как обидчивый подросток, – откликается Мингю. Тэён смотрит по очереди на каждого и неуверенно берет телефон в руки. Сохраняет свой номер и поднимает на Мингю вопросительный взгляд. Тот кивает, правильно распознав вопрос, и Тэён нажимает на вызов, сбрасывая сразу, как только раздается первый гудок. – Ладно, – он возвращает телефон и обхватывает обеими руками свою банку пива, – теперь давайте к делу. – Да неужели, – тихо тянет Чонхо, а Мингю шикает на него, и тот мгновенно замолкает.