Какая температура? Какое босиком? На улице жара невыносимая – начало сентября все-таки, – а Мингю в принципе редко болеет, даже если весь с макушки до пят изваляется в снегу, который потом сожрет для верности. Он дергает головой, стряхивая со своего затылка чужую руку и хмурится, фокусируя взгляд на двери в свою комнату. (Она не твоя, Мингю. Ты же не забыл об этом?) – Просто… просто перепил вчера, все нормально. Пойду еще посплю, – говорит он, игнорируя то, как ломается его голос точно посередине фразы; хочет уйти, но Чонхо хватает его за локоть. Сжимает несильно и просит: – Ложись у меня? – Что? – Мингю так резко голову поворачивает, что хрустят шейные позвонки. У него дымится внутри что-то. Щекочет гортань хлопьями пепла, которые забираются выше и забивают нос. Вздохнуть никак. Вообще никак. – Просто… вдруг ты… мне так спокойнее будет, – говорит Чонхо, все еще не отпуская его, а Мингю так сильно вырваться хочется. Так сильно убежать куда-нибудь. Так, блядь, хочется, но он- – Хорошо. И идет в ту же комнату, где провел последнюю ночь. Не думает совсем, не анализирует – просто перебирает ногами на автомате, не имея желания искать причины. Мингю почему-то вдруг плевать совсем на причины эти – от первой до последней. Он ложится на то же место, что и в прошлый раз, – со стороны окна, – и закрывает глаза, пытаясь игнорировать взгляд Чонхо, который стоит в дверях. Мингю жмурится до боли, до чертового исступления, потому что сил никаких нет, правда. Никаких сил нет больше игнорировать эту густую недосказанность, которая воздух вытесняет, которая ложится вынужденным молчанием поверх чего-то яркого и надрывающегося эмоциями. Чонхо уходит, прикрывая за собой дверь, а Мингю не может уснуть. Ворочается, прогоняя обрывки головной боли, постоянно открывает и закрывает глаза. У него все тело налито тяжестью, у него в голове вата одна, ему бы уснуть только, правда. Ему бы проснуться уже завтра и представить, что сегодня никогда не было. Сегодня и вчера. Мингю бы так хотел. Он не знает, сколько часов проходит прежде, чем Чонхо возвращается. Мингю дремлет, Мингю распят где-то посередине между реальностью и сном, но отключиться не может все равно – до тех пор, пока Чонхо не ложится рядом. Мингю открывает глаза, просовывает ладонь между щекой и подушкой, смотрит в сторону окна, на котором все так же приоткрыта занавеска. Смотрит и чувствует спиной чужое тепло. Это странно как-то. Это странно настолько, что Мингю кричать хочется. Но вместо этого он двигается немного назад и закрывает глаза. И все-таки засыпает. Ему снится вода. Ее так много, он ею захлебывается, она в легких бесконечным морем плещется и выливается через ноздри, щиплет солью глаза. Мингю откашляться хочет, вздохнуть хоть раз, но не может – дергает лишь руками беспомощно и хрипит, понимая, что прямо сейчас утонет. Мингю снится вода. Она прозрачная, кристально чистая, но жжется почему-то – кусает пальцы, стоит ему руку протянуть и коснуться. Он одновременно тонет и стоит на берегу. Он одновременно хочет утонуть и выплыть на поверхность. Он так много всего хочет в этот момент, но все желания испаряются, после разъедая кожу солью моря, которое волнами плещется только в его только. Мингю Юбина видит вдруг – он лежит в переполненной ванной, стеклянным взглядом смотря в стену напротив. Ему хочется спросить, что он делает здесь, что произошло, почему так, но Мингю молчит и даже дернуться не может, когда Юбин закрывает глаза и опускается вниз, исчезая под водой. Исчезает так, будто его и не было никогда. Вода забирает его, а Мингю думает вдруг, что так всегда было. Он просыпается, хватаясь за горло и вдыхая так глубоко, что легкие почти рвутся. Дышит тяжело через рот, смотрит по сторонам. Видит сбоку Чонхо, который тихо сопит на боку лицом к нему, небрежно укутавшись в плед, и замирает. Дыхание выравнивается через минуту, руки перестают дрожать через две, а Мингю продолжает разглядывать чужое лицо, будто оно – единственная нить, удерживающая сцепление с реальностью. Почему ему снился Юбин, которого он едва знает? При чем здесь вода? Мингю трет обеими ладонями лицо и сползает с кровати, стараясь вести себя предельно тихо. Чонхо переворачивается на другой бок и натягивает плед до самой макушки. Он смотрит на него и пытается вспомнить, бывало ли такое, что они спали вместе с Тэёном или Санхёном. Мингю припомнить такого не может никак, но зато в памяти мелькают воспоминания о том, сколько раз за четыре года он спал рядом с Чонхо. Мелким Чонхо. Миры меняются, меняется абсолютно все, но что-то остается прежним, да? Он пьет уже вторую кружку кофе, когда заглядывает в холодильник и видит последний контейнер с едой – из тех, что принесла мать Мина. Вспоминает расплывчато, как рядом с холодильником позавчера крутился Сонёль, и смеется неожиданно даже для себя. Кажется, сегодня вечером они опять будут есть фастфуд. – Как ты себя чувствуешь? – слышит Мингю позади. Не вздрагивает даже – уверенным движением кладет контейнер в микроволновку и оборачивается. Чонхо трет опухшие после сна глаза и зевает. – Лучше не бывает, – бросает Мингю, возвращаясь к кофеварке, чтобы сделать ему кофе. Они завтракают в тишине – не напряженной, а вполне расслабленной. Мингю на удивление не чувствует никакой скованности или неловкости на фоне того, что произошло вчера. Может, просто не хочет задумываться об этом серьезно, потому что какой смысл? Что бы Чонхо ни делал, он всегда останется просто Чонхо – мальчишкой, которому он покупал мороженое и помогал с домашним заданием. Мингю около получаса сидит перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Хочет Мина увидеть, хочет распознать в чертах своего лица чужие – они ведь разные, они ведь с ним разные настолько, что даже сравнивать нельзя, у них отличий миллион и одно, но Мингю все равно таращится, пытаясь отыскать на плоскости своего лица признаки лица чужого. Он смотрит на резной рисунок двух скрещенных кругов в самом низу рамы и думает, что да. Пересеклись они, миры эти – его и Чонхо. Пересеклись и запутались друг в друге. И не порвать эту связь уже, не распутать узлы на красной нити. На красной нити, значит. Мингю ложится назад – прямо на ковер – и поднимает над собой руки, разглядывая свои пальцы. Правда ли, что ни один человек в твоей жизни не появляется просто так? Вместе ли вы до сих пор, разошлись ли каждый своей дорогой – любой, кто так или иначе был частью твоей жизни, оставляет след, который впоследствии влияет на всю твою последующую жизнь. Действительно ли это правда? То, что каждый встреченный тобою человек несет в себе смысл, тянет к тебе нити, из которых ты потом шьешь свое будущее. И как же много цветов у нитей этих: белый, черный, голубой, сиреневый… красный. Мингю вздыхает и опускает руки, смотрит на белый потолок и каждые пару минут отгоняет от себя Куки, который лежит рядом и то и дело подползает ближе, чтобы лизнуть лицо. Он не знает, сколько лежит так, растекаясь по ковру бесформенной массой, а когда начинает дремать, в комнату заходит Чонхо и садится рядом. Мингю лень поворачивать голову, поэтому он просто косит взгляд. – Не хочешь на Ханган съездить? – Жрать курицу и пить пиво, как все нормальные студенты по выходным? – Можно и без пива, а то тебе хватит на ближайшее время. – Чонхо гладит Куки. – Просто хочу съездить в одно место, давно там не был. Мингю честно не хочется совершать никаких лишних телодвижений, но он все равно поднимается с пола и одергивает рубашку. – Погнали. В вагоне метро он долго таращится на свое темное отражение в окнах дверей, иногда поднося руку к лицу, чтобы дотронуться до лба. Вчера Чонхо сказал, что у него температура, вчера он чуть не хлопнулся в обморок по непонятной причине (и не в первый раз), а сегодня чувствует себя вполне обычно – даже похмелье прошло уже давно. Списал бы все на переутомление, но Мингю же не переутомляется ни хрена – так, в университет ходит вместо другого человека и постоянно насилует собственный мозг разными мыслями, которые вслух высказать страшно. Почему же произошло то, что произошло? Они выходят на той же станции, от которой ходили к мосту Шелкопряда, но идут в другую сторону. Мингю помнит, что Чонхо хотел посидеть в парке на реке Хан, но уверен был, что его поведут на Ёыйдо[11], потому что классика жанра же – там вечерами в это время года собираются толпы молодежи, расстелив пледы на траве рядом с рекой. Сначала он хочет спросить, куда они идут, но передумывает, прибавив громкость в наушниках. Точнее, наушнике – второй болтается на плече с той стороны, где идет Чонхо. Признаться, Мингю до последнего думал, что в этом мире будет другая музыка, но когда ему отдали наушники Мина и он полез на Спотифай, то обнаружил вдруг, что запросто может найти своих любимых исполнителей. Слышать знакомые песни, возможно находясь на другом конце Вселенной, странно и до того дрожью по телу, что Мингю просто не может перестать гонять по кругу любимые композиции. На перекрестке они спускаются в подземный переход, и он сразу понимает, что они идут в парк Панпхо – обычно Мингю выходил совсем на другой станции метро, которая намного ближе. В подземке Чонхо разворачивается к нему и берет наушник, который болтается на его плече; вставляет в ухо и едва заметно улыбается. Мингю смотрит пару секунд на выражение его лица и хочет пойти дальше, но делает лишь шаг вперед, когда понимает, что теперь у них одни наушники на двоих. Идти вот так – неудобно и еще более странно, чем слышать знакомые песни в тысячах световых лет от дома, но он на автомате пытается подстроиться под чужой шаг. Замечает вдруг на лестнице, что Чонхо то же самое делает, и улыбается, отворачивая голову. У входа в парк они стоят какое-то время молча, смотря вперед – на зелень и синеву реки. Песня заканчивается, и Мингю выключает плеер. Чувствует вдруг потребность сказать что-нибудь или, еще лучше, сделать. Но что? Что он может сделать? Прошедшие неполные две недели Мингю только и занимался тем, что забирал, не отдавая ничего взамен. Тэён бы сказал, что желание делиться чем-то в ответ – это нормально, невозможность сделать этого – нормально тоже, но порой сам факт принятия чужих поступков и ощущение потребности шагнуть навстречу – уже ответное действие. Даже если шагнуть ты не можешь. Или просто не знаешь, как. Мингю не знает. (Но хочет.) – Ты на острове бывал когда-нибудь? – спрашивает Чонхо, когда они быстро переходят дорожку для велосипедистов, которых много даже в сумерках. – На каком? – Сорэсом. Он прямо тут, минут пять идти. Я прихожу туда, когда хочется посмотреть на Ханган и расслабиться. На Ёыйдо вечно толпы, а там можно посидеть в уединении. – Не помню. Может, бывал пару раз в детстве. – Мингю склоняет голову, потому что о тех временах вспоминать не то чтобы больно, просто… не хочется сейчас. Они пересекают небольшой деревянный мост, идут дальше по тропинке, минуя кусты цветов, среди которых Мингю видит космею, яркими пятнами выглядывающую из зеленых зарослей. Вспоминает вдруг, что мать любила ее. Говорила, что космея очень неприхотливая и цветет до поздней осени, сажала ее во дворике рядом с их домом. Мингю терпеть не может розовый цвет, но космею любит, хоть и любовь эта довольно болезненная. Чонхо останавливается с краю дорожки, смотрит по сторонам и ныряет в заросли высокой травы. Мингю дергается следом и видит среди кустов узкую тропинку, которая резко уходит вниз. Споткнувшись о камень, он чуть не летит птицей, но умудряется просто быстро сбежать к реке, врезавшись в конце в Чонхо. – Пришли, – на него смотрят с улыбкой, – давай вбок пройдем. Они идут по большим камням, которыми выложен берег острова, иногда перескакивая с одного на другой, и останавливаются, когда становится уже не понятно, как далеко то место, где они вышли к реке. Чонхо садится с краю и вытягивает ноги вперед, ставя их на один из тех влажных камней внизу, которые то и дело омывают волны. Он тянет руку вверх – к Мингю, – а у того в голове мелькает глупый вопрос о том, зачем это делать, если он может сесть рядом и сам. Вопрос мелькает, вопрос возвращается, пролетает в мыслях еще раз, но Мингю все равно протягивает руку в ответ. Садится рядом и смотрит вперед – на противоположный берег Ханган, который кажется настолько далеким, что не доплыть никогда. Здесь и правда никого – только они. Наверное, мало желающих ломать себе ноги на крутых склонах и падать в траву, после скатываясь в воду. Мингю достает из кармана сигареты и закуривает. Один из плюсов таких уединенных мест – здесь можно курить, не боясь, что поймают и заставят платить штраф. Он знает, что в этом парке курить нельзя, но Чонхо, видимо, знает больше него, раз привел его сюда. Небо над ними все такое же сиреневое и чистое настолько, что наверняка можно увидеть другие галактики, если постараться. Дождь льет, когда ему вздумается, но в последние дни у него, видимо, совсем другие заботы. – Почему папоротник? – неожиданно спрашивают у Мингю, а он не сразу понимает, о чем речь. Смотрит на свою татуировку, выглядывающую из-под задравшегося рукава рубашки, и криво усмехается. – А я все ждал, когда ты спросишь. – Он стряхивает пепел с сигареты и вздыхает. – Не знаю. Это Тэён предложил. Сказал, что папоротник соответствует моему дню рождения[12], а мне, если честно, было все равно, что бить. Я просто хотел… – Мингю не заканчивает, потому что ему становится немного стыдно. Но почему? Почему ему должно быть стыдно за свою боль? Он натягивает сползший рукав обратно на кисть, но прячет не татуировку, а то, что пытается скрыть за чернилами. Чонхо какое-то время молча разглядывает самый край выглядывающего из-за ткани рисунка и понимающе улыбается. – Ты когда-нибудь думал о том, как бы все сложилось, не попади ты сюда? – спрашивает он, а Мингю замирает с не донесенной до рта сигаретой. – Думал, – признается он. – Я тоже. – Чонхо берет пачку сигарет, что лежит на камне между ними, и вытаскивает одну. – Что надумал? – Мингю поворачивается к нему. – Даже не знаю. – Тот крутит сигарету в пальцах какое-то время, а потом чиркает зажигалкой. – С одной стороны, не изменилось бы ничего, а с другой… все бы было совсем другим. – Это как? – С тобой сложно. – Это не ответ, – хмурится Мингю. – И я бы сказал, что это дело привычки. – Я привык, – Чонхо выдыхает дым и усмехается, – уже привык. Если честно, не люблю к чему-то привыкать, потому что потом всегда наступает момент, когда тебе приходится учиться снова жить без этого. Мингю моргает, фокусируя взгляд на чужом профиле, и отворачивается, переводя взгляд на сигарету, зажатую между своих пальцев. Интересно, насколько тяжело бы ему было бросить курить? – Это как бросать курить. Вот это все, – говорят ему, а он немного спотыкается мыслями, которые словно взяли и прочитали. – «Вот это» – это что? – Вся эта ситуация, – Чонхо пожимает плечами, а потом смотрит вперед, на реку и здания на другом берегу вдалеке. – Я бы, знаешь, никому такого не пожелал. Сидеть в неведении и не в состоянии помочь близкому другу. Это слишком сложно, но в то же время… как там говорят? У каждой медали две стороны? – Он затягивается, а Мингю слышит, как тлеет сигарета, честно слово, даже за шумом волн слышит, и его этот звук убивает почти. – Знаешь, как выглядит моя вторая сторона? – Как? – нехотя спрашивает Мингю, потому что знает, что даже без этого вопроса услышит ответ. – Как голубое небо, которое я никогда не видел. Он наблюдает за тем, как Чонхо тушит сигарету и бросает бычок куда-то себе за спину. Не хочет поднимать взгляд, потому что знает, что столкнется с чужим. – Я никогда не видел его, да, но, кажется, все равно знаю, что оно удивительно красивое.