— И что теперь? — спросила она. Эти несколько слов, казалось, разрушили злые чары, заставлявшие их молчать. Катрин стремительно поднялась и, бросившись к своей подруге, опустилась на пол и с рыданием спрятала лицо в складках ее черного платья. — У меня ничего не осталось, Эрменгарда, — рыдала она. — Ни мужа, ни ребенка, ни любви… У меня есть только ты! Позволь мне остаться с тобой. Моя жизнь пуста, пуста! Отныне я хочу жить с тобой, там, где похоронен мой ребенок. Позволь мне остаться здесь… Эрменгарда сняла с Катрин высокий черный головной убор, измятый о ее колени, и погладила золотые косы молодой женщины. Слабая нежная улыбка появилась на ее искаженном горем лице. — Конечно, ты можешь остаться здесь, Катрин… Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем всегда жить вместе с тобой. Ты же знаешь, я люблю тебя так, как будто ты моя собственная дочь. Но ты сама, по своей воле покинешь это место, поскольку не сможешь последовать моему примеру и запереть себя до конца своих дней в старой крепости. Снег выпал через три дня после похорон маленького Филиппа. Его навалило столько, что жизнь в городке Шатовилэн почти прекратилась. Сам замок, на котором к черному знамени добавилось алое, казалось, дремал в гордом уединении. А за его стенами шла монотонная жизнь двух убитых горем женщин, где каждый последующий день был похож на предыдущий. Каждое утро они слушали мессу в часовне, затем направлялись в одну из комнат, где проводили весь день, занимаясь рукоделием. Каждую неделю по вторникам некоторые из крестьян поднимались на замковый холм, чтобы изложить госпоже свои жалобы. Тогда Эрменгарда занимала свое место правительницы на троне в большом замке и проводила долгие часы, выслушивая претензии и улаживая споры, касающиеся плохо построенной стены или тропинки, пересекавшей поле. Иногда она разбирала тяжбу по поводу наследства, давала разрешение на женитьбу или наказывала неверную жену. Правосудие Эрменгарды было непредвзятым, быстрым и энергичным, пронизанным глубокой мудростью, восхищавшей Катрин, которой было позволено присутствовать при разбирательствах. Постепенно участие в этих делах стало вызывать у Катрин глубокий интерес и отвлекать ее от мрачных мыслей. На Рождество прибыл посыльный от герцога с письмом и великолепным часословом в переплете из золота и слоновой кости — подарком Филиппа. Это было не первое письмо, достигшее Шатовилэна. Вскоре после смерти ребенка Филипп Бургундский написал своей любовнице, выразив всю печаль, которую он чувствовал в связи с этой бессмысленной утратой. Чтобы немного смягчить материнское горе, он нашел слова, исполненные бесконечной нежности, и если бы не предстоящая женитьба герцога, то Катрин немедленно вернулась бы к нему. Но она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы в том состоянии отчаяния, которое ею владело, вернуться и терпеть любопытные взгляды придворных, жаждущих увидеть ее реакцию на то, что она перестала быть в центре внимания, а также злобу женщин, которые втайне так долго ее ненавидели. Следующее письмо было столь же нежным, как и первое, но, читая между строк, Катрин ощутила властное желание Филиппа заставить ее вернуться к нему. Она не могла ошибиться: напоминая ей об обещании вернуться, данном ею в их последнюю проведенную вместе ночь, Филипп отдавал ей приказание. — Это действительно звучит как приказ, — сказала Эрменгарда, когда Катрин показала ей письмо. — Что ты будешь делать? Подчинишься? Катрин покачала головой. — Не думаю. У меня нет желания делать это. Через несколько месяцев прибудет инфанта, и я вновь буду вынуждена уехать. Так какой смысл? — Он любит тебя, ты прекрасно это знаешь, и не может обойтись без тебя… Он даже пишет об этом, — сказала Эрменгарда, указывая на строчку пальцем. — Он это пишет… О, конечно! Но он может обойтись без меня. Ты слишком хорошо знаешь Филиппа, чтобы верить, что лишь я одна была способна удовлетворить его неистощимую чувственность в последние три года! Многие женщины разделяли со мной его привязанность и всегда будут разделять. Я знаю, он любит меня, он никогда не переставал желать меня, и сейчас даже больше, чем прежде. Но существуют и другие женщины. Кстати, инфанта славится красотой. Она отвратит его мысли от меня. Эрменгарда взяла руки Катрин в свои. — Серьезно, любовь моя, какую жизнь ты прочишь себе? Чего ты хочешь? На что надеешься? Я не могу поверить, что молодая… и очень красивая женщина вроде тебя не имеет иного желания, кроме как проводить свои дни со старухой, похоронив себя в мрачном замке. Я готова понять, что ты отказываешься от унизительной роли официальной любовницы при наличии правящей герцогини. Но почему бы тебе не изменить свою жизнь? Существует много других мужчин, которые с радостью повели бы тебя к алтарю. — Я в этом уверена, — сказала Катрин с меланхолической улыбкой. — Но я не хочу, чтобы меня вел кто-нибудь из них. — Что ты ответишь герцогу? — Ничего!.. По той причине, что я не знаю, что ему ответить. Если бы здесь был мой старый друг Абу-аль-Хайр то у него, несомненно, нашлась бы превосходная цитата какого — нибудь поэта или философа, чтобы описать нынешнее состояние моей души. Я уверена, что у него есть цитаты на все случаи жизни… Но он далеко… Действительно, маленький мавританский доктор вскоре после смерти Гарэна отправился в Гранаду, несмотря на многократные попытки Эрменгарды предложить ему свое гостеприимство. Его господин, султан Мохаммед VIII, вовлеченный в бесконечные гражданские войны, в конце концов послал за своим лучшим другом и советчиком. Доктору было действительно жаль покидать Катрин, которую он искренне полюбил. — Если когда-нибудь вы обнаружите, что вам некуда идти или нечего делать, приезжайте и живите у меня. Лимонные и миндальные деревья буйно растут в саду около моего домика на берегу реки Хениль, а воздух большую часть года напоен ароматом роз. Вы будете моей сестрой, и я смогу научить вас мудрости ислама… Теперь, когда ее жизнь, кажется, зашла в тупик, Катрин вспомнила его дружеские слова, и это воспоминание заставило ее улыбнуться. — Это может быть решением проблемы: поехать к Абу-аль-Хайру и познать другой образ жизни! — Вероятно, ты сошла с ума! — воскликнула Эрменгарда. — По пути в Гранаду тебе придется проехать через множество чужих земель, и к тому времени, как ты туда доберешься, тебя двадцать раз изнасилуют и, несомненно, много раз убьют! — Одного раза будет достаточно! — ответила Катрин. Но ты права. Давай подождем здесь и посмотрим, что произойдет. Быть может, судьба окажет мне любезность и пошлет свой знак. Несмотря на подарок Филиппа и его любовное письмо, Рождество было печальным для обеих женщин. Вместе они раздавали подарки крестьянам и горожанам и получали в ответ их поздравления. Вместе проводили долгие часы в часовне между яслями, которые Эрменгарда, по примеру святого Франциска Ассизского, устанавливала каждый год, и могилой маленького Филиппа. Вся округа была покрыта снегом. Каждое утро, просыпаясь и выглядывая в окно, Катрин приходила в отчаяние: казалось, солнце никогда не вернется. Все было холодным и темным, и она чувствовала, что мало-помалу у нее начинает застывать сердце. Но земля была жива под снегом, и вскоре зима должна была уступить весне. На жирной бурой почве начали появляться первые зеленые ростки, а на обнаженных ветвях стали набухать почки. И вот в один из мартовских дней монах верхом на сером муле поднялся по крутой тропинке, которая вела к подъемному мосту Шатовилэна. Окликнутый стражником пришелец спросил, живет ли в замке госпожа де Брази, и, получив утвердительный ответ, попросил провести его к ней. — Госпожа де Брази хорошо меня знает, скажите ей, что ее хочет видеть брат Этьен де Шарло. Катрин велела пригласить его в комнату. Она была одна. Эрменгарда отправилась в конюшню проведать жеребящуюся кобылу. Этот визит, возвращавший Катрин в прошлое, доставил ей удовольствие. Она не видела монаха из Сен-Бевре с тех пор, как он и Одетта де Шандивер были отправлены в ссылку. Вскоре после рождения сына Катрин узнала, что бывшая фаворитка Карла VI умерла сразу по прибытии в Дофине. Невзгоды и лишения, перенесенные ею в тюрьме, подорвали ее хрупкое здоровье. Мать Одетты, Мария де Шандивер, вскоре последовала за дочерью в могилу: разбитое сердце сократило ее жизнь. Катрин была глубоко потрясена этими смертями, последовавшими так быстро одна за другой, и всегда считала, что брат Этьен тоже перешел в иной мир. Но когда он появился в комнате, Катрин увидела, что он почти не изменился. Шапка его волос была теперь почти белой, но лицо оставалось таким же круглым, как и раньше, а глаза — такими же блестящими. — Брат Этьен! — воскликнула Катрин, направляясь к нему с протянутыми руками. — Я и не надеялась вновь увидеть вас в этом мире! — По правде говоря, я едва не покинул его, госпожа. поскольку после тюремного заключения был очень болен. Но заботы моих братьев-монахов и чистый воздух Морвана, благодарение Богу, восстановили мое здоровье! Катрин усадила гостя рядом с собой на длинную деревянную скамью, придвинутую к камину. Затем она послала за угощением и велела приготовить путнику комнату. — Не беспокойтесь так обо мне, — сказал монах, смущенный столь благожелательным приемом. — Когда вы узнаете, зачем я пришел, вы, может быть, не захотите, чтобы я у вас остался. Я пришел… просить вас о любезности. — Я не знаю, что могу сделать для вас, брат Этьен, но какой бы ни была ваша просьба, вы не будете из-за нее приняты менее радушно. Сначала поешьте, а затем расскажите, что привело вас ко мне… Энергично принявшись за холодную кабанину, брат Этьен осушил добрую бутыль бонского вина и затем рассказал о цели своего визита. С 12 октября минувшего года англичане осаждали Орлеан, и именно об отчаянном положении этого великого города хотел поговорить монах. Несмотря на то, что осаждающие город англичане и бургундцы не смогли полностью блокировать город и в него все еще можно было войти с северо-востока, положение жителей Орлеана становилось столь отчаянным, что они отправили Ксантрая к герцогу Бургундскому просить его взять город под свою защиту… но его войска продолжали осаду. — Герцог склонен забыть, что он французский принц, — сурово сказал монах. — Говорят, он хочет учредить рыцарский орден… однако ему должно быть известно, что осада Орлеана нарушает один из основных законов рыцарства. Это осквернение феодального закона, запрещающего атаковать город, владыка которого взят в плен, особенно после того, как город уплатил дань, чтобы избежать нападения, и герцог Бургундский это хорошо знает. — Я знаю это! — сказала Катрин, которая помнила, как она не раз упрекала Филиппа за его симпатии к англичанам. Что до Эрменгарды, то она кипела от ярости с самого начала осады. Графиня считала, что Филипп больше не достоин носить золотые шпоры рыцаря. — Но что я могу сделать? — спросила молодая женщина. Лицо брата Этьена выражало страстную мольбу. Он наклонился, взял руки Катрин в свои и сжал их так крепко, что ей стало больно. — Госпожа… в стране нет мужчины или женщины, которые не знали бы о великой любви монсеньора Филиппа к вам. Вы должны пойти к нему и попросить его увести войска от Орлеана. Вы не представляете, что значит этот город для короля Карла. Если Орлеан падет, Франция и король обречены. Правящий в Париже англичанин будет иметь у своих ног всю страну. Тем, кто поклялся в верности королю, будет незачем жить, — усилия Иоланды Арагонской будут бесполезны, и прольется напрасно много крови. Монах на мгновение умолк, затем добавил очень тихо: — Многие рыцари посвятили свои душу и тело защите прекрасного города! Изумительные предместья Орлеана разрушены, Орлеан борется отчаянно, но с глубокой верой, готовый умереть, если не свершится чудо. Вы можете быть этим чудом, госпожа! Повсюду пророческие голоса объявляют, что некая женщина обеспечит успех Орлеану. Подумайте… Капитан Монсальви сражается в городе вместе с горсточкой мужественных рыцарей! Неожиданно прозвучавшее имя Арно подействовало на Катрин, как удар хлыста. Сердце ее остановилось, и она вспыхнула, затем, когда кровь вновь прилила к ее сердцу, она побледнела и задрожала. — Брат Этьен, — сказала она бесцветным голосом, — недостойно вас и вашей сутаны будить мечты о невозможном в сердце, которое стремится только к одному — забыть. Я вдова, брат мой, я потеряла ребенка, и хотя я действительно когда-то просила вас помочь упомянутому капитану Монсальви, сейчас я больше ничего не могу для него сделать. Если ему не помогают молитвы его жены, что же может для него сделать чужой человек вроде меня? — Его жены? — удивленно спросил монах. — Какой жены? Неужели монах сошел с ума? Катрин смотрела на него и спрашивала себя: потерял ли он память или же смеется над ней? — Последний раз я слышала о капитане Монсальви несколько лет назад, — сказала она медленно, запинаясь, потому что произнесение этого имени далось ей с трудом. — Он собирался жениться на Изабелле де Северак, дочери маршала, и… — Изабелла де Северак умерла, госпожа, за два месяца до своей свадьбы! По слухам, мессир Арно не очень стремился отказаться от своей свободы и не нашел никого, чтобы заменить ее. — Что?! Руки Катрин, сжимавшие кресло, задрожали. Желание заплакать внезапно сдавило ей грудь и увлажнило глаза. Она была в смятении… Она так долго не позволяла себе думать о человеке, самое имя которого заставляло ее замирать от нежности и чей любимый образ она столь решительно изгнала из своих мыслей, как часть неосуществимой мечты! И вдруг совершенно неожиданно она слышит, что он свободен — свободен, как она сама! Этого было достаточно, чтобы потерять разум. — Брат мой, — сказала она печально, — почему вы раньше не пришли ко мне? Почему вы мне этого не сказали? Почему вы все эти годы позволяли мне думать, что он для меня потерян? — Но как я мог догадаться, что вы этого не знаете? — в волнении воскликнул монах. — Несмотря на войну, новости двора короля Карла по-прежнему доходят до двора герцога… и я могу вам напомнить, что мое изгнание мешало мне прийти к вам. Моему приору в конце концов удалось отменить приговор… и вот я здесь. Так вы поедете и будете ходатайствовать перед герцогом за Орлеан? Глаза Катрин блестели, как звезды. Брат Этьен чувствовал, что она унеслась далеко, погрузившись в прежние мечты, которые она вновь открыла для себя с такой радостью. — Госпожа… — мягко упрекнул он ее. — Вы не слушаете. Вы поедете к Филиппу? Она внезапно вернулась на землю и улыбнулась столь ослепительной улыбкой, что монах был побежден. Эта печальная, потухшая женщина преобразилась у него на глазах. Казалось, что она просто сбросила тяжелый черный плащ, скрывавший под собою ее сияние: за несколько мгновений Катрин изменилась. Она отрицательно покачала головой. — Нет, брат мой! Я никогда не вернусь к Филиппу Бургундскому. Прекратите просить меня об этом. Я не могу! Сами того не зная, вы принесли мне знак, которого я ждала. Все кончено! — Но, госпожа… А Орлеан? — Орлеан? Я собираюсь туда… Я завтра же отправлюсь в осажденный город. Вы сказали, что все еще возможно проникнуть туда, — ну, так я войду в город и умру там, если понадобиться. — Ваша смерть не поможет городу, госпожа, — сурово сказал монах. — Орлеану не нужен еще один труп, чтобы хоронить его под руинами. Орлеан надо освободить от бургундцев. — Еще раньше, в октябре, я просила герцога убрать войска, — сказала она. — Он не сделал этого. Почему он теперь должен изменить свое решение? Герцог собирается вновь жениться; моя власть над ним кончилась. Все, что я могу для вас сделать, — это известить герцога о том, что я собираюсь войти в осажденный город. И если ему не безразлично, жива я или мертва, то он уберет оттуда свои войска… Возможно, это поможет вам… а может, и нет! Но больше я ничего не могу сделать.