Из-за переезда в пригород он был вынужден расстаться с Мелани, Кевином и еще одним помощником из числа постоянных. Они посещают только тех пациентов, что проживают в самом Бостоне. Но Билл сотворил чудо и остался с ним, хотя сейчас Ричард живет в девяти милях от той зоны, где работает Билл. Боже, храни Билла. Через приоткрытую дверь до него доносятся звуки фортепианного урока, который полным ходом идет сейчас в гостиной. Ученик плох до безобразия. Ричард бросает незаконченное письмо к отцу и заглядывает в соседнюю комнату. Девочка-подросток. Сидит в ужасной позе, сильно ссутулившись. Карине следует указать ей на это. Ему требуется целая минута, чтобы понять, что безжалостному коверканию подвергается шопеновский Ноктюрн № 2 в ми-бемоль мажоре. Девочка играет деревянно, небрежно, с нескончаемыми остановками и исправлениями, и Ричард изводится на каждой паузе, на каждой незаконченной, повисшей в воздухе фразе, еле слышно моля ее взять наконец верную ноту. В довершение всего она постоянно забывает про бемоли. Девица явно не занималась самостоятельно на прошлой неделе. Будь он ее учителем, отправил бы домой, не дожидаясь конца урока. Ричард возвращается к столу, но, устав от головной мыши, переключается на тыканье в клавиши зажатой во рту ручкой. Правда, такой метод является еще более трудоемким, поэтому он вообще забрасывает это занятие. Взамен делает глоток оставшегося с обеда молочного коктейля. Не ах. Пресный и меловой на вкус — наверное, «Эншуэ». Новая помощница Кенсия, приходящая в первой половине дня, оставила его на столе. Ричард делает еще один глоток. Определенно баночный и определенно не один из тех свежеприготовленных, божественно вкусных эликсиров, которые стряпает для него Билл. Но Ричард голоден и нуждается в калориях, Карина занята, а Билл вернется теперь только утром, так что придется перетерпеть. Это его новая мантра. Он использует ее как в отношении безвкусных молочных коктейлей Кенсии, так и в отношении практически всего, связанного с его болезнью. Он никогда не будет больше играть на фортепиано, но вынужден слушать, как какая-то засранка в соседней комнате издевается над шедевром. Придется перетерпеть. Из соображений безопасности он не может жить один, поэтому вынужден переехать в свой старый дом к бывшей супруге, с которой давно разъехался. Придется перетерпеть. Кончик носа с каждой секундой чешется все сильнее, но если он потрется носом о край стола, стену или одеяло, то рискует сорвать наклейку для головной мыши и остаться без возможности пользоваться компьютером, если только не тыкать опять ручкой по клавишам до прихода следующего помощника. Придется перетерпеть. Ричард опять усаживается в кресло и устремляет взгляд в окно, рассеянно слушая звуки пианино, доносящиеся через приотворенную дверь. Когда впереди слишком много нераспланированного времени, его мысли обычно забредают в царство «почему», не имеющих ответов. Почему он заболел БАС? Почему именно он? Ричард носится взад-вперед по знакомым улицам этих часто используемых нейронных сетей в своем мозге, стучась в двери и нажимая на звонки, но не в припадке жалости к себе, а скорее в приступе научного интереса. Поиски эти всегда бесплодны. В десяти процентах случаев развитие БАС провоцирует исключительно генная мутация. Если у него наследственная форма БАС, то болен кто-то из родителей. Его отец, насколько известно, жив-здоров и вполне может дожить до ста лет. Мать умерла от рака шейки матки в сорок пять лет, так что у нее, надо полагать, могло быть изменение в гене и, следовательно, был риск заболеть БАС, если бы она прожила дольше. Но Ричард отбросил эту вероятность в считаные секунды после того, как впервые задумался о ней, узнав о своем диагнозе. Во-первых, слишком уж маловероятно и жестоко, что матери пришлось бы столкнуться не только с карциномой, но еще и с БАС. Во-вторых, и это более убедительный довод, родители его матери, бабушка и дедушка, умерли на девятом десятке. И оба, если память ему не изменяет, от инсульта. Никакого БАС. Так что свой БАС он получил не от матери. От пяти до десяти процентов заболевших БАС страдают его семейной формой, которую вызывает сочетание генетических мутаций. Эти люди становятся жертвой преступного сговора своей ДНК. Без генетического скрининга определить именно наследственную форму БАС можно при наличии этого заболевания у двух кровных родственников. В семье Ричарда ни с одной ни с другой стороны БАС никто не болел. Он единственное червивое яблоко, гниющее на засыхающей семейной ветви. Так что у него не семейная форма БАС. Это единственное ободряющее открытие в серии его «почему» про БАС, так как это значит: Грейс в безопасности, жуткое чудовище не нападет на нее. Во всяком случае, она в такой же безопасности, как и все остальные. Его форма БАС называется спорадической и обусловлена причинами иными, нежели унаследованный дефект ДНК, или дополняющими его. Должно быть, он подвергся вредному воздействию или занимался чем-то опасным, чтобы заработать такое заболевание. Но чем? Почему это случилось именно с ним? Он не бывший военный и никогда не курил. Оба этих фактора в силу причин, которых никто не понимает, повышают риск заболеть БАС. Может, он получил отравление свинцом, ртутью или облучился? Или у него недиагностированная болезнь Лайма? Могла ли она спровоцировать развитие БАС? Вероятно, сказался сидячий образ жизни? Вдруг слишком долгое просиживание за роялем вызывает БАС? Он представляет себе наклейку с предупреждением на всех выпускаемых в будущем «Стейнвеях»: НЕВРОЛОГИ ПРЕДУПРЕЖДАЮТ: ИГРА НА РОЯЛЕ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К БАС. Ну нет, конечно. Его детство и юность пришлись на семидесятые и восьмидесятые, когда бешеной популярностью пользовались полуфабрикаты. Может, его БАС вызван потреблением излишнего количества химических консервантов, добавок или сахарина. Может, все дело в недостаточном питании, нехватке каких-нибудь необходимых витаминов в критическом возрасте. К примеру, 1977 год он прожил почти исключительно на болонской колбасе, чипсах «Доритос» и напитках «Танг» из порошкообразной смеси. Из-за этого у него БАС? Он выпил слишком много порошковых соков? Съел слишком много замороженных стейков, бисквитных батончиков и тарелок с сухими завтраками? Существует ли вероятность, что БАС провоцируется какой-нибудь венерической болезнью, еще не выявленным вирусом? Бывает ли БАС у девственников? Кто вообще им болеет? Судя по тому, что он наблюдал в клинике, ответ — кто угодно. Он видел двадцатипятилетнюю студентку-медика, шестидесятипятилетнего «морского котика» в отставке, социального работника, художника, архитектора, триатлониста, предпринимателя, мужчин и женщин, черных, евреев, японцев, латиноамериканцев. Эта зараза политически корректна до предела. Никаких тебе предубеждений, аллергий или фетишей. БАС — убийца, обеспечивающий равенство возможностей. Почему БАС развился у сорокапятилетнего концертирующего пианиста? А почему нет? Он так и слышит голос матери: «Не отвечай вопросом на вопрос». Но это единственный ответ, который он смог найти. Только когда в гостиной смолкают звуки пианино, он понимает, что стискивал зубы. Боже, как только Карина это выносит? Музыка звучит снова, но на этот раз в исполнении Карины, которая демонстрирует, как в действительности должно звучать это произведение, что можно сделать с теми же самыми нотами. Ее исполнение прекрасно, оно окутывает его раздраженные нервы мягким одеялом. Ричард встает и подходит к двери, чтобы лучше слышать. Почему Карина забросила фортепиано? Эти получасовые занятия для детей после уроков не в счет. Почему отказалась от карьеры пианистки? Он притворяется, что не знает, — как часто делает, заигрывая с этим конкретным «почему». В отличие от «почему» про БАС, на это «почему» имеется по крайней мере один доказуемый ответ. Однако его доказательство Ричард никогда не признавал вслух. В пору студенчества Карина бесспорно превосходила его и талантом, и мастерством и могла бы так и оставаться лучшим исполнителем, чем он, построить карьеру не хуже, а то и лучше, чем была у него, но она бросила классическое фортепиано ради импровизационного джаза. Для Ричарда это было душераздирающим, даже отвратительным зрелищем — смотреть, как ниспосланный свыше талант используется неправильно, не ценится по достоинству, растрачивается впустую. Он, безусловно, более чем предубежден, но, по нему, Моцарт, Бах и Шопен — боги, а их сонаты, фантазии, этюды и концерты — шедевры, неподвластные времени, и каждая нота в них божественно прекрасна. Чтобы исполнять их на мировой сцене, необходимы образование, талант, страсть, техническая точность и бесчисленные часы усердной практики. Мало кто на земле способен на это. Карина — одна из этих немногих. Джаз же он находит небрежным, невнятным, неприятным на слух, такую музыку играют по большей части выступающие в кабаках невежественные дилетанты, и Ричард никогда не понимал, почему джаз так трогает душу Карины. Даже если отбросить его снобистское, спору нет, пристрастие к классической музыке, самозабвенная увлеченность Карины джазом не могла привести ни к чему хорошему, о чем он ей не раз говорил и что, вероятно, ее только подстегивало. Если выстроить стабильную, уважаемую и приносящую хорошие деньги карьеру для классического пианиста редкая удача, то обеспечивать себя исполнением джаза — это все равно что получить работу на Луне. Единственный ничтожный шанс пробиться джазовая пианистка может ухватить, лишь играя с самыми лучшими, развивая, пестуя и совершенствуя себя как исполнителя бок о бок с другими высококлассными музыкантами с этим же редким призванием. Карине нужно было находиться там, где встречаются такие виртуозы, — в Новом Орлеане, Нью-Йорке, Париже или Берлине. После окончания Кёртиса они с Кариной жили в Нью-Йорке. Она нашла себе постоянную работенку: выступала с потрясающим саксофонистом и ударником в клубе «Виллидж вангард». Денег это почти не приносило, зато делало ее счастливой. Она была в начале чего-то настоящего, впереди открывалось много возможностей, и они оба это чувствовали. Кто знает, что могло ждать ее в будущем, если бы они остались? Ричард же вынудил ее переехать: принял предложение занять вожделенную должность преподавателя, которую представил Карине как необходимую для развития его карьеры. Работа в Консерватории Новой Англии, как оказалось, была не столь уж необходимой — не прошло и двух лет, как он запросто бросил ее ради гастрольной жизни. Ричард понимал, что, настаивая на переезде в Бостон, он застопорит карьеру своей жены и, вполне возможно, подло лишит ее заветной мечты, но так никогда ей в этом и не признался. И он понял это не по прошествии времени, а уже тогда, в поезде, уносившем их с нью-йоркского вокзала Пенн-стейшн на бостонский Бэк-Бей. Однако ничего не сказал. Оглядываясь назад, можно сделать вывод, что этот поступок был самым эгоистичным в его жизни. До случившегося восемь дней назад переезда. Но ведь это был не единственный ее шанс! Когда Ричард начал гастролировать, выступать с новым симфоническим оркестром в новом городе каждую неделю, каждый месяц, в течение многих лет, он был готов переехать, о чем ей и сказал. Его дом мог располагаться в любом городе — Нью-Йорке или Новом Орлеане — с таким же успехом, как и в Бостоне, захоти она этого. Карина выбрала дом 450 по Уолнат-стрит в пригороде, в девяти милях от Бостона. Ричарду ни за что не понять, почему она так собой распорядилась. Может, бесстрашная Карина испугалась? Наверное, тогда и начала увядать его любовь к ней… Карина переходит к «Турецкому рондо»[26] Моцарта. Ричард слушает ее исполнение, вспоминая, какая она необыкновенная и какие решения они приняли или же не приняли и куда это их завело — Ричард в кабинете с БАС, Карина в гостиной, обучающая бестолочь, — и беззаботные моцартовские нотки вдруг звучат мрачно и зловеще. В Ричарде поднимается злость, но то не реакция разума, не мимолетное переживание, а хранящаяся глубоко в душе густая черная отрава. Почему она занимается с несчастными школьниками, вместо того чтобы быть признанным музыкантом мирового уровня? Сколько она зарабатывает — долларов пятьдесят или сто в час? И проводит четыре получасовых урока в день? Как она собирается жить на такие деньги? Слава богу, деньги на учебу Грейс уже отложены и хранятся в банке, но те скудные сбережения, что у него имелись сверх того, тают на глазах. Ричард ругает себя, что не обзавелся долгосрочной страховкой на случай нетрудоспособности или смерти. Но он не являлся наемным сотрудником в компании, которая предлагала бы пособия. Он был сам себе компанией, однако у него имелись молодость, здоровье и вся жизнь впереди, чтобы заработать более чем достаточно для своего образа жизни. В его представлении худшее, что могло с ним произойти, — это получить травму рук, которая поставила бы точку на его карьере. Но в этом маловероятном случае он мог бы преподавать, выступать с лекциями, устроиться в какое-нибудь учебное заведение. Вариантов масса. Он никогда и подумать не мог, что ему может понадобиться страховка. Принимал как должное, что с ним никогда не случится ничего плохого. Ну уж точно ничего катастрофического. А теперь поглядите на него. Ходячая катастрофа. После всего этого вранья и предательств его до сих пор до глубины души огорчает, что Карина отказалась от столь редкой, дарованной свыше способности к классическому фортепиано, чтобы гоняться за возможностями играть джаз, а в итоге остаться ни с чем. Мозг посылает телу тщетные сигналы сжать кулаки. Злость смешивается с бессилием. В этом не только его вина. В ее глазах во всем виноват лишь он. Она врала напропалую. Заявила бы, что он первым ее предал. Озябнув и промечтав последнюю пару часов о флисовой кофте, Ричард вдруг чувствует, что перегрелся. Нательная рубашка под его парализованными подмышками промокла от пота. Он ощущает себя выбитым из колеи, взбудораженным, словно ему срочно нужно сесть или уйти из дома, но вместо этого продолжает стоять у приоткрытой двери точно привязанный. Карина перестает играть, теперь очередь переходит к ученице. В ее исполнении «Турецкого рондо» и близко нет ничего изящного или беззаботного. Ему вспоминается, как Грейс читала вслух, когда ей было лет пять-шесть: спотыкаясь на каждом слоге книжки «Квак и Жаб»[27], неоднократно впадая в отчаяние на каждой странице, теряя всякую надежду понять текст, поскольку все внимание до последней капли было сосредоточено на попытке тщательно произнести буквы. Безрадостное действо. Вот только Грейс он любит. А эту ученицу терпеть не может. Нельзя так. Нельзя ненавидеть несчастную девчушку. Но внутри его живет едкая черная ненависть, и ей нужен объект приложения. Проще всего было бы выбрать БАС, но у БАС нет ни лица, ни голоса, ни пульса. Трудно ненавидеть то, что не является человеком. Он ненавидит Карину. Ее отговорки. Ее вранье. Он ненавидит себя. Свой эгоизм. Свои измены. Почему сорокапятилетний концертирующий пианист заболевает БАС? Может, все дело в карме. Не исключено, что БАС — воздаяние за некий в равной степени чудовищный поступок. Или за ее поступок. А возможно, его БАС — наказание за их общие грехи. Или, как ни странно, БАС — их шанс на примирение. Если они признают свою неправоту, попросят прощения за всю ту боль, которую причинили друг другу, и отпустят взаимные обиды, если погасят свой безнадежный кармический долг таким способом, может, Ричард выздоровеет. А если не выздоровеет, то будет исцелен иным образом. За них обоих. Он понимает, что подобные эзотерические размышления сродни загадыванию желания на падающую звезду, вознесению молитвы Богу или вере в предсказания магического шара. Но отчего не попробовать? Он захлопывает дверь ногой. Не может больше ни секунды слышать этот никуда не годный урок. Уж лучше он и дальше будет ненавидеть Карину и самого себя, чем ответит на это «почему». Глава 15 Из своего откидного кресла в кабинете Ричард слышит, как Карина напевает «Детка, на улице холодно». Она провела в кухне весь день, готовясь к Вигилии, польскому сочельнику. Это ее самый любимый день в году, и Карина устраивает традиционный ужин с двенадцатью переменами блюд. Она поет и стряпает с раннего утра, твердо намереваясь хорошо отметить праздник, даже если никто больше в доме 450 по Уолнат-стрит не составит ей компанию. А может, она надеется, что ее упорная веселость вместе с бархатистыми ароматами жареного лука, чеснока, имбиря и дрожжевого теста пропитает весь дом и заразит хорошим настроением дочь и бывшего мужа. Насколько Ричарду известно, Грейс всегда помогает матери с праздничным столом на Вигилию. Они надевают одинаковые красные фартуки. У Грейс особенно хорошо выходит маковец — роскошный маковый рулет. Мать и дочь объединяются в премилую команду, они поют и болтают, пока с нуля готовят этот особенный ужин. Но не в этом году. Грейс безвылазно сидит у себя в комнате с тех пор, как появилась в дверях два дня назад. В качестве невнятных объяснений своего затворничества она пока назвала усталость, головную боль и чтение. Время от времени Ричард слышит, как наверху по трубам бежит вода, и понимает, что Грейс зашла в расположенную над кабинетом ванную. Пару часов назад она молча спустилась в кухню — вероятно, чтобы прихватить еды, и прошмыгнула обратно в свою нору. Уже шесть вечера, а она так и сидит у себя наверху. Они с Кариной голову сломали, размышляя над тем, что именно стоит рассказать Грейс, до того как она приедет домой на рождественские каникулы. Карина не хотела отвлекать ее от учебы, чтобы та не провалила итоговые экзамены, а Ричард переживал, что дочь будет шокирована его видом, если ее заранее не предупредить. Они пришли к компромиссу. Поскольку Карина, в отличие от него, не звучала как Сири[28] в запое, она и позвонила Грейс, намекнув, чего той следует ожидать по приезде домой. Просто хотела, чтобы ты была в курсе. Папа вернулся сюда, в наш дом… Нет, мы не вместе. Ему нужна была помощь, поэтому он поживет здесь какое-то время… Я не сошла с ума… Все в порядке. Поговорим об этом, когда ты приедешь. Ричард продолжает мысленно прокручивать момент встречи с Грейс. Отразившееся на ее лице потрясение не шло ни в какое сравнение с понятной неловкостью при виде своего разведенного, жившего отдельно отца, который вернулся в их старый дом. Хотя и этого бы хватило, чтобы голова пошла кругом. Дело было в его БАС — в поникших, висящих плетьми безжизненных руках, невнятном монотонном голосе, исхудавшей фигуре. У него был год на то, чтобы привыкнуть к этой происходящей исподволь метаморфозе. Он приспосабливается к каждой следующей потере, каждой деформации по мере их возникновения, поэтому, когда смотрит в зеркало или слышит свой голос, обычно фиксирует только самое последнее изменение. Отмечает разницу между девяносто девятью процентами из ста и подстраивается под нее. Ему не нужно при выявлении каждого очередного симптома, при потере каждого очередного фунта или согласного начинать с нуля. Он по большей части все еще в состоянии себя видеть и слышать. Так что новая неделя — новая норма. Но Грейс в последний раз видела его еще до постановки диагноза. Ричард наблюдал за тем, как она меньше чем за секунду осознает все произошедшие с ним перемены, от нуля до сотни, и меняется в лице. У него перехватило дыхание, он и сам в ужасе оттого, что вызвал такую реакцию. Она отвела глаза и выдавила из себя тихое «привет». Одеревенелая и молчаливая, она терпеливо выслушала их тщательно распланированный вводный курс по БАС для начинающих. Затем, не сказав ни слова, ушла к себе в комнату. Карина объявляет, что ужин ждет. Из своей комнаты выходит Ричард, на пороге столовой материализуется Грейс. Она неловко топчется, словно пугливый, готовый сорваться с места зайчишка. Карина зовет ее в кухню. Оставшись в столовой один, Ричард садится во главе стола, где сидел во время праздничных и званых ужинов на протяжении тринадцати лет, но место это кажется ему не знакомым, а чужим, нервирующим, неправильным. Столовая выглядит по-прежнему — тот же самый дубовый стол и стулья в чехлах оттенка слоновой кости, та же хрустальная люстра, те же серебро и фарфор, та же абстрактная картина в мятных и медных тонах, написанная маслом. Всё как всегда. Вот только Ричард не мог измениться сильнее… Теперь он бывший муж, больной с БАС, завершивший карьеру концертирующий пианист. На этом стуле сидит чужак, непрошеный гость, статист, взявшийся за главную роль. По польской традиции Карина оставила за столом место для случайного путника, заблудившегося в ночи и проголодавшегося. Ричард встает и пересаживается. Сюда. Это место ему больше подходит. Карина и Грейс снуют между кухней и столовой, таская тарелки, большие плоские блюда, миски и сервировочные ложки, пока Ричард сидит и наблюдает за ними, точно лишившийся власти король. Стол заполняется красками, ароматами и воспоминаниями. Борщ — свекольный суп ярко-красного цвета с терпким вкусом. Ушки — маленькие пельмешки с начинкой из обжаренных лесных грибов. Вареники, тушеная квашеная капуста, сельдь в сметане. Всего двенадцать блюд. Настоящее пиршество. Вернувшись из последнего похода в кухню, Карина медлит, молча отмечая, что Ричард пересел, и со звяканьем ставит ванильный молочный коктейль на середину его тарелки. Садится, быстро произносит молитву, благословляя всех на грядущий год, затем отламывает кусочек хлеба от буханки вместо традиционного оплатка и передает буханку Грейс. Та хлеб отцу не предлагает. Карина с Грейс приступают к роскошной трапезе, а Ричард тем временем цедит свой коктейль. Хотя Ричард все еще в состоянии принимать кое-какую мягкую пищу, например картофельное пюре и макароны с сыром, и, без сомнения, справился бы с сегодняшним супом и пельмешками, саму процедуру кормления он вынести не может. Уже пробовал с разными помощниками, терпел все эти их танцы с бубном. Сидел в слюнявчике и широко открывал ротик. Чувствовал себя при этом беспомощным, ни на что не годным, впавшим в детство. Быстро пресек это дело, пожертвовав милыми сердцу ароматами и привычной консистенцией, а также любимыми блюдами, требующими использования приборов, ради довольно ограниченного меню, состоящего из жиденьких супчиков, смузи и коктейлей. Он и так теряет контроль над своими мышцами, своей независимостью, своей жизнью. Пока в силах, будет кормить себя сам. Вот он и посасывает свой ванильный коктейль, наблюдая за тем, как Грейс с Кариной уминают на его глазах праздничный ужин, и злясь оттого, что бывшая жена не подумала предложить ему свекольный суп в стакане с трубочкой. Ричард слишком уперт, слишком, по-глупому, обидчив, чтобы просить. Вместо этого он настраивается на картинки и звуки их трапезы: звякают приборы о фарфор, шумно прихлебывает суп с ложки Карина, передаются из рук в руки дымящиеся миски, жует с открытым ртом Грейс. Весь этот чувственный опыт — каждая праздничная, запретная его частичка — внушает ему отвращение. Даже Бинг Кросби, поющий «White Christmas», воспринимается им как личное оскорбление. Никто не разговаривает. Грейс, болтушка от природы, не произнесла ни единого слова. Молчание всегда было плащом, которым она прикрывала свою злость или страх. Девушка быстро орудует вилкой, подчищая тарелку так, будто соревнуется с кем-то наперегонки и уже нацелилась заполучить главный приз. Она управляется с трапезой раньше, чем Бинг Кросби допевает свою песню. Грейс отталкивается от стола, ставит свою суповую миску на тарелку и встает, собираясь пройти в кухню. — Ну-ка стой! — командует Карина. — Тебе не разрешали вставать из-за стола. — С чего вдруг? Я все доела. — Ты не попробовала ни пряник, ни маковец. — Я не хочу ни пряника, ни маковца. Грейс обожает и пряник, и маковец. Как и Ричард. — Ладно, тогда просто посиди с нами. Вигилия еще не закончилась. Грейс уступает и остается на своем месте, но десерт на тарелку не кладет. Ричард замечает, что она украдкой бросает на него быстрые, мгновенные взгляды, как будто смотреть на него чуть дольше может быть опасно. Одно дело — читать о БАС в Интернете, чем, как он предполагает, она и занималась в своей комнате наверху последние два дня, и совсем другое — сидеть напротив него за столом, когда между ними только тарелка с пряниками и пара мерцающих свечей, видеть эту дрянь вживую, во плоти, поселившуюся в собственном отце. — Как прошли экзамены? — интересуется Карина. — Ужасно. — Надо же, а что случилось? — Мне было не до учебы, читала про БАС как заведенная. Ричард с Кариной с ошарашенным видом поворачиваются друг к другу: