Ричард задумывается над тем, какой у него смех. Такой же, каким он был до БАС? Пытается вспомнить, когда он в последний раз смеялся в полный голос, но в голове одна пустота. Жизнь уже довольно давно не подкидывает ему ничего смешного. Поскольку все прочие звуки, вылетающие у него изо рта, изменились, он подозревает, что и смех стал другим. Он пытается услышать его внутренним ухом, но находит только тишину. Надо будет попробовать рассмеяться, когда он окажется дома. — Хотя ваш голос сейчас звучит по большей части монотонно, результаты вас удивят. Даже мельчайшие его модуляции могут передать оттенки эмоций и личности, на что просто нельзя рассчитывать при использовании голоса, синтезированного компьютером. Доктору Джорджу нет нужды убеждать Ричарда в ценности использования собственного голоса в сравнении с компьютерным аналогом. Он представляет себе многообразие всего того, что можно выразить при помощи тончайших нюансов звука. Нажатием всего одной клавиши на фортепиано передается полный диапазон человеческого опыта. До первой октавы можно сыграть стаккато и фортиссимо. Получится громкий и неожиданный вопль! — он будет означать злость, опасность, удивление. Та же сама нота, сыгранная пианиссимо, станет шепотом, легким касанием, нежным поцелуем. Если до первой октавы продлить, да еще и воспользовавшись педалью, вы услышите томление, интерес, угасающую жизнь. Одна и та же нота, сыгранная новичком и маэстро, — это две совершенно разные истории. О чем повествует моцартовский Концерт № 23 ля мажор? Какие чувства он пробуждает у слушателей? Все зависит исключительно от того, кто его исполняет. Поэтому — да, Ричард все понимает. — Мне нравится думать, что голосовой банк представляет собой некий акустический отпечаток. Голос является частью нашей уникальной индивидуальности, нашей самобытной личности. Как вам известно, БАС забирает у человека всё. Запись голоса — хороший способ сохранить частичку вашей сути, пока она еще существует. Пока он еще существует. — Синтезированная речь лишена полутонов. Звучит как голос, который использует Стивен Хокинг. Вы, наверное, слышали. Ему не хватает музыкальности. Знаете, как важна музыкальность для передачи смысла? Лучше, чем доктор Джордж способен вообразить. Сейчас голос Ричарда представляет собой инструмент, из которого можно извлечь всего одну ноту, как из дурацкой бумажной дуделки с детских праздников. Артикуляция стала невнятной, его когда-то точеные согласные затупились до мягких округлых комочков каши во рту. Даже Карина с Биллом, уже набравшиеся опыта, привыкшие каждый день общаться с Ричардом, едва могут разобрать, что он говорит. Звуки извлекаются мучительно медленно, каждый слог дается с трудом, а воздуха в легких хватает на три-четыре слова кряду. Зачастую терпение у Ричарда заканчивается еще до того, как он откроет рот, а потом уже и желание пропадает. — Выбирайте, что записать, на свое усмотрение. Процесс может показаться утомительным, на него действительно потребуется какое-то время. Но обещаю, оно того стоит. Не записывайтесь днем или вечером, к этому времени у вас не останется ни голоса, ни сил. Потому-то я и назначил встречу сегодня на четыре. Хотел услышать вас усталым. Записывайтесь по утрам. Логично? Ричард кивает. — И нам надо беречь ваши силы. Для таких фраз, как «хочу пить», можно использовать синтезированный компьютером голос. «Спасибо большое» лучше будет звучать вашим собственным голосом. Понимаете, к чему я клоню? Ричард понимает, но ему не приходит в голову, что еще стоит записать, кроме «спасибо большое». — У вас ес пи-сок? — Есть! Вы прямо ловите все на лету. Да, у нас имеется базовый список, с которого можно начать. Но здесь нет никаких правил. Записывайте все, что хотите. Хорошей идеей будет записать то, что я называю посланиями в наследство. Они не ограничены одной фразой или предложением и не касаются ежедневных действий. Это могут быть размышления о том, какой вы человек, или напутствия, которые вы хотите оставить своим любимым, например жене. Доктор Джордж пристально смотрит на Карину и широко улыбается. — Я его бывшая жена, — быстро исправляет доктора Карина, говоря четко и громко, чтобы не возникло ни малейших недоразумений. — Вот как. Вы молодцы, — продолжает улыбаться нисколько не смутившийся доктор Джордж. — Есть люди, которые любят записывать цитаты из фильмов, это забавный способ внести немного юмора в повседневную жизнь. К примеру: «Честно говоря, моя дорогая, мне наплевать»[32]. В общем, повеселитесь! Ага, Ричард может записывать киноцитаты прямо за ужином из «Ликвид голд». БАС чудный повод для веселья. Хотя технология и крута, все это, похоже, займет кучу времени, и Ричард не уверен, что хоть что-нибудь из перечисленного того стоит. У него и так этого времени осталось не слишком много. Он постоянно бросает взгляд на часы то в своем ноутбуке, то на кабельной приставке. Много раз в течение каждого часа. Его терзает смутный и непреходящий страх, как будто ему нужно успеть купить что-то в магазине до закрытия, или он все больше и больше опаздывает на встречу, или ждет чьего-то прихода и вот-вот должен раздаться звонок. При этом он знает: ему не надо ничего покупать, у него не назначено никаких встреч и он не ждет появления у входной двери никого, кроме Карины, медицинских помощников и физиотерапевтов. Это не имеет значения. Он все равно сверяется со временем. Снова, и снова, и снова. С каждой проходящей минутой минут остается все меньше. Но чем именно он занимает эти минуты? Если бы он не сидел сейчас в кабинете доктора Джорджа, то потягивал бы у себя в комнате молочный коктейль с кофейным вкусом и запоем смотрел следующий сезон «Карточного домика». Он растрачивает свои минуты, но что еще ему остается? На фортепиано он играть не может. Учить играть на фортепиано тоже не может. Не может даже заставить себе слушать столь любимую им классическую музыку, если только ее не исполняет Карина. Ричард с нетерпением ожидает тех мгновений ее урока, когда она сама садится за инструмент. Он замечает предшествующую этому затянувшуюся паузу и представляет себе, как ученик пододвигается, уступая Карине место по центру банкетки. Когда это случается, Ричард бросает все свои занятия и ждет. Карина начинает играть, показывая ученику, как произведение должно звучать и восприниматься, и тем самым развивает его слух. Тогда Ричард закрывает глаза и переносится внутрь музыки. Путешествует за нотами, переживая те же эмоции, что ощущает во время своего исполнения Карина, — будто он вырвался из клетки своего тела и теперь летает. Слушать, как играет Карина, — трансцендентный опыт, он не чувствовал себя таким свободным со времени постановки диагноза. Ему бы хотелось, чтобы она чаще играла после того, как ее ученики уйдут восвояси, — играла только для него. — Кроме использования голосового банка, есть и другие средства коммуникации, которые я могу вам предложить. Вы оцените вот это. — Доктор Джордж вынимает из ящика стола круглую красную пластмассовую кнопку, напоминающую реквизит, который мог бы вытащить из своего саквояжа клоун. — Это самая простая кнопка вызова. Вот, к примеру, если вы задыхаетесь и не в состоянии позвать на помощь, то можете наступить на эту кнопку вызова. Получив сигнал, приемник затрезвонит не хуже дверного звонка, так что Карина услышит его даже на другом конце дома. Это что-то вроде радионяни. Прекрасный вариант для вас, потому что вы до сих пор ходите. Вам не составит большого труда добраться до кнопки и нажать на нее. Повезло вам, что ноги все еще работают. Хотя Ричард знает, как ему повезло, что ноги ему пока не отказали, повезло, что он все еще может ходить, повезло, что может дышать, подобного рода замечания кажутся ему нелепыми и оскорбительными. Но он старается не принимать их близко к сердцу. А ноги ему скоро откажут. Всю последнюю неделю он замечал, что между его решением сделать шаг и собственно шагом возникает ощутимая, как при междугороднем звонке, пауза, говорящая об отделении тела от сознания, мышц от костей, намерения от действия. БАС тянет свои злобные щупальца вниз. Может, он просто ведет себя как параноик. Зачем-то вообразил, что правая нога у него слабеет, вот и заработал себе соматоформное расстройство. Вероятно, дело в психосоматике. Мама ему когда-то говорила: «Если будешь искать неприятности, то обязательно на них нарвешься». Возможно, так оно и есть, но он совершенно точно никогда не искал БАС. Он знал, что БАС был у Лу Герига и что им болен Стивен Хокинг, и смутно слышал что-то об «Испытании ведром ледяной воды»[33]. Но на этом его познания по данному вопросу заканчивались, и расширять их он не стремился. Неприятности сами его нашли. Диагноз ему поставили четыре месяца назад, и теперь его ждет паралич ниже пояса, сначала парализует одну ногу, потом другую, и это случится независимо от того, параноидальный он ипохондрик в поисках неприятностей или нет. Но на текущий момент он согласен с доктором Джорджем. Ему повезло, что ноги все еще работают. — И-вам по-ве-ло, чо поч-ки еще не о-ка-за-ли. Доктор Джордж смеется, заливаясь высоким, безудержным, точно от щекотки, хихиканьем. Ричарду стоит записать этот смех и использовать вместо собственного. Ему нравится доктор Джордж. Интересно, а может, Джордж его имя, а не фамилия? Просто он решил, что предпочитает менее чопорное и официальное обращение, как доктор Фил или как друг семьи, которого все зовут дядей. Он — дядя Джордж. — Вам также понадобится пачка этих незамысловатых карточек с буквами и флипчарты. Знаю, по сравнению с технологией отслеживания направления взгляда и трекерами «Тобии» они совсем не секси, но у вас еще все впереди. Начнете с них. Вообще-то говоря, с ними все получается быстрее и проще. Карина, после того, как у него пропадет голос, или ближе к вечеру, когда он устает, можно пользоваться и вот этими. Доктор Джордж протягивает ей стопку таблиц. На ярлычках Ричард читает: «В кровати», «Удобство», «Перемещение и положение», «Кресло-коляска», «Компьютер», «Ванная комната». Карина выбирает «В кровати». Ричард пробегает глазами страницу. Раньше «В кровати» значило что-то совсем другое… Карина переворачивает страницу до того, как Ричард успевает изучить все варианты. Она тратит на просмотр каждой таблицы около секунды, после чего с ошарашенным и перепуганным видом листает дальше. — Знаю, все это может смахивать на телевикторину и поначалу у вас может появиться чувство неловкости и раздражения из-за необходимости слушать его с таким напряженным вниманием, но со временем вы освоитесь. Спрашивайте только «да?» и «нет?» или указывайте на то, о чем спрашиваете. Ричард, когда не сможете больше говорить, но будете в состоянии кивать и качать головой, все будет отлично. Если головой двигать не сможете, будете моргать вместо «да» и ничего не делать вместо «нет». Та же мысль сквозит в напутствии, напечатанном вверху каждой таблицы: «Смотрите мне в лицо и, пожалуйста, НЕ гадайте!» Ричард задается вопросом, что произойдет, когда он не сможет больше приподнять брови или моргнуть. Что случится, если по его лицу нельзя будет ничего понять? Спросить не решается. — Так, знаю, переварить придется много. Еще пара моментов, и я не буду вас больше задерживать. Вам это понравится. — Доктор Джордж достает что-то из стоящей под столом коробки. — Головной микрофон с усилителем голоса. Прибавим Ричарду громкости. Устройство почти ничего не весит, и управляться с ним проще простого. Давайте-ка примерим. Доктор Джордж цепляет один конец гарнитуры за ухо Ричарда и сгибает провод так, чтобы крошечная насадка микрофона была прижата к левой щеке прямо у рта. — Попробуйте что-нибудь сказать. Ричард чувствует себя рок-звездой во время концерта. На ум приходит Мадонна. — Всс-тань ва-по-зу[34]. Доктор Джордж поднимается и делает несколько движений в стиле вог[35]. — Ну разве не здорово? Он справится даже с шепотом, сделает так, чтобы вас было хорошо слышно. И сбережет кучу сил. Наша цель — чтобы вы утомлялись после четырех часов разговора, а не после двух. Ричарду, чтобы устать, хватает и пяти минут. — Что ж, теперь у вас есть кнопка вызова, усилитель голоса, карточки с буквами и флипчарты, так что держите еще и диктофон. — Доктор Джордж протягивает устройство Карине. — Каждый создаваемый вами файл автоматически сохраняется в том формате, который мы используем при создании вашего голосового банка. Делать особо ничего не нужно, просто нажмите кнопку «Запись». Правда, режима голосовой активации у него нет. Он включается и выключается нажатием вот здесь, так что Карине придется вам помогать. Карина держит диктофон перед собой обеими руками, как будто ей вручили что-то хрупкое, опасное или сакральное. А может, и все вместе. — Тогда у меня на сегодня все. Пожалуйста, дайте знать, если у вас появятся хоть какие-нибудь вопросы, и приходите снова, когда что-то изменится. И должен сказать, если все-таки собираетесь сделать запись своего голоса, не откладывайте. Последнее предложение доктор Джордж произнес немного иначе. Интонационные изменения были едва различимыми, но недвусмысленными. Слегка снизился тон, сократился диапазон голосовых модуляций, артикуляция стала более четкой. Звучание фразы может добавить массу оттенков к сумме значений, связанных в цепочку слов. Последнее предложение доктора Джорджа прозвучало точно яркий концерт, и Ричард ясно уловил подтекст: «У вас осталось не слишком много времени». Глава 23 Дорогой папа, я пишу тебе, чтобы сообщить, что у меня диагностировали БАС (болезнь Лу Герига). Обе руки парализованы, трудно дышать, говорить и глотать. Мне стало опасно принимать обычную пищу, поэтому теперь у меня в животе установлен питательный зонд. Я все еще могу ходить, но скоро лишусь и этого. Несмотря на все, что я потерял, настроение у меня по преимуществу хорошее. Поскольку я больше не мог жить один, снова съехался с Кариной. Живу в нашем старом доме, где она и замечательная команда сиделок не оставляют меня без внимания ни днем ни ночью. Просто хотел, чтобы ты был в курсе. Твой сын Ричард Это самое простое из девяти писем, которые он сочинил, сохранил и не отправил своему отцу. Ричард снова его перечитывает. Информация в чистом виде, ничего лишнего. Только голые факты. Ричард сделал первый набросок этого письма, когда еще мог пользоваться левой рукой. Он жил один на Коммонуэлс-авеню и проводил дни и ночи, играя как одержимый равелевский Концерт для фортепиано (для левой руки) с оркестром. Это было всего лишь прошлым летом. Он не может сообразить, случился ли тот август в его прошлой жизни или вчера. Утром, после того как Билл оставляет его, вымытого, одетого и накормленного, Ричард садится за компьютер. Просматривает новости, но сознательно не дает себе задерживаться в этих коварных, омывающих весь мир водах. Войны, терроризм, грязная политика, конфликты на расовой почве, убийства, невежество, обвинения — новости его либо разочаровывают, либо злят, либо расстраивают. Ему и так хватает поводов для разочарований, злости и расстройства. Ричард неизменно ловит себя на том, что каждый день пишет и перечитывает письма к отцу. Время от времени он редактирует свое письмо-признание, обновляя список потерь, чтобы тот отражал текущее положение дел, на случай если все-таки решит его когда-нибудь отправить. Предложение про питательный зонд он добавил сразу после Рождества. Он снова перечитывает письмо. Указав кончиком носа на «Файл», открывает выпадающее меню, потом наводит нос на «Печать» и застывает там. Компьютер едва не фиксирует нажатие, но Ричард успевает повернуть голову вправо, направляя нос в сторону окна и разрывая связь между курсором и датчиком мыши. Игра на слабо́ с принтером. Ричард понятия не имеет, есть ли у его восьмидесятидвухлетнего отца электронный почтовый ящик, поэтому для отправки ему чего бы то ни было потребуются настоящая бумага, конверт и марка. Если Ричард когда-нибудь распечатает и отошлет одно из писем, это будет оно. В отличие от остальных восьми, в этом признании не содержится ни обвинений, ни возмущенных отповедей. Он много раз едва его не распечатал, заигрывая с фантазией, в которой его отец держит в руках конверт, перед тем как открыть, но сердце Ричарда выделывает в груди такие кульбиты, пока курсор зависает над командой «Печать», что он идет на попятную. В глубине души он не хочет, чтобы отец все узнал. Умалчивание о своем диагнозе наполняет Ричарда окрыляющим ощущением победы. Он с самого рождения был вовлечен в игру «отец-сын», но никогда не хотел в ней участвовать: ее правила до сих пор кажутся ему жестокими и недоступными пониманию, — но, черт его дери, он все-таки выиграет! Он живет с болезнью, которая каждый божий день понемногу отбирает у него контроль. Право контролировать ситуацию, самому решая, сообщать отцу о своей болезни или оставить его до поры до времени в неведении, дает Ричарду в руки оружие, власть слишком притягательную, чтобы от нее отказаться. Он докажет, в окончательном, и последнем, испытании, что не хочет такого отца и не нуждается в нем, что не будет искать у него ни помощи, ни любви даже в самых трагических обстоятельствах. Он не доставит отцу удовольствия знать, что тот скоро избавится от сына, которого никогда не хотел. Но когда раздутая обида Ричарда устает размахивать мечом и присаживается отдохнуть, становится отчетливо видна его защитная реакция. Вон она, жмется в угол. Больше всего на свете он боится отцовского равнодушия. Вдруг его отец уже в курсе, вдруг молва докатилась до севера, до коровьего края, и это как раз Уолт Эванс плюет на него с высокой колокольни? А что, если он ничего не знает, но не откликнулся бы, даже узнав? Ричард представляет себе, как отец открывает конверт, просматривает письмо один раз, комкает листок в кулаке и бросает в мусорное ведро. Или же читает его, складывает, засовывает в карман пальто, где оно, забытое, так и останется лежать в компании скатавшихся ворсинок и чека с заправки. Ни в одной из фантазий о возможной реакции адресата на это письмо мозг Ричарда не допускает вероятности того, что отец может поднять трубку или появиться на пороге. Тот отец, которого знает Ричард, никогда не скажет младшему сыну о своем потрясении, ужасе, сопереживании, сочувствии или любви. Именно поэтому Ричард и не распечатывает это письмо. Он знает, что не отправит и другие. Ему никогда не получить от отца того, что он хочет. А чего он хочет? Он хочет, чтобы отец признал, что был неправ, заставляя Ричарда чувствовать себя так, будто он недостаточно хорош для своей семьи. Хочет, чтобы отец сказал ему, что принимает его именно таким, какой он есть. Хочет, чтобы отец сказал, что гордится им. Хочет, чтобы отец вслух пожалел, что не выказывал своего интереса к его карьере пианиста, жене, дочери. К нему самому. Он хочет большое, жирное искреннее извинение. Но Уолт Эванс — старый пес и уже не изменится, что-что, а уж извиняться точно никогда не станет. А теперь это и не важно. Какой Ричарду толк от его «прости»? Сделанного не воротишь. И все же Ричард продолжает писать отцу письма. Приятно облечь все в слова — в слова, которые Ричард хотел бы сказать в шесть лет, но ему не хватало словарного запаса, слова, которые он хотел выкрикнуть в шестнадцать, но ему не хватало смелости, слова, которыми он хотел поспорить в двадцать шесть, но ему не хватало выдержки, слова, которые он хотел проговорить в сорок шесть, но ему в буквальном смысле не хватало голоса. Письма Ричарда выражают то, что он никогда бы не смог произнести, по хребту каждого напечатанного слова тянется древний шрам, каждое напечатанное предложение взрывает скопище молчаливых ран, хранящихся в самых темных глубинах его сущности, освобождая гнев и обиду, коих немало набралось за всю жизнь. Но создается впечатление, что, сколько бы предложений он ни написал, погребенные внутри несправедливости так до конца и не извлекаются на поверхность.